Постепенно, слово за слово, подошли к вопросу о цене. За всё время разговора продавца с покупательницей моряк ни разу не глянул в их сторону, не отвел глаз от горизонта думал, видимо о своем, не меняя осанки и, к сожалению, так и не изменив выражения глаз. Клеменции стало по-человечески жалко этого моряка, и она решила купить его во что бы то ни стало, даже если придется выложить все деньги. Хотя бы одному невольнику она поможет! Но когда продавец назвал цену, Клеменция не поверила. За одного раба?! Или за всю команду с его шхуны? Господи, да он с ума сошел, за такие деньги саму яхту, пожалуй, купить можно! Она так и прошептала своему переводчику. Продавец довольно ухмыльнулся и сказал, что яхта это только металл и дерево. А кто этим управлять будет?
Клеменция стала торговаться. Продавец, кряхтя, начал уступать, но после двух уступок уперся и, как покупательница ни билась, больше цену не сбавлял. А денег у нее не хватало. Опять, как с японкой, отступиться и уйти? Она подняла голову и посмотрела в лицо раба. Он продолжал не реагировать, будто речь шла вовсе не о нем. А может, он и впрямь не понимал, что его покупают?
Повернуться и уйти? Но в душе Клеменции проснулось то, что называют спортивной злостью. Или азартом? Ведь в первый (и в последний!) раз в жизни она покупает раба. Так не постоим же за ценой! Решившись, она сняла с пальца кольцо со светлым камешком. Бриллиант был по здешним меркам небольшой, но очень чистой воды и превосходной голландской огранки. Продавец долго и придирчиво его рассматривал, крутил, вертел, совсем замусолил пальцами, но наконец вздохнул, надел кольцо на жилистый мизинец и рубанул воздух рукой: продано!
Отдавая деньги, телохранитель тихо вздохнул и укоризненно покачал головой. Осуждает. Думает, с ума дамочка съехала.
Пересчитав деньги, продавец спросил, куда поставить клеймо. Он специально не клеймил раба, не зная, для каких целей его купят. Если ради красоты, то знак можно выжечь на малозаметном месте. А если есть опасение, что раб убежит, отметину лучше сделать на месте самом видном: на щеке или даже на лбу. Клеменция отрицательно покачала головой и прошептала через телохранителя, что её муж предпочитает метить своих рабов собственным клеймом. Еще спросила, на каком языке говорит моряк. Злорадно хмыкнув, торговец ответил, что не слышал от него ни единого слова. Может, он вообще глухонемой. Теперь-то он мог позволить себе сказать такое, ведь деньги и кольцо были уже у него.
Клеменция попросила какую-нибудь одежду для своей ослепительной покупки. Пожав плечами, торговец сунул в руки Али, одному из телохранителей, бледно-голубую хламиду, впрочем, довольно чистую. Парень дотронулся до плеча плененного божества, словами и знаками объясняя, что эта женщина теперь его госпожа, она его купила и сейчас приказывает одеться. Только тогда их морское величество изволил оторвать взор от горизонта и повернуть царственную голову к новой хозяйке. Теперь выражение его глаз изменилось, но радости от этого было мало. В больших серых глазах плескалось море нет, целый океан презрения. Он смотрел на Клеменцию как на гадкое насекомое, как на предателя, как на смерда, плебея, который вообще непонятно как осмелился попасться ему на глаза. А Клеменция думала, что рабы смотрят на своих хозяев ну, несколько иначе. Ничего себе! Вот уж купила, так купила! Да делать нечего, и она стала пробираться к выходу, уводя за собой покупку и всё яснее понимая, что деньги, очевидно, вложены не так чтобы очень выгодно.
Теперь один телохранитель эскортировал Клеменцию, а другой крепко держал за руку её новое приобретение. Выбравшись с рынка, они, петляя кривыми улочками, сопровождаемые гнусавым пением муэдзина, чуть ли не бегом добрались до глиняного домика, где в последние дни жила Клеменция. Времени до отхода поезда оставалось мало, но её вещи уже были собраны, и телохранителям оставалось только взять чемоданы, что они и сделали, не доверив этого рабу. Неизвестно, правда, стал бы он их нести, или
До вокзала дошли всего за десять минут, и на перроне, ожидая, пока подадут состав, Хасан, старший из телохранителей, имел беседу с Клеменцией. Еще на рынке он недоумевал, зачем ей понадобилось покупать раба, ведь она уезжает, а кто будет здесь за ним присматривать? Да и вернется ли она за ним? Клеменция объяснила Хасану, что берет раба с собой. С собой? На задание, да разве можно? Хасан разразился замечаниями, вернее, учтивыми ругательствами, напоминая, что едет ведь она не на приятный курорт, а в далекую непонятную Россию, а эта страна живет ни по азиатским законам, ни по европейским, её вообще понять невозможно, к тому же рабства там нет, и этот непокорный, этот недостойный там просто убежит, и плакали тогда её денежки и колечко.
