Через десять дверей в родном дому, внезапно вспомнил Антон слова песни-заклинания, что пропел ему во дворе фей Ерофей. Антон произнес эти слова неслышно даже не шепотом, одними губами, но Ка-Це, казалось, все-таки разобрала беззвучный лепет и согласно кивнула головой. Либо Антон попросту потерял связь с действительностью и теперь наделял обычные движения животного неким человеческим значением.
Закончилась Ерофеева ночь, но не закончились чудеса с восходом солнца. Не лежать Антону на диване, не натягивать плед под самый подбородок, не смотреть телевизор, потихоньку забываясь спасительным сном. Да и взошло ли солнце? Или время замерло в тот самый миг рождения зари, в то неуловимое мгновение между сумерками уходящей ночи и светом наступающего дня? Антон почувствовал, что подкрадывается такая знакомая, такая неясная обида. Выглянуть бы в окно, убедиться бы, что ночь позади, но не было больше в холле окон, чтобы узнать, а были двери, одни сплошные двери. «Десять дверей в родном дому».
Мне в одну из них? обреченно спросил Антон.
Ка-Це снова кивнула по-прежнему молча, но зато отчетливо так, что не оставалось больше сомнений: все она понимает, хоть не произнесла до сих пор ни слова.
В какую из них? Антон обвел двери взглядом. Все они были одинаковы, не различались ни размером, ни цветом, ни фактурой. Как сделать выбор?
Ка-Це покрутилась на месте, как делала всегда, стараясь умоститься поудобнее на теплом пледе в ногах у кого-нибудь из хозяев. Покрутилась и замерла мордочкой к той двери, что прежде была у нее за спиной. В том доме, в котором привык жить Антон, эта дверь, первая слева, вела на кухню. Куда она вела теперь, одной Ка-Це было известно.
Ну что ж, пожал плечами Антон, первая так первая. Ничем не лучше других. Но и не хуже.
И, быстро проследовав в предложенном кошкой направлении, решительно взялся за ручку.
ЧАСТЬ 2
МИР ДВЕРЕЙ
Только люди, которые вступают в сферу таинственного,
открывают двери за дверями тайны и неожиданно
обнаруживают себя не в обычном мире,
который лишен смысла, а в сказочном краю, где все так
значительно, так поэтично, так музыкально, так прекрасно.
Ошо. «Мастер: Размышления о преображении»Глава 7. Зверек Позднолег
Ка-Це вежливо посторонилась, пропуская хозяина. Дверь открылась легко, без скрипа. Антон быстро, чтобы не передумать, шагнул за порог.
Счастливого пути! прозвучал за спиной голос фея Ерофея.
Антон обернулся, но на пороге сидела только «куцая» кошечка пестрой масти сидела и улыбалась. Светлая полоса дверного проема сузилась в нить, после чего и вовсе погасла. Ка-Це осталась в той жизни в холле дома на Кисельной, 8. И пусть теперь это было не привычное помещение, а «холл десяти дверей», но Антон вдруг ощутил, что не может набрать воздуха в легкие, так могуче сдавила горло черная тоска утраты. Переступив за порог, юноша попал в новый мир и оказался при этом в полной темноте. Все прежнее, родное, знакомое осталось там, за порогом, вместе с трехцветной кошкой. Антон стоял, стараясь не шевелиться, и прислушивался к собственным чувствам пытался распознать в окружавшем его небытии хоть крупицы света, звука или движения.
В черном ничто зародилась маленькая желтая точка. Вновь проснулись в памяти стихотворные строчки про «первую зореньку» из новеллы Альфреда Бестера. «Я в космическом вакууме, а это Венера», решил про себя Антон, но через минуту понял, что ошибся, желтая точка обернулась тусклым огоньком ручной лампы. Лампа была какой-то древней конструкции вместе с ее светом пришли запахи копоти и керосина. Желтое скачущее пятно света выхватывало из темноты мозаичные отрывки изображения, которые темнота через секунду снова жадно поглощала. Антон никак не мог соединить части увиденного воедино. Выходило что-то совсем уж несуразное.
