Крупные капли пота выступили на его бледном лице. И во всем его облике было столько безысходного отчаяния, что Палыч вынужден был сменить гнев на милость.
Ну ладно, ладно Хватит, миролюбиво произнес доктор. Я помочь тебе хочу, а ты уже полчаса мне мозг выносишь. Конечно, ты прав. И мне тебя жалко. Потому и говорю с тобой не как с быдлом, а как с человеком. Как с человеком! Понял!?
Да понял я, понял. Я ведь давно уже не человек, Палыч. Мутант. Побочный продукт перестройки. Моя вина только в том, что я еще живу. Другой вины за собой не вижу. Запутался я. Не знаю, по какой дороге мне идти дальше? И есть ли она вообще эта дорога для таких, как я?
У тебя сейчас одна дорога операция! Поправишься, тогда и дорогу будешь искать. Поверь, в моей практике, случалось, и безнадежные выживали. А у тебя есть шанс! Уверен! Ты мужик со стержнем! Я таких уважаю. Дети есть? Может, они помогут?
Дети? Шурик вздрогнул, втянув голову в плечи, и совсем сник. Налей-ка, тихо попросил он хирурга, не поднимая головы.
Может, хватит? Ты ж запойный, не остановишься
Налей, не жалей, раз такой денек выдался, твердо повторил Шурик. Душевный разговор у нас получается. Давно вот так, по-человечески, ни с кем не говорил. У тебя, Палыч, душа есть. Хотя, врать не буду, с первого раза ты мне шибко не поглянулся. Но ты не побрезговал меня, лапотника, мужика холопского звания, за один стол с собой усадить, высокопарно произнес Шурик, намекая, что он и с поэзией накоротке, даже коньячком хорошим угостить. Пусть и дармовым, но угостил же? А на это нонче не каждый способен.
Да что ты заладил «лапотник, да лапотник»! резко оборвал его доктор. Я, кстати, тоже из деревенских. И никогда этого не скрывал. Дворянских титулов себе не покупал, хотя и предлагали. Сейчас вон многие ломанулись к высокородным кровям примазаться. Только титулом-то душу еще никому не удавалось облагородить. Нас пятеро в семье было. Без отца жили. Мать все жилы порвала, чтобы нас на ноги поставить, с горчинкой в голосе поделился доктор. Я старший, так что соплей намотал на кулак будь здоров! Не меньше твоего. Ладно уж, лечебная доза, смилостивился Палыч. Пятьдесят граммов в день разрешаю. Как лекарство, понял?! Больше уже яд. Это я тебе как врач говорю. Он налил лечебную дозу Шурику и после паузы продолжил. А как мужик мужику скажу: нажраться до одури, ума большого не надо. А вот выжить! Это тебе не блоху подковать. Покруче мастерство требуется. Это тебе не систему критиковать. Себя надо перепахать! И понять, кто ты и зачем на этот свет явился?! Я ведь тоже мог, как и ты, на нее, проклятую, подсесть. Хватало поводов. Только, как бы я в глаза своей матери смотрел, а? Как?!
Может ты и прав, Палыч, тяжело вздохнул Шурик, но к стакану не притронулся. Сам себе жизнь перекособочил. Но, ведь как получилось? Не отпускал я в Москву, дочку-то, учил жить на земле. А она все равно сбежала. Тайком! Ночью! Умница, красавица, на олимпиадах первые места ее были. А тут, как перестройка-то началась, будь она трижды проклята, по телевизору такая «красивая жизнь» пошла Будто, кроме олигархов и бандитов, у нас в стране и нет никого, Шурик опять распалился. А про работу, простую работу, которая их же и кормит, ни слова! Про землю нашу, что бурьяном зарастает! Помню, мальцом был, родители меня с собой в поле брали и наказ давали: «Смотри, сынок, как кормилица наша просыпается. Теплом задышала. Сеять пора». А может, у нас уже и нет больше такой работы, чтобы простого мужика кормила досыта? с грустью спросил Шурик. Послушай, Палыч, ты мужик умный, вот объясни мне, где они свои миллионы зарабатывают, а? Почему по ящику целыми днями только поют да пляшут? Едят и худеют? Вот и моя Светка в Москву за сладкой жизнью сбежала, по телевизору сказок нагляделась. Два года уже ни слуху, ни духу! У тебя тоже дети, должен понять, каково это?!
