А там, в венском кафе, она хотела попросить его, чтобы он дохнул на занавески и воспламенил всю улицу. Пусть будет пожар. Пусть убийство, о котором он говорил, а он, несомненно, был прав, произойдет уже после пожара. Пусть все знают, что в Вене побывал дьявол, прошелся по городу, принося огонь и колдовство. Но такие игры любит она, а не он. Ей противна даже мысль о конспирации. Куда еще, если они и так гуляют у всех на виду, красотка и монстр из преисподней, одетый по моде того времени, в котором они есть сейчас. А сколько было времен? Сколько раз он просто прикрывал плащом свои потрепанные кожистые крылья, и они шли вместе рука об руку, смущая своей противоположностью всех. Свет и тьма. Невинность и зло. Красота и пугающая уродливость. Все, по его понятиям, правильно, то есть ненормально. Жаль только, что в основном придется придерживаться его правил, но когда-нибудь все будет так, как захочет она.
Вкус кофе бывает приятным только, когда оно теплое. Давай выпей, согрейся, но Николь вдохнула аромат еще только раз и отставила чашку. Не сейчас.
Откуда она помнит все это? Или же просто сочиняет? А может, ей это только снится? Но ведь она не спит. Значит, это запах кофе вызвал у нее странную галлюцинацию. Николь отставила чашечку назад на прикроватный столик, надеясь таким образом избавиться от видений. Про Вену или Венецию она действительно больше ничего не вспомнила, но на смену ей тут же пришли другие образы.
Флорениция. Ее страсти, ее художники.
Не рисуй меня! предупреждает она, но Боттичелли уже берется за кисть, чтобы нарисовать золотоволосую богиню, пришедшую к нему из ночного мрака и темную тень крылатого демона за ее спиной. Позже именно эту картину он и сжег первой, потому что она оказалась живой и чуть не свела его с ума. Он слишком нескоро опомнился только после того, как все его лучшие работы очутились в очищающем костре инквизиции. А что в них было плохого, собственного говоря, он сжег свои обычные картины, только потому, что одна из них, колдовская, доводила его до безумия. Она же предупреждала «не рисуй», но он нарисовал и поплатился за это. Безумие длилось долго, он даже взялся за библейские темы, чтобы искупить грех. Это было, как серый сон вместо жизни, и Николь было жаль человека, который так тяжело спит. Он даже не хотел, чтобы она заглядывала в окно его мастерской. А потом наступило пробуждение, но картина уже была сожжена. Венера на чудом уцелевшем полотне о своем рождении из пены морской была лишь блеклым отражением той, которую он нарисовал и уничтожил, потому что боялся ее спутника, ее второй сущности за плечами и собственного наполнившегося адской жизнью полотна. Конечно, никому неприятно, когда демоны размазывают твои краски, меняют картину, заставляют персонажи на ней двигаться, как в зеркале, и ты сам живешь, как в зазеркалье, смотря на это, а по ночам в твоей мастерской звучит дьявольский хохот и даже красота богини не способна защитить от пронизывающего страха. Зато она способна ослепить. Художник стал близоруким, хоть и скрывал это, а его руки потом так одеревенели, что почти не слушались и едва могли держать кисть. Несмотря, на аутодафе собственных работ, он был наказан, и, как считал спутник Николь, вполне заслуженно. Он не жалел никого. В этом ведь, в конце концов, его сущность. Она понять не могла, почему он так носится с ней самой. Быть может, потому что она и вправду его вторая сущность. Во всяком случае, она знала одно, ее он никогда не оставит.
Бетховен оглох от ее красивого голоса. Ночные беседы с дьяволом неизменно к этому ведут. А она сидела при луне по другую сторону стола от него и говорила, голосом, подобным музыке, медленно отнимающим слух у собеседника. А он-то думал, что беседа с ангелом исцеляет, но дьявол всегда стоял на пороге, прижимаясь к косяку.
Аттила знал о смерти и принял ее, потому что она отказалась явиться ему второй раз в сумерках в горах, где над пропастью рядом с ней парил ее отец. Отец? Да, она называла так дьявола. Зов варвара разнесся над уже пустыми горами, и она услышала его в своем склепе, проснулась, и ей обожгло горло, когда он выпил яд, но черные крылья не позволили ей подняться.
Лютер швырнул чернильницей в одного из слуг отца, побежавшего вперед Николь, но при виде ее самой оторопел, и не важно было, что отец парит за окном.
Сколько было стран, сколько имен. Многие оставались пустым звуком, другие всплывали в истории, третьи оставались безызвестными и неразгаданными.
Сколько было стран, сколько имен. Многие оставались пустым звуком, другие всплывали в истории, третьи оставались безызвестными и неразгаданными.
Зачем отец приводил ее к ним всем, чтобы показать, что они приходят и уходят, а неизменными в мире остаются лишь они двое, неразделимые, как одно целое, свет и тьма, две составляющие вселенной, объединенные в одно. А смертные просто марионетки, сломалась одна, найди другую. При таком-то изобилии куда жалеть. Всегда появляются новые. Игрушки. Глина, из которой можно вылепить любую фигуру. Их страсти и желания не должны трогать тех, кто вечен. Отец советовал ей их всех забыть, но она помнила.