Вот косматые лоскуты звериной шерсти длинной, как у росомахи или овцебыка (этих животных Антон видел только на картинках и фотографиях, но знал, что у них длинная шерсть). Только может ли овцебык сжимать копытом раскачивающийся керосиновый фонарь? А вот другой обрывок картинки печальные глаза, совершенно человеческие, совершенно уставшие. Вот уши, торчащие из-под клочьев шерсти, острые, как у кошки. Но торчат они не на макушке, а по обе стороны головы, как у человека. Вот босые ноги с большими пальцами гротескной величины. Но нет ни ног, ни тела, нет даже шеи ступни движутся прямо под подбородком. Рук тоже не видно, однако они есть спрятались в густой шерсти, в правой керосинка. Лицо вполне человеческое: полные губы плотно сжаты, но уголки приподняты в подобии грустной улыбки; величественная глыба носа; тяжелые косматые брови Вот только глаза мешки под ними спускались каскадами до самых губ, совершенно скрывая под набухшими волнами те части лица, где прилично было бы находиться щекам. Из-за этих мешков мистический лик обретал сходство с физиономией гамадрила, виденного, опять-таки, на фото или в документальных фильмах о природе.
Существо остановилось в полутора метрах от Антона. Керосиновый фонарь качнулся несколько раз и застыл. Теперь круг лимонного света четко вырисовал правую половину лохматого незнакомца, но при этом надежно укрыл его левую половину непроницаемой тенью. Так загадочная фигура стала похожа на Луну в средней фазе, когда линия-терминатор делит лунную поверхность пополам.
Молчали минуту-другую, потом гость из темноты устало вздохнул и произнес:
Поздно лег.
Антон не разобрал, с какой интонацией прозвучало изречение. Незнакомец мог попросту констатировать факт, говоря о себе, или же задал вопрос и теперь ожидал ответа. Юноша выбрал тот вариант, который показался ему более вежливым.
Я еще вовсе не ложился, ответил Антон и на всякий случай улыбнулся.
Знаю, незнакомец вместо кивка опустил и вновь поднял тяжелые веки. Действительно, как можно кивнуть головой, если голова покоится не на шее, как положено, а сразу же на огромных ступнях? Знаю. Ерофей меня предупредил. У тебя, мальчик, очень опытный и заботливый фей.
Антон пропустил мимо ушей нелестное в пятнадцать лет обращение «мальчик». Не то время, не то место и собеседник не тот, чтобы играть с ним в обиженного. Более разумным было бы выяснить, с кем все-таки имеешь дело.
Меня зовут начал было Антон.
Знаю! прервал собеседник. Зовут Антон, папа Нестор, мама Нина, проживаешь в доме восемь по улице Кисельной, учишься в выпускном, но так еще и не решил, куда будешь поступать. А пора бы! вот так, неожиданным наставлением, «лохматый» закончил доклад, который одновременно был похож и на цыганское гадание, и на донесение какого-то частного детектива или агента службы безопасности.
А Вы?.. робко спросил Антон.
А я поздно лег, собеседник не мог пожать плечами не было никаких плеч, поэтому он лишь вздернул брови.
Это заметно, Антон не выдержал и съязвил: уж слишком впечатлили его невиданных форм и размеров мешки под глазами у незнакомца.
Шутишь? незнакомец тоже решил не обижаться на колкости подростка, лишь приподнял уголки полных губ еще выше, устало изображая улыбку. Все так шутят. Может, потому меня так и прозвали Позднолег.
Позднолег это Ваше имя? запоздало догадался Антон.
Именно! провозгласил собеседник торжественно. Я зверек Позднолег! а после заговорил быстро, немного сбивчиво, как бы оправдываясь:
А что такого? Что плохого? Чем не имя? Есть же Пеппи Длинныйчулок. Считаю, что Позднолег ничем не хуже.
Антон хотел напомнить, что Пеппи Длинныйчулок лишь плод фантазии Астрид Линдгрен, но вовремя осекся: Позднолег ведь тоже не совсем реальный персонаж; во всяком случае, на улицах городка Антон таких никогда прежде не встречал.
Ничего такого! поспешил согласиться Антон. Может, Вас прозвали Позднолег за то, что Вы поздно ложитесь спать?
Я вообще не ложусь спать, проворчал Позднолег и неожиданно продекламировал:
Если ребенок с поэзией дружен,
Сон для него абсолютно не нужен!
Антон смутно помнил эти строки они звучали в каком-то мультфильме. Но причем тут этот лохматый зверь? На ребенка он уж точно похож не был.