Да уж, если он заставит зрительный зал рыдать значит актер гениальный.
Но как же может быть хорошим оратор или актер, вызывающий у нас плохие эмоции? Разве не правильнее будет считать, что и печаль может быть хороша, если она уместна и прекрасна?
Да, с этим можно согласиться.
Теперь скажи, если на представлении трагедии в ответ на игру гениального актера один человек в театре примется радостно хохотать будет ли это хорошо?
Что же тут хорошего? Все решат, что он просто сумасшедший.
Не значит ли это, что любая эмоция хороша, когда она уместна?
Да, это действительно так.
А скажи, может ли быть так, что какая-то из эмоций представляется уместной одному человеку и в то же время выглядит неуместной с точки зрения другого?
Да это вообще обычное дело! Почти все мои конфликты с другими людьми получаются именно так. Им кажется разумным то, что, по-моему, просто нелепость.
Но ведь иногда все-таки бывает, что личное представление об уместном одного человека совпадает с представлением других людей?
Да, иногда такое случается.
Можно ли сказать, что в такие моменты и эмоции этого человека могут быть уместными, то есть, хорошими с обеих сторон с его личной точки зрения и по мнению окружающих?
Разумеется, так и будет.
Может ли быть что-то лучше, чем такое согласие, как в душе человека, так и в его окружении?
Если в моей собственной душе эмоции согласны с разумом, да еще и окружающие люди настроены созвучно со мной? Да, пожалуй, это самое лучшее, что только может быть.
Не должны ли мы назвать это состояние истинным счастьем?
Сократик с довольным видом откинулся назад, на свернутое одеяло и стал прихлебывать из своей деревянной чашки. Я погрузился в размышления, примеряя на себя определение истинного счастья. Действительно, за весь прошедший год я не смог припомнить случая, когда бы я не спорил с окружающими, не пытался удержать в себе неуместные эмоции или не боролся сам с собой еще каким-нибудь образом. Может быть, поэтому и возникло ощущение «года без счастья»?
Скажи мне, друг мой, снова заговорил Сократик. Верно ли будет сказать, что все люди имеют некоторые различия между собой, так что не найти и двух людей, полностью одинаковых во всем?
Ну и вопрос, отозвался я. Очевидно, что в каждом человеке есть что-то неповторимое и уникальное, тут и спрашивать не о чем.
А не ошибусь ли я, если скажу: неповторимая часть личности каждого человека составляет его самую глубокую часть, его сущность?
Да, и это верно. На поверхности всегда легко различимы те части, которые лишены уникальности и повторяются во многих людях. Когда приезжаешь в чужую далекую страну, в Азию или Африку, то сперва все местные жители кажутся на одно лицо. Только привыкнув и научившись отбрасывать типичные черты, начинаешь различать особенности каждого отдельного человека.
Прекрасный пример. А верно ли будет поместить и образ истинного счастья каждого человека в глубину его души?
Да, настоящее счастье всегда скрыто от посторонних глаз. Даже самому себе трудно объяснить, в чем же оно, мое счастье, заключается. Часто бывает так, что только через много дней или даже лет вдруг вспоминаешь да ведь тот далекий момент и был переживанием моего истинного счастья!
Не следует ли в таком случае признать, что и подлинное счастье уникально и составляет для каждого человека некую неповторимую сущность?
Да, я готов согласиться с этим.
Скажи, случалось ли тебе встречать людей гневливых, которые любят споры и раздоры не ради какой-то выгоды, а только за возможность пережить ярость и раздражение?
Да уж, таких людей я встречал, и каждый раз получалось приключение.
А доводилось ли тебе встречать людей, любящих рисковать, людей, охотно идущих навстречу опасности и даже устраивающих опасные положения для самих себя?
И таких я встречал немало. Есть у меня знакомый дельтапланерист, для которого год пройдет впустую, если он что-нибудь себе не сломает
Верно ли будет сказать, что на свете существуют люди, получающие глубокое удовлетворение и от подлостей мерзкие и отвратительные типы, которые презирают целый мир и самих себя?
Увы, и такие люди существуют.
