Лина посмотрела на корвет новыми глазами:
К берегам Северной Америки
У нее были свои причины на этот задушевный шепот. Когда-то в Северной Америке были прерии. Лина любила книжки про прерии. Это ведь было детство. В детстве все всегда по-другому, чем когда ты уже взрослая. И бизоны кажутся так близко только протянуть руку. А еще в детстве читаешь так, как хочешь читать, а не так, как на самом деле. Куперовский Натти Бампо становится у тебя православным[7], и Морис Джеральд из «Всадника без головы», и Олд Шеттерхенд с книжки про Виннету тоже. Это потом она вырастет и не поймет, откуда и что взяла. В прежних книжках вдруг окажутся другие характеры. Другая жизнь. Но пока Лина не знает. Шестнадцатилетняя школьница, которая стояла сейчас на берегу Тихого Океана и улыбалась.
А еще какие корабли у тебя в твой флотилии? как-то самим собой не удержалась она от вопроса.
У меня? он загадочно блеснул глазами. А ты догадайся. Посмотрим, угадаешь или нет.
Лине понравилась эта игра.
Крейсер «Аврора»? не замедлила она с ответом.
Тим улыбнулся и кивнул.
«Санта-Мария»[8]
«Надежда» Крузенштерна. «Нева» Лисянского[9]
А потом Лина вспомнила одну из своих домашних книжек, которые напокупал ей папа. Веселая книжка про приключения рыжеволосого Солнышкина, который мечтал плавать по морям, по волнам. И попал на корабль одного важного и самонадеянного капитана, которого экипаж за глаза называл: «Плавали знаем!»
«Даёшь!», засмеявшись, выговорила она, словно точно знала правильный ответ и собралась забрать главный приз в этой игре.
Да, рассмеялся в ответ и он.
Лина вспомнила что-то еще.
А вот такой у тебя есть? Наверное, точно ведь есть!
Достала из кармашка небольшой жетон, который купила домой в подарок младшей сестренке. Это была какая-то жестяная медалька, копеечный сувенир. Просто изображение с парусником. «Секрет»
ВДЦ «ОКЕАН» на другом обороте.
С чего ты решила, что точно есть? усмехнулся Тимофей.
Ты ведь не зря читал эту книжку. «Алые паруса»
Он взял жетон в руки, повертел и протянул ей обратно. Жетон выскользнул и полетел в море. Улегся на дно.
Лина махнула рукой. Но прежде, чем она успела что-нибудь сообразить, Тимофей уже скинул с себя одежду, нырнул в воду и вынырнул. Торжествующий и разгоряченный, снова стоял на берегу.
Она возмутилась всей силой своей души. Но возмущаться было некогда. Лина расстегнула ворот и сорвала с шеи шарф-палантин, бросила ему под ноги.
Вставай Вставай, ничего ему не станет.
Тим хотел возразить, но вовремя понял, что сейчас не время. Все ничего, можно занырнуть и вынырнуть, когда ты знаешь, что сейчас уже побежишь сразу же греться в корпус, но все-таки он не подумал, что еще придется ведь и одеваться, стоя мокрыми ногами на береговом граните. Брошенный шарф оказался очень кстати.
А если ты заболеешь? услышал он ее обеспокоенный голос.
Она не смотрела в его сторону. Она глядела на море.
Мне ничего не станет, сказал он. Я спортсмен. У меня разряд по боевому самбо. Правда, я никогда не нырял вот так, как сегодня, но ты же сама видишь вода не замерзла. Значит, тепло.
Там просто в воде морская соль, с возмущением обернулась она. Приехал на олимпиаду по физике и как будто не знаешь, чем выше соленость, тем ниже температура замерзания. Ты не должен был. И потом, все равно нельзя. Даже если не заболеешь. Тебя вообще могут теперь выгнать со смены. Нарушение дисциплины.
Брось, Лин, махнул он рукой. Тебя ведь Лина зовут? переспросил он на всякий случай, вдруг перепутал ее имя с чьим-нибудь чужим, их ведь столько, этих девчонок в отряде, и он никогда не задумывался, как кого зовут, просто что уж на слуху. Лин? А я Тим. Ничего. Все равно никто не видел. И никто не увидит.
Это правда сейчас, в январе, был пустынный берег. Никого. Только темноголовый мальчик и светлоголовая девочка. Только морская гладь. Дальняя сопка, спускающаяся к морю. Пустые окна летнего корпуса. Корпус заслонял их обоих от главного здания, где и располагались сейчас дружины. Правда никого. Только нательный православный крест вспыхнул золотом на его груди в лучах солнца. Вспыхнул и уже оказался скрытым под футболкой.
Никто не увидит. Бог видит, заметила Лина.
