Девочки, которые делали «мостик», плавно взмахивают руками и распрямляют спину.
Четыре!
Мы снова выстраиваемся в ряд, я самый последний.
И снова хлопают дяденьки, которые сидят теперь вверх головой, и улыбаются, и громко от удовольствия переговариваются.
Напра во!
Мы, маршируя, уходим со сцены, а они всё хлопают и довольно гудят.
Это наш физкультурный кружок выступает у лесорубов. Мы уже выступили в школе и в избе-читальне, а сегодня главный заведующий из Вожеги попросил Иру поехать с нами в лес. Вот мы и приехали сюда показывать своё представление, чтобы лесорубам не хотелось справлять религиозный праздник Рождество.
На сцену выходит Драсида, Ирина подруга, а Ира в это время прилаживает бороду на резинке, парик и заворачивается в простыню. Она будет изображать бога Саваофа, а я чертёнка. Пока она заворачивается, я уже влез ногами в рукава вывернутой шубы, завязал тесёмки и натягиваю шапочку с рогами. У меня есть даже хвост, как у настоящего чёрта. Теперь ещё меня подмажут сажей, и будет всё в порядке.
Готов, нечистая сила? голосом Саваофа спрашивает Ира.
Сейчас, пищу я, как чертёнок.
Я первый раз чуть живот не надорвал, когда Ира вырядилась Саваофом. Курносый нос, белая бородища и босиком!
Я смотрю, как Ира приклеивает лохматые брови, напяливает на лоб старые папины очки, и одним глазом слежу за Драсидой. Та, румяная, с чёрной косой, зубки как сахар, декламирует:
Где-то с перебоями тальянки
Песня угасала на ветру.
В эту ночь ему не до гулянки.
Трактористу Дьякову Петру.
Значит, ещё не очень скоро: ещё как будут его убивать, тракториста. Моё лицо раскрашивают сажей, а остальные девочки, отворачиваясь от ребят, надевают платья. Они уже свободны, теперь под конец выступим мы с Ирой.
Вот уж и Ира Саваоф готова и поглядывает из-за занавески на Драсиду и я готов, и Нюра с книжечкой приготовилась нам суфлировать, если мы с Ирой забудем слова. Но мы их не забудем.
Где-то с переборами тальянки
Песня угасала на ветру,
в последний раз грустно повторяет Драсида, и лесорубы притихли, и видно, что им жалко тракториста Дьякова Петра. И мне его всегда бывает жалко, когда я про него слушаю. Уж лучше бы он с девушками гулял в эту ночь, а не работал на тракторе!
Драсида умолкает, и все ей хлопают. А потом, когда перестают, она говорит, что мы сейчас покажем сценку «Случай на небесах».
Ира из-под наклеенной лохматой брови подмигивает мне, чтобы я не боялся (а я и так не боюсь), и выходит. И сразу там, где сидят дяди, проносится шумок и тихий хохоток.
Где очки? Кто утащил мои очки? спрашивает Ира голосом
Саваофа и расхаживает по сцене босая, будто бы разыскивая их (а они у неё на лбу).
Пётр! грозно говорит она.
Ась? раздаётся из-за сцены.
Не видел ли моих очков?
У сына сатаны, великий боже, спроси
А ну, подать сюда чертёнка! приказывает Ира Саваоф.
И тут выскакиваю я и начинаю жалобно мяукать и кружиться. И я уже сам не слышу своего мяуканья, потому что все громко хохочут. Ира Саваоф сердито говорит, что я, исчадие ада, опять стащил её очки, и, переступая босыми ногами, хочет меня схватить, а я увёртываюсь, мяукаю и показываю чёрными пальцами на очки, про которые он, бог Саваоф, забыл, что они у него на лбу.
Я прыгаю из стороны в сторону, и хвост мой прыгает следом и бьёт по полу, и бог Саваоф наконец устаёт за мной гоняться.
Апостол Пётр! снова грозно говорит Саваоф, отдуваясь.
Чаво?
Да долго ль будешь ты лежать на печке, лежебока? Позвать ко мне Илью-пророка!
О, Господи! пищу я. Пощади, всевышний! Не надо молнией меня разить, прошу покорно пощадить!
Да? удивлённо говорит Саваоф, широко расставив ноги и выпятив живот (там под простынёй у Иры подвязана подушка). Так где ж мои очки?
Вот, всемогущий!
Я разбегаюсь, наклонив голову, как козёл, и тыкаю Саваофа в живот рогами. Он от неожиданности плюхается на пол, а очки слетают со лба и падают ему на колени, а я, мяукая и кувыркаясь, убегаю со сцены.
И все опять хохочут и хлопают. И две девочки закрывают занавес.
Вот и всё наше представление.
Мне так нравится изображать чертёнка, что я бы ещё раз выступил. И я ещё некоторое время мяукаю и бодаюсь, пока Ира не приказывает всем надеть тулупы и выходить на улицу.