Ты ее искал? спросил доктор.
Искал, конечно. Она, знаешь, что мне выдала? Стыдно признаться, ну что поделаешь: «Что ты, говорит, за отец такой, ни машины, ни квартиры мне не подарил. Да и одет ты как колхозник». Шурик понуро опустил голову и сел на стул.
Палыч его не перебивал, понимал, что Шурику необходимо выговориться.
Ну, тут я, знамо дело, не сдержался, продолжил Шурик свою горькую исповедь Врезал ей! Первый раз врезал. По мордам! Светка, конечно, испугалась, обиделась. Жена ее сторону приняла. А я что? Я и есть колхозник! он вскочил как ужаленный и с такой болью выпалил. И горжусь! А она своего отца стыдится! Как можно такое пережить?!
Ты ее искал? спросил доктор.
Искал, конечно. Она, знаешь, что мне выдала? Стыдно признаться, ну что поделаешь: «Что ты, говорит, за отец такой, ни машины, ни квартиры мне не подарил. Да и одет ты как колхозник». Шурик понуро опустил голову и сел на стул.
Палыч его не перебивал, понимал, что Шурику необходимо выговориться.
Ну, тут я, знамо дело, не сдержался, продолжил Шурик свою горькую исповедь Врезал ей! Первый раз врезал. По мордам! Светка, конечно, испугалась, обиделась. Жена ее сторону приняла. А я что? Я и есть колхозник! он вскочил как ужаленный и с такой болью выпалил. И горжусь! А она своего отца стыдится! Как можно такое пережить?!
Он сел на стул, опустил голову, на его бледном исхудавшем лице заходили желваки.
Запретила нам дочка с нею знаться, чтоб мы ей биографию не портили. Сказала своему мужу, что она круглая сирота. Родители погибли в авиакатастрофе. А мы и на самолете-то ни разу не летали! Представляешь, Палыч, заживо похоронила! голос Шурика сорвался, но он подавил в себе приступ отчаяния. Муж-то у нее при деньгах. Я его никогда не видел, но справки окольными путями навел. А как иначе? Мое ж дитя, сердце-то все равно болит. По слухам, он постарше меня будет. Вот скажи, Палыч, я для того ее растил, чтоб она за старика замуж вышла? Купил он ее с потрохами! И увез за кордон. Ни телефона, ни адреса у нас нет. Вот где моя вина? Я ведь жил ради нее! Кто ее перестроил в другую шеренгу? Кто перековал? Не знаю!
Как отец, я тебя прекрасно понимаю, после паузы сказал доктор. Постараюсь что-нибудь придумать, чтобы ускорить твою очередь на квоту. Бумаги завтра же оформлю, используя, так сказать, свой административный ресурс. Операция предстоит дорогостоящая, с квотой могут затянуть. Но если в департаменте здравоохранения отблагодарить, ну, того, кто квоты распределяет, то деньги могут выделить побыстрее. Тысяч пятьдесят придется дать. У них там свой бизнес. Но об этом никто не должен знать. Сам понимаешь, таких вещей я не должен никому говорить.
Выходит, за счет такого доходяги, как я, придется свою жизнь спасать? возмутился Шурик. Ловко придумано. Даже смертями торговать не брезгуют начальнички. А ты, Палыч, говоришь, что все в руках Всевышнего. Только, извини, не понесу я этой курве пятьдесят тысяч. Совесть я еще не пропил. Как-нибудь уж сам. Ладно, спасибо тебе, Палыч, что помочь пообещал и взашей не выгнал. Извиняй, что наплел тут про жизнь свою. Больше мне некому про нее рассказать. А душа? Душа уже не кричит, а воем воет денно и нощно, как волчица, когда детенышей своих теряет. Шурик пошел к выходу. У двери остановился и по старинному русскому обычаю поклонился в пояс. Прощай, Палыч. Не суди строго. Вдруг больше не свидимся.
Да ладно тебе. Я тоже не подарок, тоже вспыльчивый, но быстро отхожу, доктор протянул ему руку. Помни, Александр Михайлович, на все про все у тебя недели три. Хотя и этот срок с большой натяжкой. Операцию еще год назад нужно было сделать, а может, и того раньше.