Голова 04. Бабушка зовет
Казалось бы, что может быть более обыкновенного, чем телефонный звонок от бабушки к внуку, равно как и в обратном направлении? Как правило, это никоим образом не влияет на будущность абонентов, но тут, несколько забегая вперед, небрежно оброню, что этот звонок изменил в моей жизни очень и очень многое.
Здесь, с видом человека, как бы знающего и понимающего жизнь, замечу, что бабушки, как и люди в целом, бывают всякие. Хотя в большинстве случаев модель взаимоотношений бабушек и внуков проста и незатейлива: бабушки любят своих внуков, а те относятся к ним тоже нормально; бабушки с нетерпением ждут внуков в гости и охотно навещают их сами; бабушки нянчатся с внуками, всячески их балуют и поощряют, забирают к себе на каникулы и развлекают блинами с вареньями и кашками с пенками. По данной модели, в частности, выстраивались мои взаимоотношения с бабушкой по материнской линии. Однако тем вечером мне позвонила совсем другая бабушка с отцовской стороны, именно о ней и пойдет речь дальше.
Попутно отмечу, что отца своего я никогда толком не знал. Он, как и подобает героическому летчику-испытателю, трагически погиб при каких-то секретных испытаниях, а потому проживал теперь в другом городе. О последнем обстоятельстве, разумеется, я узнал только когда был уже достаточно взрослым, и, по правде, сильно слукавил бы, сказав, что это перевернуло во мне все, или хотя бы что-то существенно изменило в мировоззрении. Вот примерно в такой же атмосфере отчуждения и равнодушия я всегда сосуществовал и со своей бабулей.
Вообще-то бабушка уже давно ушла из семьи. Моя мама как-то рассказывала, что стоило мне только появиться на белый свет, как бабушка уже не на шутку расстроилась новоявленному обстоятельству. Ведь она, еще вполне себе молодая женщина и видная партийная деятельница, вдруг стала бабушкой, что, в ее понимании, видимо, знаменовало начало конца и наступление осени жизни.
И откровенно говоря, даже очень пристально всматриваясь в детство и подолгу напрягая память, я так и не сумел припомнить ни одного эпизода, в котором бабушка, взяв меня за руку, вела в зоопарк, кинотеатр или просто на прогулку, покупая сладкую вату или какую-нибудь гремящую безделушку. Никогда она не забирала к себе на работу, поскольку меня не с кем было оставить, не предъявляла своим коллегам по коммунистическому цеху в качестве наследника и того самого внука. Пожалуй, я мог бы еще долго продолжать эти «не», но, наверное, картина и без того должна быть уже ясна. И все это можно было бы объяснить заурядным фактом наличия у нее некоторого числа других внуков и наследников, более любимых или менее капризных, но нет же, я всегда был и оставался единственным.
В пору своего карьерного взлета бабушка достигла вполне серьезных аппаратных высот, а потому в те радостные дни развала страны, когда наконец-то пришла пора пилить пирог и делать государственную собственность собственной, моя бабушка тоже не осталась внакладе, заполучив квартиру в двухэтажном особнячке на юге Сэйнт-Питерсбурга, где каждая квартира занимала целый этаж. Так она завладела всеми помещениями на первом этаже; на втором же этаже осваивался со своим счастливым семейством популярный в народе убийца за деньги, ставший впоследствии народным избранником в нижней палате.
Не могу сказать, что по мере моего взросления и становления в качестве школьника или студента наши отношения как-то качественно или эмоционально менялись. Бабушка в те годы перестроек и демократий уже вовсю председательствовала в местном отделении международной организации «Красивый крест», как бы взяв под свою опеку обездоленных и натерпевшихся русских детишек, на которых в ту пору сбрасывались тонны всевозможных гуманитарных продовольствий и прочих кайфов. Интерес моей бабушки, очевидно, заключался в приеме и последующем перераспределении этих благ в нужное русло, за небольшое вознаграждение, как водится. А дети дети эти, ни черта не смыслящие еще в настоящей взрослой жизни, как мне видится, только без дела путались под ногами, протягивая к заграничным гостинцам свои неуемные ручонки и немытые жадные рты, изредка получая в утешение какой-нибудь дешевый шоколадный батончик или никому не приглянувшуюся рубаху.