Мы одеваемся и идём к своим лошадям, усаживаемся в сани, поплотнее укутываемся и едем обратно.
Хруп, хруп топ, топ; хруп, хруп топ, топ
Покачивается над лошадиной гривой дуга, льётся лунный свет, из наших ртов вылетают клубочки пара.
Мы едем по какому-то длинному ледяному коридору или это богатыри встали плечо к плечу, обсыпанные снегом, с заиндевевшими бородами? Это ели. А может, и уснувшие богатыри в островерхих шлемах, могучие, как дядька Черномор.
Хруп, хруп топ, топ делает лошадь, выбрасывая ногами, и круглая спина её сияет от луны, и подпрыгивает, и мешает смотреть вперёд.
На моём меховом воротнике образовались уже голубые сосульки, но самому мне тепло, только ноги немножко затекли от тяжести. А я всё равно не шевелюсь, я смотрю и смотрю, и иногда мне кажется, что мы не едем, а скользим на месте, и лишь в ушах это «хруп, хруп», и поют полозья, и временами сани заносит, или вдруг они будто начинают двигаться в обратную сторону.
Не спать, не спать! раздаётся голос бога Саваофа, и я знаю, что это Ира и что она слева от меня, а справа Драсида, а внизу на соломе Ксенька и Нина Чувакина давят мне на ноги, а кучер Митрич впереди, знаю и всё-таки вижу перед собой белую бороду Саваофа.
Но-о! прикрикивает Митрич, взмахивает серебряным кнутом и сбивает с неба острую звёздочку. Она, светленькая, царапнула небо и пропала.
Куда пропала?
Не спать, не спать! повторяет Ира Саваоф и тормошит меня.
И я слышу низкий голос Драсиды, запевающей:
Мы кузнецы, и дух наш молод
Куём мы счастия ключи
Ира сразу подхватывает:
Вздымайся выше, наш тяжкий молот,
В стальную грудь сильней стучи, стучи, стучи!
Ксенька и Нина чуть освобождают мои ноги, поворачивают к нам головы в опушённых инеем шалях, и песня делается ещё громче:
Ведь после каждого удара
Свободней взмах, сильнее грудь
Тут уже долетает сзади, из других саней, и звучит вместе с нашими голосами:
И со всего земного шара
К нам угнетённые идут, идут, идут!
И вот уже нет сна, нет Саваофа и засыпанных снегом богатырей, а есть зима, луна, лесная просека и мы, тёплые в своих тулупах, едущие с замечательной песней к себе домой.
Опять собака
Собака меня не забыла. Стоило мне только появиться на этой дороге, как она опять, выскочив из-за крыльца, покатилась мне наперерез. Я думал сидит в сенях или дома в тепле или забыла про меня, чёрная злая дура. И что я ей дался?
На этот раз я останавливаюсь. Я хоть и боюсь её, но теперь мне ещё и очень обидно: что она придирается? Я стою и смотрю, как она, загнув хвост, приближается ко мне.
Что тебе надо? спрашиваю и гляжу на её чёрную, с жёлтыми подпалинами морду.
Она перемахивает через снежную канаву и встаёт посреди дороги носом ко мне. Как волк!.. И надо же было снова тут пойти! Ведь я уже другой дорогой ходил на почту, в обход.
Я тебе что-нибудь плохое сделал? говорю ей и смотрю прямо в её глаза.
А она вдруг садится, задирает голову и судорожно открывает рот. Будто и вправду захотелось зевнуть.
Скажи, сделал? повторяю я, хотя, конечно, понимаю, что она ничего сказать не может. Но я нарочно говорю с ней, как с человеком: они иногда понимают. Не сделал, отвечаю сам за неё. Я уже чуть-чуть смелею, потому что она сидит и не трогает меня. Ну, так и ступай себе. Слышишь?
Она кивает и глядит на меня умными глазами. И правда понимает. Жалко, что у меня нет с собой хлеба, мы бы тогда совсем поладили.
Я тебе потом принесу хлеба
Взгляд у собаки становится внимательнее и острее.
Честное слово!
Я делаю шаг в сторону хочу обойти её, но она вскакивает на ноги и загораживает мне дорогу: не верит.
Я же сказал «честное», объясняю ей. Пусти, пожалуйста!
Она мигает и отворачивается от моих глаз, но не уходит.
Ну и дура! разозлившись, говорю я.
Пусть кладёт на мои плечи свои лапы и шагает за мной. Меня это нисколечко не волнует!
Я прохожу мимо неё, а она вот удивление-то! начинает дружески повиливать хвостом. Вот чудо-то! А что, если я ещё раз остановлюсь и попробую погладить её? Что тогда?
Но я больше не останавливаюсь. Я и без того рад, что всё обошлось. И мне ясно почему: потому что я поговорил с ней по-человечески и пообещал хлеба. И я принесу ей после обеда хлеба, не обману.