Это я ее смиряю, пошутил Эсхил, когда баба Клава испарилась. Отец Даниил говорит, она тут всех своим днем рождения доконала. Идти надо, брат ты мой, скоро служба начнется.
Авдеев снова прошел к машине, открыл дверцу. Не садясь за руль, включил зажигание. Вздрогнувшая от звука мотора дворняга нехотя убралась из-под колес, постояла в раздумьях и исчезла в ближайшем дворе, с усилием протиснувшись между деревяшками штакетника.
Смотри-ка Толян! вдруг воскликнул Петр тоном, не позволяющим определить, доволен он неожиданным появлением старого знакомого или огорчен.
С теневой стороны улицы, шлепая кроссовками по укатанному снегу, в их направлении переставлял ноги человек с волнистыми, давно не мытыми русыми волосами. На его плечах коробилась короткая, напоминающая рыцарскую кирасу куртка, далеко распространявшая запах секонд-хенда. Сверху из-под куртки выглядывал ворот поношенной олимпийки.
Петруся! обрадовался Толян. Прикинь, «однёра» заблудилась по другому маршруту пошла, а я с бодунища закемарил, не расслышал, чё водила в микрофон бухтит Повернувшись к Эсхилу, бывший студиец прищурился и энергично облизал обветренные губы: Хилуха, бродяга!
В студию Толян попал, скажем так, по инерции: одинокая мать тетя Люда старалась дать ему как можно больше разумного-доброго-вечного и записывала во все кружки и секции подряд. Так Кишканов выучился шить мягкие игрушки, кататься на коньках, гонять на спортивном велосипеде и стрелять из мелкашки. А однажды тетя Люда вырезала из газеты заметку о наборе, объявленном Домом офицеров для желающих стать «клованами» («Мы же все клованы», сентиментально говаривал пьянющий в лоскуты Бобров). На вопрос, кто виноват в том, что из Толяна с таким багажом ничего не вышло, существует три варианта ответа: водка, среда, гены, отец Толяна, пока не ушел из семьи, так мутузил тетю Люду, что она неделями сводила следы побоев бодягой.
Сейчас Кишканов работал от случая к случаю: жил и пил на пенсию матери.
Друзья встречаются вновь, понуро засвидетельствовал он, не увидев ответного энтузиазма, но тут же предпринял новую попытку подбросить поленьев в костер беседы: Ты, грек, расскажи, как дела-то!
В другой раз. Христофоридис кивнул на церковь. Уже служба начинается.
Ве-е-ерущий Толян с ядовитым уважением поднял к небу подбородок.
А то со мной пошли, позвал Христофоридис.
Толян ухмыльнулся, показывая шутку оценил.
Ты лучше скажи, семья, спиногрызы есть? не отставал он.
Как раз в этот момент отца с налета боднула в бедро девочка-торпеда Варя:
Папоська, пойдем!
Ой, какая мартышечка, умилился Толян.
Сейчас, мой золотой, наклонился к дочке Эсхил, и Варя унеслась быстрее, чем появилась.
Пытаясь подъехать к коробу строящегося храма, в узком проулке кряхтел самосвал.
А может, по пиву? Не убежит церковь твоя, снова попробовал оживить диалог Кишканов.
Потом, обнадежил Эсхил.
Авдеев поддержал друга кивком.
Чё у вас моськи-то такие кислые? презрел наконец условности Толян.
Христофоридис крепко взял его за рукав:
Ты почему мать бьешь, подонок?
А-а-а Захмелевший собеседник недобро глянул на Петра. Это не я это водка проклятая.
Эсхил с силой ткнул Толяна пальцем в грудь:
Тебя, гаденыш, посадить надо!
Мать не даст, возразил Толян так горячо, как будто сам, дай волю, освободил бы общество от этого мерзавца Кишканова.
Тогда в ЛТП сдать! Петше, у нас сейчас ЛТП-то есть?
Только по решению суда, я узнавал, развеял Толян и этот мираж.
Эсхил задумался. Пожилая дворняга вернулась и привела с собой еще трех таких же. Пристроившись поближе к люкам теплотрассы, собаки сибаритствовали, довольно поигрывая бровями. Через опустевший церковный двор торопливо прохромал дед в штанах с заплатами. Петр машинально отметил, что уже много лет видел заплаты только на картинках.
Это Валентин, перехватил взгляд друга Эсхил. Кстати, бывший муж бабы Клавы, мне отец Даниил еще в первый приезд рассказывал. В сорок первом году Валентину пятнадцать лет было, он на фронт убежал. Воевал, в плен попал. В Германии на мебельной фабрике работал: сначала табуретки делал, потом гробы. Когда баба Клава его бросила, он в храм попросился, так и живет здесь уже много лет, по хозяйству работает.