А что же ангелы? Кто они для отца? Те, с кем он был, и те, кто пал вместе с ним? А еще те, кто испортился не до конца. Один такой был или несколько? И Николь содрогалась при мысли, что отец может замышлять в отношении кого-то такого.
Отец? Николь вздрогнула и очнулась. Кофе на столике уже окончательно остыло. Она даже больше не улавливала его аромата. За окном начало вечереть. Когда она, наконец, пришла в себя и вышла из спальни, ее волновало лишь одно.
Папа! ее голос золотистым эхом отдался от стен пустых помещений. Казалось, что в доме совсем никого нет. Но отец уже должен был вернуться и если он еще не дома Тогда случилось что-то страшное. Она сравнила действительность со своими видениями. Ей уже привиделось однажды нечто подобное, и после этого умерла ее мать.
Николь шумно выдохнула. Если только с отцом что-то не так Подумать только, ей привиделось, что ее отец и дьявол это одно существо. Если бы это был сон, то он мог бы значить только одно, отца больше нет в живых.
Из-за плотно занавешенных окон в коридорах постоянно было темно. Николь не стала искать выключатель и ощупью добралась до лестницы. Надо было бы приподнять штору и выглянуть в окно, не стоит ли на подъездной дорожке машина с зажженными фарами, но едва она подумала об этом, как до слуха донеслись чьи-то шаги. Внизу кто-то был. Кто-то прошел по вестибюлю и направлялся сюда. Две пары ног Она точно слышала. Николь перегнулась через перила, чтобы посмотреть. Этажом ниже вспыхнул свет, как раз возле кабинета отца.
Добрый вечер, дорогая!
Конечно же, она рассмотрела его белокурую голову еще раньше, чем он поздоровался с ней. Приятный бархатистый тенор разнесся по холлу внизу. Лоуренс смотрел на нее долгий миг своими прекрасными голубыми глазами. Тот, кто сопровождал его, оставался в тени. Николь видела только нечеткий силуэт. Он был чуть выше отца, и по очертаниям головы становилось ясно, что у него коротко острижены волосы. Наверное, во всем сенате только Лоуренс носил длинную шевелюру. Может, именно поэтому он был больше похож на манекенщика, чем на политика. Он был похож на нее. Николь нехотя признала это, смотря на него сверху вниз. Только для нее выглядеть моделью было естественно, а для него нет. Мужчина не имеет право быть так красив. Тем уродливее казался тот, кто следовал за ним. На миг ей даже показалось, что она видит перед собой то жуткое черное существо из своего сна, только уже вживую.
Николь уже раскрыла было рот, чтобы предупредить отца. Он должен был обернуться, должен был увидеть того, кто идет за ним. Может, он даже и не знает о том, что за ним кто-то следует. Ей нужно предостеречь его.
Однако Лоуренс уже толкнул дверь кабинета и дернул выключатель внутри. Яркий луч проник в коридор. Николь, наконец, рассмотрела того, кто стоял сзади, и крик замер у нее на устах. Это был всего лишь Оливер, друг и сотрудник отца. Не удивительно, что они так поздно приехали домой вместе. У них могут быть общие дела, которые следует обсудить лишь в приватной обстановке. А она подумала уже
Заметив ее, Оливер склонил голову чуть ниже, чем это полагалась. Или ей только так показалось из-за того, что она стояла в самом верху лестницы. Силуэт внизу больше не казался ей ни страшным, ни странным. Какое-то зло от него, может, и исходило, но вполне человеческое, мелочное зло, связанное с какими-то планами, чувствами или интригами и не идущее ни в какое сравнение с тем мрачным монстром из ее снов.
Всего на миг ей показалось, что она видела его, то чудовище, которое в видениях она назвала своим отцом. В это время ее настоящий отец уже заперся со своим партнером в кабинете. Оттуда послышался звон бокалов и графина с коньяком, зазвучали приглушенные голоса. С отцом все было в порядке, и он вовсе не чудовище. Николь ни разу в жизни не слышала от него ни одного плохого слова. Так почему же она сравнивает его с монстром? Есть ли в этом хоть какая-то взаимосвязь? Вряд ли. Просто в темноте у человека, бывает, рождаются странные видения. В полумраке не сложно себе вообразить, что шуршащая шелковыми юбками Хеттер на самом деле леди-вампир. В сумраке может показаться, что цветущие лозы в саду живут сами собой и тянутся к окнам ее спальни, чтобы разбить стекло, чтобы обвить ее, приковать к постели и заставить спать веками, как героиню сказки Перро. В темноте ей ведь часто кажется, что запах лилий на ее столе является всего лишь прелюдией к явлению того, кого она всегда ждет, а еще в темноте у нее есть любовники, которых на самом деле не может быть. Потому что они ангелы.