Пожилая тётенька-служащая с растрёпанными волосами молча протягивает мне газеты, и мне как-то подозрительно: а вдруг она сейчас превратится в ведьму? И всё на почте сегодня как-то подозрительно: заведующего с усами не видно, молоточком по письмам никто не постукивает, и плакат с оранжевым рабочим висит как будто не с той стороны. Что-то всё не такое, не настоящее
Когда я уже другой дорогой возвращаюсь домой, я думаю: может, я ещё не совсем проснулся? Мне хочется побыстрее к папе, чтобы он мне всё объяснил и про тот сон, как он был печальный и не увидел меня, и про сейчас, я заворачиваю за школьный сарай, спешу на опытный участок, но там папы нет. Я бегу домой, и дома его нет. И мамы нет. Одна лишь Ксенька под окном в тени играет со своей подругой Любой Кораблёвой в куклы. Я сверху крикнул Ксеньке, спросил её, а она мне только ответила, что мама велела никуда не уходить, потому что скоро будем обедать; а папа, сказала Ксенька, наверно, пошёл в кооператив узнавать, привезли ли удобрения. А какой дорогой пошёл через лесок или мимо кузницы, она не знает.
Вот она всегда такая: ничего не знает! Ксенька-то, я вижу, самая настоящая толстоносая, с голубым бантом на голове, и мне сразу стало полегче.
Серега
Я ещё немножко покрутился у окна, пока не пришла мама, а потом потихоньку улизнул. Я знаю, что делать что-нибудь потихоньку некрасиво, но всё же иногда делаю. Я не люблю обедать, когда жарко. Мама будет заставлять есть горячий суп вот я и улизнул. Я тоже решил пойти в кооператив.
Жарища такая, как в бане. Трава, цветы, можжевельник всё разомлело на солнце и пахнет. Пчёлы уткнулись в мохнатые лиловые цветы и дремлют, выставив задки. У них там на самом кончике чёрный блестящий коготок. Они им тоже жалят. Чтобы никто не смел брать мёд, который спрятан в их животе в светлом круглом мешочке. Я на обратном пути обязательно поохочусь на пчёл, выну из них мешочки и угощу маму мёдом. Чтобы она не очень сердилась.
Я иду по лесной поляне. На голове тюбетейка, голову мне не печёт. Эта дорога через лесок хороша тем, что здесь никто не подстерегает меня и не мешает воображать. Собственно, дороги нет, это я так просто говорю себе, что дорога, я тут много раз ходил и запомнил, где поляна, где яма с крапивой, где надо свернуть в поле и идти по тропинке че¬рез рожь. Интересно, что, когда я что-нибудь воображаю и после рассказываю про это дома, папа улыбается сквозь очки и называет меня фантазёром, а Ксенька вруном. Она всё время называет меня вруном.
Во ржи меня не видно, я скрываюсь в ней с головой. Она сухая и жёсткая и дышит зноем рожь мне не очень нравится. И ячмень не очень из-за колючих усиков, загнутых кверху. А овёс нравится. Когда овёс ещё недоспел, его можно набрать в ладонь и пожевать. Из него вытекает сладкое молоко. Им питаются медведи.
Во ржи медведей не бывает. Тут только жаворонки как вылетят внезапно и, быстро хлопая крыльями, скроются. И опять тишина. И громадное солнце. И васильки стоят на ножке, синие и фиолетовые звёздочки
Поле обрывается, и я выхожу на деревянные мостки, которые протянулись от больницы до церкви. Отсюда рукой подать до кооператива. О нашей церкви я ещё расскажу. Ужас! А теперь через площадь, через зелёный бугорок, через широкую горячую дорогу прямо в просторный двухэтажный дом, в открытую дверь.
Внутри темновато, не жарко и столько разных приятных запахов! Я из-за запахов сюда и хожу. И из-за того, что тут в самую жару не жарко. И ещё из-за одного хромоногого пар¬ня Серёги, который околачивается тут целыми днями.
Пахнет, во-первых, пряниками и керосином. Во-вторых, рогожей, деревянными ящиками и водкой. Немножко пахнет табаком от папирос. Я люблю, когда много запахов, тогда я тоже что-нибудь воображаю и мне что-то представляется.
На меня смотрит продавец. Он возвышается над прилавком, как колокольня. Он строгий, и с ним трудно разговаривать. Я снимаю на всякий случай тюбетейку.
Что, мамку потерял? сверху спрашивает он толстым голосом.
Он серый и очень чужой.
Папу, отвечаю я снизу.
У продавца большой рот, большой нос, и он весь какой-то жёсткий.
Папы твоего тут не было. Может, в правлении?.. А ты чего всё носом водишь?
Я пряников хочу, сознаюсь я.
Голова продавца склоняется над прилавком. Большой рот кажется ещё больше.
Деньги-то есть?
Деньги-то есть?
Нету.
Продавец вновь выпрямляется и делается неподвижным. И равнодушно молчит.