Валентин вошел в свою сторожку и тут же вышел с лопатой для уборки снега. Неплотно прикрытая дверь распахнулась, он вернулся захлопнул получше, но за несколько секунд Авдеев успел увидеть все, что стяжал в мире этот человек: лежанку, печку, стул, стол, стопку книг на столе, иконы.
Пройдя на теневую часть церковного двора, Валентин стал сгребать снег.
Шел бы ты работать, Толян. Христофоридис кивнул на ворочающийся в проулке самосвал. Везде объявления на стройках водители нужны.
Я чё, как Герасим, на все согласен?! За пятьсот баксов гравий возить?
Так в такси иди!
Да нельзя мне за баранку! Не дай Бог, бухой поеду еще собью кого.
А ты не садись бухим за руль! подал мысль Петр. Хоть на пиво и сигареты перестанешь у матери с пенсии тянуть.
Может, все-таки со мной, Петше? показал глазами на церковь Эсхил.
Я считаю, Бог должен быть в душе, тактично отклонил предложение Авдеев.
Это как? Папа, я тебя люблю, но в гости к тебе ходить не буду? Подумай: если бы в твоей душе и правда Бог был, ты бы сам стремился туда, где Его изображения, Его благодать. На самом деле это тебе враг говорит Бог у тебя в душе.
Враг это дьявол, что ли? сощурился Толян.
Эсхил перекрестился:
Это он подкидывает тебе мысли, которые ты начинаешь считать своими.
Петр вздохнул:
Эс, ты сам веришь в то, что говоришь? Какой он, по-твоему, с хвостом и рогами?
Я, брат ты мой, его, к счастью, не видел. Но верь мне, были люди, которые видели.
Тогда считай, я еще к этому не пришел.
Вот-вот, это тебе враг и говорит. Но чтобы прийти, нужно идти. А ты же не идешь.
4
Учредитель «Святоградских ведомостей» Георгий Эмильевич съездил в Финляндию. Он вообще спасибо, деньги позволяли часто катался в Европу, считал себя проевропейским человеком и как мог старался европеизировать подвластное ему средство массовой информации. Европеизирование состояло в том, что Двадцать третьего февраля в редакцию приглашали стриптизершу; проникшийся идеями шефа фотограф Санёк пробуравил в мочках ушей тоннели диаметром в мизинец, а сам Георгий Эмильевич велел называть себя просто Жорой.
К слову (снова спасибо деньгам), раз в год медиа-магнат устраивал в загородном санатории двухдневные журналистские посиделки под названием «Медиа-бросок» совершенно бесполезную болтовню с докладами, кофе-брейками6 и отмеченными символикой мероприятия шариковыми ручками. Посиделки квалифицировались как международные. И не подкопаешься: журналист из Польши и телеоператор из Киргизии вот они.
По случаю возвращения патрона утренняя планерка проходила под условным лозунгом: «Перелицуем Святоградские ведомости в таблоид7». Чтобы потом никто не говорил, что не слышал, помимо журналистов в конференц-зал согнали дизайнеров, корректоров, сисадмина и менеджеров по рекламе. Рассевшимся за длинным столом сотрудникам раздали номера привезенной шефом пестрой финской газеты. С проектора на настенный экран подавались графики и диаграммы. Водя по ним лучом лазерной указки, Георгий Эмильевич вещал про тенденции в области газетного дизайна. Не жалел слов «макет», «контент» и «визуализация».
Нельзя просто так взять и раскрасить черно-белую газету, поучал босс. Речь идет о принципиально иной композиционно-графической модели!
Первые месяцы работы в «Святоградских ведомостях» Петр простодушно покупался на эти упражнения в красноречии, но время шло, а издание как было посредственным восьмиполосником, так и оставалось. Теперь Авдеева разве что немного интересовало, верят ли в светлое будущее вечерки его коллеги или все эти турусы на колесах просто помогают им ощущать себя значимее.
Между тем коллеги лениво перелистывали рябые страницы финских газет, вполголоса обмениваясь «авторитетными» замечаниями. Лесная Красавица с выражением снисходительного профессионализма на лице зачем-то отчеркивала зеленым ногтем протяжные суомские8 заголовки.
Помнится, когда Авдеев учился на филфаке, преподавательница истории КПСС приносила им статью одного всезнайки, подсчитавшего, сколько тонн бумаги и гектаров леса сэкономила советская власть благодаря отмене одной лишь старорежимной буковки «еръ». Выскочка Комарова тут же резанула, что лучше бы этот грамотей вычислил, сколько деревьев повалили наши зеки ради издания никому в таком количестве не нужных «кирпичей» ЛенинаСталина. Комарову тогда даже из вуза не погнали на пороге уже топталась с невинной физиономией перестройка. А сейчас, отключаясь от начальничьей риторики, Авдеев поймал себя на совершенно идиотской мысли: если сократить все удвоенные буквы в финском языке вот где будет экономия!