Ясное солнце Алтая
Повесть
Evgenii Shan
© Evgenii Shan, 2020
Аталык и Садра (картина американского художника Josh Claire)
Долгая зима
«Утром заснеженным я злой и невежливый курю натощак,
Тешусь надеждою спрыгнуть по-прежнему с работ на барак,
Если не выгорит, там где-то выпаду чифир согреть
Лучше конечно бы, выспаться где-нибудь, сон досмотреть.» Старый лесник сидел за столом, подперев щеку кулаком, и слушал старенький магнитофон. На столе початая бутылка водки, крупно нарезанный хлеб, свежие огурцы.
В памяти всплывали таёжные урманы, снег по пояс, ревущие трактора на волоках, пальца инстинктивно начинали ныть вспоминая мороз, который пробирался сквозь рукавицы и верхонки. Снег блестел на солнце ослепительно, и от этого становилось ещё холоднее. Ясный день поворачивал на мороз, а ночь рвала с треском стволы берез, глухо ухал лёд на Байголе.
Петрович, иди чаю глани, крикнули из балка. Под ичигами торопливо заскрипел снег. Даже минутная остановка на таком морозе сразу отдавалась в пятках холодом. Десятница сегодня не вышла на работу и принимать хлысты, которые притягивал трелёвочник приходилось мастеру. За эти несколько месяцев кого только не подменял в бригадах и чекеровшиков, и огрёбщиков, постепенно учился и валить лес. А по утрам так не хотелось просыпаться под одеялом у тёплого бока жены, но холодный пол избы, выстывший за ночь, быстро приводил мысли в порядок. Ледяные ночи растягивались по всему утру, освещённые фонарями на вышках гаража и лесопункта. ЗИЛы с будками увозили бригады в лес, и только там их заставал рассвет. Промерзшая техника не хотела заводиться, костры из тряпок пропитанных салярой долго коптили под тракторами, а работяги пили чифир в будке водогрея и пересказывали все вчерашние новости. Дым папирос плотно висит в тёмном балке. Запах прелых портянок и крепкого чая. Неспешный разговор иногда прерываемый хохотом. Лучшее средство скрасить тяжесть предстоящей работы сально пошутить или рассказать анекдот.
Петрович, тебе надо валенки на три размера больше, а то прыгаешь как кузнечик по штабелям от мороза. Прихватывает ноги та? смеялись старшие над мастером. Пашка-вальщик отдувался с похмелья и глотал крепкий чай, заваренный старым такелажником-зеком Бредихиным..
Лёшка померяет сегодня за десятницу. Пошли со мной сегодня кедры валить, пригодится в жизни позвал с собой Пашка мастера.
Башлам. Старый Курускановский участок подсочки, кедры в полтора-два обхвата. Засмоленные баррасом кары, как рыбьи скелеты на стволах, раны истекающие живицей, теперь уж зажившие. Но пришёл черед и этому лесу. Пашка Зверев, вальщик один из лучших на лесопункте. Норму успевал за полдня выполнить, остальное время в балке в ази играет. Есть у него чему поучиться.
Здесь без гидроклина нельзя, не передавим, лес висит в другую сторону поясняет, делая запил по стволу. УРАЛ работает натужно, сизый дымок скапливается в лунке разгребенной вокруг комля могучего великана, светло-розовые опилки веером сыпят под ноги, прилипают к сукну куртки.
Теперь блинчик этот выбить и спил с другой стороны ровненько. Ты не плошай, пособи чуть, гидроклин вовремя в рез, а я ещё плечом поднадавлю.
Один кедр, второй, третий громко ухнув падают в снег, поднимая тучу перемерзшей снежной пыли. Перекурили, перешли к следующей куртине. Кедры закомелистые, лапами корней упираются в лесную подстилку. Уже и блин запила вылетел в снег, спил идёт ровно, гидроклин вгрызается щечками, расталкивает древесину. Да полуденный ветерок качнул крону великана, мягкая древесина сминается над клином, и рез не хочет расходиться. Дерево давит на плечо вальщика, не хочет падать.
Петрович, пособи, он меня придавит, хрипит Пашка. Мастер с перепугу упирается обеими руками в ствол, но держать и вдвоём ничуть не легче. Чувствуется тяжесть, мощь дерева, каждое движение ветерка в кроне, каждая дрожь по стволу, каждый миллиметр, градус, секунда наклона дерево давит на людей, которые пришли его свалить Ветер стих, кедр поддался людям, глухо рухнул в снег поднимая вокруг себя вьюгу. Пашка опустил руки и смотрел вдаль невидящим взглядом, у обоих руки и ноги дрожали мелкой дрожью, отходя от напряжения.