Устав оправдываться, Клеменция с отчаянием поняла, что поток витиеватого восточного красноречия не иссякнет никогда, но Бог сжалился над ней, и состав наконец-то подали. Клеменция сделала рукой приглашающий жест, и морское божество с отрешенным видом вознесло себя в вагон. Хасан и Али внесли чемоданы, профессионально быстро и ловко обследовали купе, проверив надежность окна, двери, замков и защелок, заглянули даже в умывальный чуланчик, и после этого Хасан деловито доложил Клеменции, что всё в порядке, можно ехать спокойно.
И что, ни одной бомбы? не поверил она.
Кха! Хасан с досадой хлопнул себя по ляжке.
Вообще-то парни хорошо делали свое дело, и незачем ей было издеваться, но должна же она была отомстить ему за выговор на перроне!
Сдав госпожу на руки проводнику и объяснив, что второй человек это раб, телохранители пожелали Клеменции удачи и счастливой дороги. В двери Хасан обернулся, подмигнул Клеменции и прошептал проводнику, чтобы он приглядывал за этим купе как бы раб не вздумал бежать, предварительно убив госпожу. Ну и, как водится, незаметно сунул проводнику деньги. Тот так же незаметно и спокойно их принял, и, прижав руку к груди, поклонился.
Защелкнув дверь, Клеменция сняла надоевшее покрывальце чадры и, облегченно вздохнув, провела руками по лицу, как бы умываясь. Потом решилась взглянуть на раба. Тот спокойно её изучал, не слишком, впрочем, любопытствуя. Хозяйка подумала, что уже пора бы с ним пообщаться.
Собравшись с духом, она спросила:
На каком языке вы говорите?
Она задала вопрос по-английски, потом повторила на немецком, французском, русском и испанском. Впрочем, последнее не имело смысла, так как моряк испанцем явно не был. С учетом его скандинавской внешности она пыталась вспомнить, как это будет звучать по-шведски, но так и не вспомнила, поскольку в северогерманских то есть скандинавских языках была не сильна.
Задумчиво глядя на нее, тот ответил:
Ну, например, на английском.
Вы англичанин? Американец? Австралиец?
А вам-то что?
Мило. А в самом деле, кем он может быть? Светловолосый, даже рыжеватый может, ирландец? Нет, глаза у ирландцев обычно ярко-голубые, а у этого серые. К тому же английский выговор у него очень правильный, даже слишком, хотя какой-то акцент проскальзывает, но не ирландский, нет. Но почему такие светлые глаза и волосы? Скорее всего, он все-таки скандинав. А, ладно, по-английски говорит, и хватит.
Куда прикажете сесть?
В голосе слышалась явная издевка, и Клеменция слегка прикусила губу, чтобы не взорваться в ответ.
Сами видите: купе одноместное, и спальное место здесь одно. Сидеть на этом диванчике можно и вдвоем, но боюсь, это вызовет подозрения и протесты проводника. Поэтому мне видится только один выход: вам придется сесть на пол вон в том углу. Хотя, впрочем, можете выбрать и этот. Мне очень жаль, но мы не можем презреть условности.
Серые глаза снова плеснули в нее волной презрения, и он молча опустился на пол, демонстративно отвернувшись. Интересно получается: он, видимо, думал, что она отдала кучу денег и драгоценное кольцо только ради удовольствия устроить этого хама покомфортнее, а сама будет ехать, сидя на полу?
Мстительно улыбнувшись, сказала:
Спать вам придется там же.
Через секунду, смягчившись, добавила:
Повторяю, мне искренне жаль.
Ноль эмоций. Даже взглядом не удостоили-с. Ладно.
Она вызвала проводника и заказала обед. Объяснила, что очень голодна, поэтому пусть несет всё, что есть в наличии. Проводник учтиво поинтересовался, нужна ли похлебка для раба. Клеменция презрительно махнула рукой: обойдется, дескать. Проводник пообещал сию же минуту прислать официанта и, поклонившись, вышел.
А чем она, собственно, возмущается? Этот матрос неизвестно какого флота не знает, кто она, зачем его купила, куда везет и что с ним дальше будет. Злится поэтому и, разумеется, прав. Да нет, неправ. Она ведь добра ему желает, просто не успела еще объяснить. Вот сейчас он поест и, согласно теории, подобреет, как все мужчины. Тогда она ему всё и растолкует.
Деликатно постучав, вплыл миниатюрный официант, неся серебряный поднос с едой, и торжественно поставил его на столик перед Клеменцией. Хлопоча над пассажиркой и подносом, поправляя на нем сдвинувшиеся приборы и подсовывая ей какие-то салфеточки, он от усердия споткнулся о сидевшего на полу раба и в отместку слегка лягнул его лакированным ботиночком, потом вновь зачирикал над клиенткой. Увидев, как за спиной официанта стали раздуваться ноздри и грудная клетка новоявленного Посейдона, Клеменция испугалась, что маленький человечек за свое усердие может поплатиться жизнью, и взглядом умолила моряка остановиться. Сцепив зубы так, что заходили желваки, моряк остался сидеть неподвижно. А король вилок и салфеток даже не заметил, какой опасности избежал. Пожелав приятной даме приятного аппетита, он выплыл из купе и изящным движением закрыл дверь.