Да ну, Лина, только и улыбнулся он в ответ.
А твой крестик?
Это правда сейчас, в январе, был пустынный берег. Никого. Только темноголовый мальчик и светлоголовая девочка. Только морская гладь. Дальняя сопка, спускающаяся к морю. Пустые окна летнего корпуса. Корпус заслонял их обоих от главного здания, где и располагались сейчас дружины. Правда никого. Только нательный православный крест вспыхнул золотом на его груди в лучах солнца. Вспыхнул и уже оказался скрытым под футболкой.
Никто не увидит. Бог видит, заметила Лина.
Да ну, Лина, только и улыбнулся он в ответ.
А твой крестик?
Это другое. Это отец с мамой меня крестили, когда я родился. Чтобы была защита.
Защита, не удержалась и насмешливо фыркнула Лина. Можно подумать, с таким отношением к Богу, какое он сейчас выказал, он ходит в храм, исповедуется, причащается. Защита! Талант золота, закопанный в землю. Ленивым и лукавым рабом. Лина прикусила язык, потому что вспомнила: «Не позволяй себе говорить ближнему никаких укорительных, бранных, насмешливых, колких слов»[10]. И все-таки, уже оказалось поздно. Она уже сказала. Уже посмеялась.
А ты не насмешничай, сверкнул он на нее своими темными глазами. Плавали знаем. Видали таких.
Лина помолчала. Переломила мерзкую и противную гордость.
Хорошо. Прости, Тим.
Ладно тебе, смутился он. Я не кисельная барышня, чтобы передо мной просить извинений.
Кисейная, улыбнулась Лина. Кисея это была такая ткань.
Ладно, кисель или кисея, все одно: про слабаков, заметил он. Смысл один и тот же.
Вздохнул и махнул рукой:
Виват, гардемарины. Я пошел.
Лина проводила его взглядом и снова повернулась к морю. «Варяг» Кисейная барышня Алые паруса Так ярко блеснувший сейчас золотой нательный православный крест Тима Она подняла шарф. Это был очень хороший шарф. Шарф-трансформер. Его можно было носить шарфом, а в храме накинуть на голову. К месту и красиво. Словно омофор у Пресвятой Богородицы.
Лина вздохнула. Вот уж точно, кисель ли или кисея, но все одно: про слабаков. Стихи, песни Как будто она все забыла:
«В человеке живет грех: это безобразное чудовище, обитающее в глубине его души. Между тем человек как образ Божий стремится к красоте. Страсти рисуют ему грех в пленительном виде, но затем наступает горькое внутреннее прозрение. То, что казалось прекрасным, прямо у него на глазах становится уродливым, безобразным. Это скрытый в душе конфликт, постоянно переживаемый человеком. Если нет стимула бороться с грехом и страстями, то человек не знает другого внутреннего состояния, кроме чередования обольщения и разочарования, наслаждения и пустоты, миража счастья и его гибели. <> Кумир это глиняное или каменное изваяние, покрытое позолотой: он блестит издалека, а от частых прикосновений к нему позолота слезает»[11].
«Поэты гурманы земной красоты. Они не просто предаются страстям: страсти источник их вдохновения, краски их палитры; они хотят испытать все страсти, увидеть их во всех оттенках и нюансах, чтобы воплотить в своих стихах. Поэты в душе язычники: то, что принадлежит Богу, они приписывают миру и человеку; поэтому в их сердцах сочетаются тоска по идеалу и неудержимое влечение к греху, которое они украшают, как золотой парчой гроб.
В поэзии соединяются два начала: слово и музыка; имитацией музыки служат рифма и ритм. Когда мы слушаем музыку, то наш ум бездействует, как бы замирает; он переходит в пассивное состояние. Нельзя воспринять музыку на уровне сознания, она действует на те глубинные струны человеческой души, которые заставляют звучать эмоции и страсти. Музыка больше, чем какой-либо иной вид искусства, овладевает душой человека и парализует его личную волю. Если ум и воля действуют, то человек перестает слушать и чувствовать музыку. Гармония ритма увлекает человека, завораживает его, и он воспринимает стихи, будучи погружен их музыкой в состояние какого-то гипноза, воспринимает словесную ткань поэзии через тонкие ассоциативные связи, лежащие в области чувств.
Поэзия погашает дух (разумеется, мы говорим о мирской поэзии). <>
Жизнь без Бога превращается в сплошной обман. <> Поэты, как виночерпии, наливали кипящий напиток страстей в золоченые кубки и хрустальные чаши филигранных стихов, но затем ощущали на вкус, что это грязь из сточной ямы. Что оставалось им? Ненавидеть Бога, а еще зачарованно смотреть на облака, которые, как сказочные острова, плывут по перевернутому над землей океану».