Пойдём, Жень. Хорош с нас на сегодня, выдохнул наконец вальщик. Побрели в балок таща на себе оборудование, которое чуть ни подвело. Даже ази в тот день не интересовало так, как раньше. А ведь должно было везти в картах, после такой то удачи. Считай жизнь на волоске была.
Долгая зима продолжалась. Морозы стягивали лицо, вымораживали сквозь суконные куртки. Вольные ли, зеки ли, расконвойные ли. Тяжесть работы от условий жизни не изменялась. И подспудно хотелось схитрить, не пойти на работу, выискать себе что полегше. Каждое утро вспоминались эти морозы, тяжесть снега на ветвях, глубина его от дерева к дереву. Тяжесть пилы и клина, которые углами давят на спину через бушлат. Расходившись днём, поправившись чифером, посмеявшись с работягами, каждый вливался в обыденность, работал. Но каждый вечер тяжёлым грузом ложилась эта работа на плечи, что б сжать сердце утром, заставить застучать в мозгу шальным мыслям.
К февралю начинает крутить ветрами, играть вьюгами, засыпать зимники и дороги. Качается лес, качают шапками кедры в сером небе. Кажется, что и не выходило солнце сегодня, серая мгла и колючий снег горстями в лицо. Редкие дни просвет в небе, и опять вьюга и ветер рвет верхушки кедров и пихт, гудит в поселковых трубах, метёт по улицам. Только в распадках лесных чуть тише, туда и наметает за зиму снегу, что по горло.
И все лесные люди тяготятся долгой зимой, переживают её на долгом терпении. Весь леспромхозовский народ знает, что зима самая работа и самые заработки. Мороз сковывает болота, позволяет проложить зимник в самые дальние угодья, позволяет взять лес оттуда, откуда летом его не вывезешь. Тяжёлая работа от света до света, в лютые морозы и без выходных ровняет всех, кто связан с лесозаготовками. Ровняет вольных и зеков, ровняет и подгоняет под одну планку плохих и хороших, добрых и злых. Делает соратниками и братьями поневоле. От того они все и похожи привычками и ухватками, достоинствами и пороками. Тяжелый труд изматывает и заставляет иногда забыться в пьянке, дать чуть отдохнуть душе и телу от непосильного напряжения.
От воспоминаний у старого лесника сжало сердце и руки как будто морозом стянуло, закоченели пальцы на минутку, остыли пятки вспоминая, как примерзали портянки в войлочных китайских бурках. Он потянулся за стаканом, налил в него по краю и выпил длинными глотками.
«Долгая зима, вьюга кутерьма, в сердце лёд. Ветер загулял, воет как шакал, вышки рвет»
Тот самый август
Тот самый август, сияющее солнце и пыльная зелень тополей на проспекте Ленина. Сквер скатывающийся к Оби потрескавшимся асфальтом и скамейками пешеходной части. Грязный родной железнодорожный вокзал Барнаула с двумя зданиями, большим и маленьким, которые возвращали своим видом к Красноярску, Абакану, да и вообще в конец XIX века. Все вокзалы того времени похожи, как родные братья и сестры, и лишь немногие стали видоизменяться теперь, но все равно не потеряли этой узнаваемости. Солнце припекало на прощание перед осенью, перед крестьянской страдой. Оно грело плечи, заглядывало в лицо и улыбалось, улыбалось, как родному. Белая модная куртка из плотного бумажного полотна с приколотым значком-ромбиком, потертые джинсы и новые кроссовки «Botas», небольшой рюкзак в руке.
Ну вот и я.
Привет, ответило солнце.
Не подскажите, как до улицы Пролетарской доехать?
А вон трамвайная остановка, там у кондуктора спросите. Только вправо надо ехать, а не влево, удивили своим радушием прохожие.
Управление Лесного Хозяйства, куда было выдано направление, было пустынно после обеда. Как я потом понял, летом, да еще после обеда, в лесных департаментах не бывает никого почти. Лесники народ занятой, нечего делать в кабинетах, когда лето самая рабочая пора в хозяйстве. У зам начальника Управления по кадрам получил направление и поехал опять на вокзал. Деревня Песьянка, село Заводское Троицкого района, поезд отходит в 19 вечера, народ у кассы пошарпаный, явно леспромхозовский, испитой. Лица с признаком присутствия тюркских кровей, что-то неуловимое в раскосости глаз, в коренастых фигурах. Дотолкаться до кассы удалось не сразу, какие-то две женщины потрёпанного вида пропустили вперёд, узнав что еду в Песьянку. Само это название, отзвук прошлого, послужило уже как пропуск.
Вот правильно называешь, не Заводское, а по-нашенски Песьянка. Работать едешь?