Ничего, Маратка, ничего! Мы всё смоГём, Маратка, всё смоГём!
И в этом мужском, когда-то отцовском, «смоГём» было столько женского несоответствия и неправды, что ему становилось страшно. Не за себя за неё.
А в воскресенье к ним снова пришла тётя Валя. Просочилась в дверь, ласково прижимая к груди, спрятанную за пазухой бутылку.
Поначалу они пили только по выходным, а в понедельник мама стыдливо «прятала» последствия затяжных посиделок под толстым слоем пудры, румян и теней, делающих ее безжизненное лицо чужим и вульгарным, и шла на работу.
Он просил её не пить, и она отнекивалась, как это обычно бывает со всеми начинающими алкоголиками, свято верящими, что в любой момент смогут отказаться, стоит только захотеть.
Что ты, сыночек! Что ты! Мы же не пьём! Так, рюмочку-другую для аппетита.
Какого аппетита, мам! Вы же не едите ничего! Только пьете! Пьёте и не закусываете.
Так мы это Мы будем. Мы сейчас закусим, чем-нибудь заверяла его мама, вглядываясь в недра пустого холодильника. Сейчас приготовлю что-нибудь вкусненькое и поедим все вместе. Ты чего хочешь, сыночек? Скажи, я приготовлю! Ты только скажи!
А можно пирожков с капустой, с надеждой просил сын, вспоминая сдобный запах прошлой счастливой жизни.
Пирожков? С капустой? Конечно можно! Это мы сейчас. Это мы запросто! суетливо обнадеживала мама, доставая из шкафчика пакет с мукой. Ты только за дрожжами в магазин сбегай и за молоком.
И он бежал за дрожжами и молоком, радостно раскручивая над головой авоську и веря, что теперь у них все непременно наладится. А по возвращении заставал в доме прижившуюся на века тетю Валю и еще каких-то крикливых людей с тягучими жестами и пустыми, остекленевшими глазами, которые, при виде Марата, принимались царапать его своими стеклянными взглядами, наперебой восклицая:
Это кто?! Сын?!
Мужик! Взрослый совсем!
Ты дай мальцу конфету, у меня тут где-то в кармане была. А, вот! На, дай мальцу! Пусть пососет. Сладкое для мозгов полезно Очень Петька, ты чего сидишь? Наливай!
А похож-то как на Виктора!
Очень похож!
Да-а-а, вылитый отец
Хороший был мужик Правильный
Помянем!
Неприятно возбужденная мама совала ему в руку оплывший леденец, осторожно подталкивая к выходу и шепча на ухо:
Иди в комнату, сыночек Иди почитай там что-нибудь Книжку почитай Книжки читать полезно.
Он падал на кровать, зарываясь в подушку и сжимая отчаянные кулаки. Очень хотелось плакать. Но Марат не мог себе этого позволить. Отец своим незримым присутствием продолжал корректировать его поведение и править эмоции. «Мужчины не плачут, мужчины огорчаются», лишь однажды сказал отец, когда Марат прибежал к нему весь в слезах от обиды на то, что соседский мальчишка сорвал с его головы новенькую бескозырку и, улюлюкая, втоптал в грязь. Сказал лишь однажды, но, этого было достаточно.
Зачем он так сделал?! Зачем?!! Я бы дал ему поносить, даже насовсем бы отдал. Если бы он только попросил! кипел Марат, когда они, чуть позже, сидя на крылечке, ели с отцом переспелый арбуз.
Понимаешь, сын, не все люди умеют просить, кому-то легче отнять.
Почему?! детское недоумение полилось через край.
Ну, наверное потому, что их не научили договариваться, ловким движением отец отсек очередную порцию арбузного лакомства и протянул сыну. Держи!
А этому нужно учиться?
Жизненно необходимо.
И с такими, как Колька, тоже? неуверенно спросил Марат, махнув арбузной коркой в сторону дома своего обидчика.
И с такими, как Колька, тоже, подтвердил отец. В любом случае надо использовать все способы договориться, сделать все от тебя зависящее. Решать конфликты, сынок, нужно мирным путем.
А если не получится? недоверчиво уточнил мальчишка, выплюнув семечки себе под ноги.
Надо сделать так, чтобы получилось.
Ну, а если он не захочет мирным? Если он он вредина! воскликнул Марат и запустил арбузной коркой в, подбирающегося к мирному голубю, кота.
Нууу, если вреди-ина-а, присвистнул отец. Тогда конечно, тогда совсем другое дело!
И тогда что?! вспыхнул надеждой сын.
Нууу, если вреди-ина-а, присвистнул отец. Тогда конечно, тогда совсем другое дело!
