Не сел на кровать, стоял, держась за спинку, пока сын не вышел за порог, не стукнула калитка, а потом заплакал.
Невестке на следующий день скажет то, о чём думал всю ночь:
Не дождусь Гриши, но буду ждать. Я хоть от веры отошёл, буду молиться, чтобы вернулся домой. И ты, Варвара, молись.
В тот раз не сказал, а потом повторял неоднократно, ему бы промолчать, не терзать лишний раз сердце невестке, да жила в голове старика эта мысль, не давала покоя, крутилась на языке:
Что ты, Варвара, с тремя детьми будешь делать, если Гришу убьют? Я ещё у тебя на шее. Мне бы помогать тебе, а я сам лежу колодой.
Евангелие и мина
Определили рядового Петренко в гаубичный полк, но не артиллеристом. Известно, гаубичные батареи располагаются не впритык к линии фронта, как противотанковые орудия, на приличном удалении от передовой, на Петренко это не распространялось, его боевой пост был на передовой. Выполнял обязанности телефониста и корректировщика. Последний, как известно, в тылу не сидит. Он глаза артиллеристов. Один, когда вдвоём, Петренко пробирался впритык к вражеским окопам, скрытно наблюдал за позициями немцев, передавал координаты целей командиру взвода управления дивизиона, а когда начиналась стрельба, корректировал её.
Иван спрашивал отца:
Папа, ты хоть одного немца убил?
Знаешь, сын, я передавал координаты, а наши по ним жарили. Ох, жарили немца, не позавидуешь!
А если бы один на один с фрицем столкнулся? У тебя автомат был?
И с винтовкой ходил на задания, и с автоматом. Без личного оружия, какой ты боец.
Стрелял бы на поражение, окажись вооружённый немец перед тобой? Ведь «не убий»?
Сейчас трудно говорить, как поступил бы тогда. Одно скажу по моим координатам жарили здорово!
Ничего не рассказывал о войне. Иван знает лишь два эпизода из трёх лет, которые отец провёл на фронте. Однажды в День Победы он пришёл поздравить отца. Из Березняков давно они переехали в районный городок. Иван жил своим домом, работал в системе культуры. На День Победы, как всегда, в центре села состоялся митинг. Красные флаги, громкая музыка, море людей: ветераны с орденами и медалями, школьники с шарами и транспарантами, взрослые в праздничной одежде. Отец на такие мероприятия никогда не ходил, и его давно забыли в районном Совете ветеранов. Ему три раза приходили из Москвы приглашения на юбилейные Парады Победы, не ездил. За год до смерти отца Иван узнал, что готовится Книга памяти с именами участников Великой Отечественной войны. В таких случаях, посчитал, лучше лишний раз напомнить о себе, как бы не забыли включить отца в списки. Иван протянул председателю Совета ветеранов удостоверение о награждении отца медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне». Медаль отец получил в Москве в июне 1945 года, все участники Парада Победы шагали с новенькими медалями на груди. Парад шёл под дождём, удостоверение, хоть и лежало во внутреннем кармане, промокло, с коленкоровой обложки слезла краска, лишь кое-где осталась.
Председатель Совета со скептическим лицом покрутил удостоверение в руках.
Странно. Не могли быть корочки красными, уверенно произнёс.
Почему?
Потому с красными давали участникам Парада Победы в июне 1945 года. Понятно. У всех остальных серые корочки.
Так он участник Парада Победы.
Какой он участник? по выражению лица председателя читалось: ври-ври да не завирайся. У нас в районе всего шесть участников Парада Победы.
В конечном итоге в Москву был сделан запрос, истина восторжествовала. Это будет много позже, а в тот День Победы Иван пришёл в дом к родителям. Поздравил отца, матери где-то не было, и вдруг Григорий Калистратович разоткровенничался. Со слезами. Нет, не водка плакала, вкуса водки он не знал вообще. Как и вкуса табака. На протяжении всей своей долгой жизни неукоснительно соблюдал эти запреты для баптистов. Похороны родных и близких, свадьбы детей никогда. Так что совершенно трезвым в тот день не удержался от слёз.
Повинился в смертях, которые, считал, мог предотвратить и должен был сделать это.
Не выгнал ребят из землянки, сетовал Ивану. Надо было вытолкать взашей.
Воевал Григорий Калистратович с Евангелием. Карманного формата, твёрдая, покрытая добротной искусственной кожей обложка. В части он не скрывал веры в Бога, приверженности баптизму. Притеснений, как на гражданке не было, никто не косился. Ни командиры, ни однополчане. Случалось, иронизировали по поводу частого чтения Евангелия, его Петренко раскрывал в каждую свободную минуту, но иронизировали чаще беззлобно. Смерть ходила рядом, на многое смотрели иначе.