Я деньги после могу принести. Сколько надо? говорю я.
После нельзя.
А почему нельзя?
Потому что нельзя. Амба!
Вот и поразговаривай с ним. Амба, и всё. Это слово надо обязательно запомнить «амба»!..
Не удастся мне поесть пряничка. Так жалко! Пока я не сказал ему, мне и не хотелось, а теперь так захотелось, что только о них и думаю. И запах только один слышу медовый, очень сытный. И они стоят перед моими глазами, хоть я и не вижу их за высоким прилавком, круглые, твёрдые, с застывшей белой корочкой. Я глотаю слюну.
Сходи попроси у мамы две копейки, говорит голос сверху.
Сейчас, отвечаю я и бросаюсь к двери.
В дверях чуть не налетаю на того самого Серёгу. Я его чуть не сбиваю с ног у него одна нога покороче и слабая, и ему неудобно ходить. Он меня отталкивает, и я бочком проскакиваю мимо него на улицу.
А на улице, на солнышке, я сразу понимаю никаких мне двух копеек не будет. И пряников, значит, не будет. Я улизнул от обеда какие уж тут две копейки! Даже если я добуду маме мёда из пчёл, всё равно не будет.
Я вытаскиваю из кармана ломоть хлеба, который остался у меня от завтрака, сажусь на опрокинутый ящик в тени и ем. Серёга уже выходит раскачиваясь. У него большущая кепка со сломанным козырьком, одна щека оттопырилась там заложен кусок сахару, я знаю. Сейчас он будет закуривать.
Серёга правда закуривает папиросу, соскакивает на од-ной ноге с низкого крылечка и поворачивается ко мне.
Он глядит на меня, а я на него. Я гляжу, как он сосёт сахар и курит. Я ему чуть-чуть завидую из-за сахара. Я тоже мог бы сосать сахар и есть хлеб. Получилось бы, как будто я ем пряник.
Чего вылупился? угрюмо спрашивает Серёга.
Он всегда угрюмый. Я однажды видел, как он курил сразу две папиросы. Сунул их в уголки рта и дымит. И сурово смо¬трит по сторонам не смеются ли?
Ты зачем тогда голубям глаза вытыкал и с церкви бросал? говорю я.
А мне ндравится, мрачно хрипит Серёга. А те какое дело?
А сам сосёт сахар и дымит.
Я прячу хлебную корку в карман после доем, слезаю с ящика и отхожу шагов на десять. С Серёгой лучше разговаривать издали.
Ты живодёр, говорю я.
Чего? грозно произносит Серёга и немного оседает на кривую ногу, изготовляясь к прыжку.
Живодёр, повторяю я.
Тут я потихоньку пячусь, потому что Серёга резко сдвигает брови.
Хотя догнать меня он всё равно не сможет.
Но Серёга вдруг перестаёт хмуриться и подтягивает слабую ногу. Папиросу вынимает изо рта. И даже будто улыбается.
Хошь, на пряник дам? почти уже ласково спрашивает он.
Мне отец даст.
Когда те он ещё даст, а я вот! И Серёга, улыбаясь, показывает медную денежку, на которую можно купить пряник, а то и два.
Пока я размышляю, как быть, Серёга неожиданно в два маха подскакивает ко мне и больно хватает за плечо.
Попался! злорадно смеётся он. Я те сейчас покажу живодёра, я тя, шкет, зелёная труба, сейчас тоже сброшу с колокольни.
Эй! кричит кто-то. А ну, пусти парня!
Сейчас, дяденька, пущу, ухмыляется Серёга и тащит меня, ухватив за ухо, к церкви.
Пусти, живодёр, подкулачник! чуть не плачу я, с ужасом представляя себе, как Серёга будет сбрасывать меня с колокольни.
Серёга даёт мне подзатыльник, и тут тут вновь происходит чудо.
Чья-то длинная рука цепляет Серёгу за шиворот и встряхивает. Жёсткие Серёгины пальцы отпускают моё горящее ухо. Серёга бормочет ругательства, а продавец из кооператива, ворочая головой, сердито отчитывает его.
Подыми головной убор, тоже сердито говорит мне продавец, и, когда я поднимаю сбитую Серёгой тюбетейку, он берёт меня за руку и ведёт в открытую дверь.
Скажите не чудо! И даже бесплатно пряник даёт. Я после ему, конечно, отдам две копейки за пряник, хотя он мне больше ничего и не говорит про деньги.
Я снова выхожу из кооператива. Серёги не видно. Ну и ладно. Сегодня я уже нагляделся на него. Я его не боюсь, хоть ему уже пятнадцатый год. Я от него всегда могу убежать.
На улице всё ещё как в бане: жарко, душно. Даже куры с петухами попрятались. Я бы пошёл на Кубену купаться, но, во-первых, надо идти мимо кладбища, а во-вторых, я обещал папе не ходить без него на Кубену. Куда бы мне ещё пойти, где прохладно или хоть не так жарко?