И тогда что?! вспыхнул надеждой сын.
Тогда есть только один выход! прищурившись, констатировал глава семьи.
Какой? почему-то перешёл на шёпот Маратка, нервно сглотнув слюну.
А вот такой! отец резко поднялся и, перезарядив невидимый автомат, выдал с легкой хрипотцой, подражая голосу любимого певца:
Предохранитель вниз до упора,
Очередь от живота.
Я обожаю расстреливать город!
Та-та-та, та-та-та,
Та-та-та, та-та-та-та! [1]
Маратка тут же подпрыгнул с места, вслед за отцом, и, копируя все его движения, завопил что есть мочи:
Та-та-та, та-та-та,
Та-та-та, та-та-та-та!
И вот, они уже носятся по двору, яростно поливая виртуальными пулями деревья и кусты, посылая салютные очереди в небо, проверяя на крепость кирпичные стены домов и старый забор невидимой автоматной очередью, и мальчишка слышит, как сыпятся со звоном на асфальт пустые гильзы. Та-та-та, та-та-та, та-та-та, та-та-та-та!
А еще представляет, как расстреливает в упор вредного Кольку, как тот падает лицом в грязь, прямехонько туда, куда ещё совсем недавно втоптал белоснежную Мараткину бескозырку, подаренную братом отца, только-только приехавшего в отпуск из мореходки.
Вот и сейчас, Марату очень хотелось отправиться на кухню и, прижав к животу уже не воображаемый, а настоящий автомат, пропеть яростно и победно: «Та-та-та, та-та-та, та-та-та, та-та-та-та!!!», навсегда освободив маму от её новых друзей и знакомых. Да-да, именно освободить. Марат был уверен, что мама находится в плену у этих невнятных, опустившихся людей, вдруг ставших для нее важнее сына, важнее себя самой.
Он все время ждал, что она вернется, станет прежней, но, шло время и мама лишь больше отдалялась от него, становясь день ото дня все раздражительней и непредсказуемей. Становясь чужой.
Со временем она, уже не стесняясь соседей и сотрудников, стала выпивать и в будни, окончательно запустила себя и дом, начав понемногу прогуливать работу. Её понимали, жалели и входили в положение, вели душеспасительные беседы и просили опомниться. Мама и рада была бы опомниться, но, вся беда в том, что человеку очень трудно оПОМНИТЬся, когда больше всего на свете хочется ЗАБЫТЬся.
Когда Марату исполнилось тринадцать, маму уволили с работы. За прогулы. И она, поначалу стыдясь и оглядываясь, потом без стеснения, принялась выносить из дома и продавать вещи, чтобы купить очередную бутылку портвейна и хоть какой-то еды, первое время помня о сыне, позже ограничиваясь лишь алкоголем. Закуску приносили «друзья». Или не приносили. И со временем Марат привык жить впроголодь.
В один из дней его выловила у подъезда розовощекая, пахнущая сдобой, соседка тетя Маша, заведующая заводской столовой, и попыталась всучить мальчишке пухлый пакет с продуктами.
Нет, что вы! У нас есть, что есть! замотал головой Маратка и покраснел.
Да вижу я, как есть. Ни щек, ни задницы, одни гляделки остались, что у тебя, что у мамки твоей! Возьми, хоть ее покормишь!
Марат заколебался, вспоминая худенькую, как тростинка, мать, но, тут тетя Маша решила подбросить пару гирек на чашу весов.
Бери, бери, не стесняйся! Тож ничейное, всё равно осталося. Не выбрасывать жеж!
Марат, словно ужаленный, отдернул протянутую к кульку руку.
Нам объедков не надо.
Господи боже мой! Да какие объедки, Маратка! Ты шож думаешь, я по тарелкам еду соскребла и тебе принесла, шо ли? вспыхнула маковым цветом соседка. Нет, мы конечно скребем для Тараски. У нашей сотрудницы кабанчик живет, Тараска. А это совсем другое, заверила она, качнув ногой кулёк. Это то, что после смены остается, не всегда ж получается точно рассчитать.
Все равно не нужно, упрямо мотнул головой мальчишка. Спасибо. И добавил с надеждой в голосе. Вот если бы работа какая-нибудь, я бы отработал.
Да какая на кухне для пацана работа? тетя Маша растерянно повела сдобными плечами. Картошку ж чистить не будешь и посуду мыть
Буду! неожиданно согласился Марат. И картошку, и посуду. Я умею.
Конечно умеешь! С такой-то матерью! выдохнула сердобольная соседка и тут же, спохватившись, виновато прижала ладошку к губам. Ой