Есть люди, чье счастье лежит в области печали это унылые, тоскливые люди, которые не любят веселье и во всем видят лишь повод для горевания. Есть люди стыдливые и застенчивые, для которых счастье чувствовать себя виноватыми. Есть иные, для которых счастье состоит в исполнении долга, люди чести и совести. Они иногда выглядят весьма нудными и требовательными, но больше всего они требуют от самих себя. Встречаются люди, счастливые в состояниях интереса, возбуждения и энтузиазма, как здоровые дети. Есть люди радостные и гордые, они бывают очень обаятельными, но иногда их стремление к гордости перерастает в гордыню и высокомерие. Некоторые счастливы переживанием сильных страстей, потрясающих душу до глубины, а некоторые предпочитают тонкие и едва уловимые оттенки переживаний. И при этом счастье каждого, даже если оно располагается в одной эмоциональной области с образами счастья других людей, все-таки остается уникальным. Так ли это, как я рассказал?
В точности так.
Можем ли мы представить себе государство, в котором для каждого человека найдется место в обществе, в точности соответствующее его личному образу счастья? Государство, в котором гневливые занимаются боевыми видами спорта, люди интереса наукой, азартные и любящие риск занимаются исследованиями в новых землях, людям совести поручены общественные финансы, подлецы играют в политические игры, а люди застенчивые и печальные занимают самые скромные и незаметные посты. Возможно ли такое?
Выглядит слишком хорошо, чтобы быть реальным. Пока в обществе одни эмоции считаются более ценными, чем другие будет и стремление людей заниматься не своим делом. Сколько таких, которые занимают чужое положение, играют чужую роль, пусть даже она делает их глубоко несчастными. Они тратят много усилий и приносят большие жертвы, чтобы занять важное место в обществе, хотя это место принесет им больше страданий, чем счастья. Но так происходит потому, что именно это дело или пост считаются престижными.
Ну что же, тогда нам остается надеяться на лучшее будущее и стремиться к нему, не так ли?
Хорошо, сказал я. Будем считать доказанным, что эмоции не принадлежат к области разума. Кстати, в нашем веке эту область часто называют когнитивной. Но они так же не относятся и к области вожделений, вроде голода или подобных ему телесных потребностей (такие влечения еще называют драйвами). Мы также пришли к выводу, что эмоции сами по себе не бывают хорошими или плохими, это зависит от их уместности. Уместные эмоции помогают человеку, а неуместные вредят, мешают ему жить среди других людей. Я даже готов согласиться, что состояние согласованности между эмоциями, когнициями и драйвами как в личном плане, так и в социальном это и есть счастье. И с тем, что состояние счастья во всех его тонких подробностях уникально и неповторимо, а повторяться могут лишь общие черты различных индивидуальных образов счастья.
Но мы так и не выяснили, что же такое эмоции? Какова их природа и откуда они берутся?
Тут, к сожалению, моя самодельная машина пространства-времени закапризничала, из нее посыпались искры, запахло горелой пластмассой, и я оказался совсем в другом месте и в другое время.
2. Византиец. Пять слоев счастьяЯ оказался в низенькой и тесной комнатке с покатым потолком, и мне тут же пришло на ум слово «келья». Впрочем, келья была уютно обставлена и хорошо освещена в высоком окне я заметил настоящие, хотя и волнистые стекла в мелком переплете. Я понял, что нахожусь в средневековой Византии.
Византийская культура просуществовала тысячу лет. Она наследовала приемы рассуждений греков и римлян, но противопоставила им новый способ изучения мира способ интуитивного прозрения. Логика и рассудок должны были отступить перед приемами внелогическими. Вчитываясь и вдумываясь в священные тексты Библии и писания отцов церкви, византийские философы ждали божественного озарения. Только посланный свыше свет мог, по их мнению, прояснить и бытовые вопросы, и самые общие проблемы бытия. Задай вопрос и жди ответа: если ты веришь искренне и ждешь со смирением ответ придёт. Возможно, он придёт в форме абсурдной и нелогичной. Так и должно быть. Ибо истинные послания высших сил строятся не на человеческой, а на высшей, божественной логике.