В те дни на фронте выдалось затишье, вчетвером они сидели в землянке. Кроме Петренко Витька Агеев, Саша Орехов и Генка Лаптев. В этой троице верховодил Витька. По натуре жёсткий, себе на уме. Его ухватки наводили на мысль: успел отведать лагерной жизни или колонии для малолеток. Но об этом Витька молчал.
Генка Лаптев был из смешливых. Палец покажи и затыкай уши. Над самой плоской шуткой хохотал в полный голос. При этом раскрывал вовсю ширь и без того немаленький рот, и округлял глаза. Витька осаживал:
Лапоть, чё ты ржёшь во всё хлебало? Гланды видать! Страшно смотреть!
Ой, не могу, Генка заливался ещё больше, испужался гландов! Они без зубов у меня! Не кусаются!
Я сам тебя цапну зубами, если ржать не перестанешь!
Ой, цапнет! гоготал Генка. Я не вкусный.
Это уж точно! Дерьма в тебе, Лапоть, от пяток до гландов, и вместо мозгов дерьмо!
Тюменец Саша Орехов мастерски играл в карты, держал в памяти всю картину игры, чем вызывал недовольство Агеева, тот считал себя асом, проигрывая, злился.
Петренко был едва не в два раза старше каждого. Парни звали его дядей Гришей. Зная нелюбовь дяди Гриши к матам, старались сдерживать язык, но в пылу игры, шлёпая картами по столу, то и дело выражали эмоции крепкими словесами. Петренко в другом углу, сидя на нарах, читал Евангелие. И вдруг на сердце пало беспокойство, оно оформилось в чёткую мысль: надо бежать из землянки.
Ребята, сказал парням, что-то нехорошо мне: давайте уйдём. Бросайте свои карты, пошли!
Дядя Гриша, Витька тасовал замызганную колоду, начитался ты своей церковной книжки, мерещится незнамо что. Сиди пока затишье, а то прикажет ротный укрытия рыть, наработаешься до мокрой задницы!
Лаптев по своему обыкновению загоготал, раскрыв до предела рот:
Дядь Гриш, получишь пот во всю задницу!
Я вам говорю, пытался убедить молодежь, срочно надо уходить! Пошли!
Никто не сдвинулся с места.
Ну как хотите.
Он взял шинель с нар, вышел из землянки.
Стояла середина мая, хорошо поднялась трава. По тропинке, ведущей от землянки к сосняку, он стоял в ста метрах, бросил шинель на устланную серыми иголками землю, сел спиной к стволу, открыл Евангелие. Эти строчки знал давным-давно давно: «Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного, ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них». Не один раз толковал эту цитату из Евангелия от Матфея на собраниях общины. Но с того случая всякий раз читая это место, слышал нарастающий, пронзительный, воющий звук мины и взрыв. Короткий взрыв Мина угодила точно в землянку, будто кто-то до миллиметра рассчитал цель
Мне бы вытолкнуть их, говорил Ивану. Вырвать колоду карт у Агеева. Они уважали меня, в отцы годился. Витька догадывался, я понимаю его сущность, но не лез на рожон. И Саша, и Генка послушались бы. Да хоть одного схватил бы за руку, вытащил С Генкой однажды шли к полевой кухне, он говорит: «Мама у меня верующая, иконы дома есть, перекрестила, провожая на войну». Бог дал мне возможность уберечь его и всех остальных, а я только себя
Сеня Гоч
Была ещё одна боль у Григория Калистратовича Сеня Гоч. Это второй фронтовой случай, о котором рассказал отец Ивану в тот единственный раз, когда заговорил с сыном о войне. Случай произошёл в сорок третьем году, командир взвода управления дивизиона капитан Снежин вызвал Петренко к себе и сказал, что в его распоряжение поступает новобранец в качестве стажёра.
Научи всему, наказал командир. Парень вроде толковый, но из-под мамкиной юбки! Пороху не нюхал.
Нанюхается, сказал Григорий Калистратович. У нас этого запашистого одеколона хватает!
Прибыл на фронт Сеня из Серова, что на Урале, да только были они с Петренко земляками по нэньке Украине. Сеня на Урал попал перед войной. Отец работал на кораблестроительном заводе в Николаеве, за год до войны, железная балка сорвалась с крана, а он оказался внизу. Мать после похорон отправила сына на Урал к сестре. Так что, если быть до конца точным, не из-под мамкиной юбки прибыл Сеня, а из-под тёткиной.
Буду маму освобождать, говорил Сеня. Николаев и моя Варваровка под немцами.
Освободим, обещал Петренко. Всех освободим. Это тебе не сорок второй год.
Дядя Гриша, знаете, какая красота у нас весной! с восторгом рассказывал Сеня. Я ходил в Николаев в яхт-клуб. Оттуда весной смотришь через Буг, а вся Варваровка в цвету, белым бело. Только крыши из красной черепицы торчат, а так яблони, абрикоса, груша.