Говоря прямо, мою бабулю, сколько ее помню, всегда волновали в основном вопросы обеспечения комфортной и сытой жизни для себя и своего бойфренда, одного отставного вояки. Я же, как и подобает скромному бедному родственнику, никогда как-то и не стремился в ее конъюнктурный круг, хотя если бы вдруг и начал стремиться, то едва ли был бы впущен в него через эти двери. Справедливости ради, раз в год я навещал бабулю в день ее рождения, делал этикетные звонки в дни международных женских дней и празднований новых годов, но в целом наши отношения всегда оставались сугубо формальными и протокольными.
Говоря прямо, мою бабулю, сколько ее помню, всегда волновали в основном вопросы обеспечения комфортной и сытой жизни для себя и своего бойфренда, одного отставного вояки. Я же, как и подобает скромному бедному родственнику, никогда как-то и не стремился в ее конъюнктурный круг, хотя если бы вдруг и начал стремиться, то едва ли был бы впущен в него через эти двери. Справедливости ради, раз в год я навещал бабулю в день ее рождения, делал этикетные звонки в дни международных женских дней и празднований новых годов, но в целом наши отношения всегда оставались сугубо формальными и протокольными.
У независимого читателя может даже сложиться неприятное впечатление, будто я, весь такой обделенный лаской и материальными благами, затаил какую-то жуткую обиду на свою бабушку, и вот теперь так изощренно перевираю ее биографию, трактуя ее крайне вольно и непочтительно. В какой-то мере так оно и есть, но сейчас важно отметить лишь то принципиальное для дальнейшего повествования обстоятельство, что с бабушкой мы всегда проживали в настолько несовместимых и параллельных мирах, что объединяло нас разве что номинальное родство и одинаковая фамилия. По духу отношений, пожалуй, мы были именно что поверхностно знакомыми однофамильцами. В остальном же я всегда относился к бабуле приблизительно так же, как и к троюродной тетушке из паспортного стола, видя ее от случая к случаю, время от времени получая новый паспорт, когда приходил срок к замене или я попросту терял старый, то есть, по совести говоря, не относился почти никак. На этих откровениях может также назреть законный вопрос, отчего же я тогда позванивал и даже порой захаживал к своей своенравной бабуле? Не буду оригинален в ответе: всему виной надежда быть упомянутым когда-нибудь в завещании.
И обо всем этом я рассказываю вот почему: сколько я ни морщил память, но так и не смог выудить оттуда ни единого случая, когда бы бабушка звонила мне сама. Все мои маленькие личные события, вроде дней рождений, окончаний школ и университетов, стоит ли вообще говорить, нисколько не входили в сферу ее внимания. Помнится, во время одного из моих редких визитов она искренне изумлялась, узнавая для себя, что, выясняется, я давно уж получил диплом и вот уже даже работаю на какой-то там работе, хотя я подробно докладывал о том в ходе прошлогоднего еще посещения. Да, я вполне добродушен по жизни, но и память у меня, да будет вам известно, достаточно долгая и емкая.
И в силу всех вышеперечисленных причин, мое удивление ее звонку, которым она приглашала меня в свою резиденцию, было подлинным и неподдельным; потому-то я, крайне озадаченный и морально готовый ко всему, подходил тогда к ее элитному особняку, стоящему, как и положено, особняком, посреди нелепых одинаковых хрущевок.
Дверь отворил бабушкин бойфренд. Тот, неприветливо взглянув на меня, сообщил, что бабушка уже ждет, спросив, зачем это я опаздываю, когда она так этого не любит Здесь отчего-то вспомнилось, что никогда я даже и не называл ее «бабушкой». Для меня, как и для прочих простых смертных, она всегда оставалась обитательницей высших сфер Ниной Иоанновной.
Голова 05. РЦСЧОДН
На дворе тогда устоялось то самое время года, когда центральное отопление преступно халатно, то есть за окнами домов холодно так же, как и в самих домах, поэтому, очевидно, еще подходя к гостиной, я невольно отметил приятное потрескивание поленьев в аккуратном камине. Я и раньше обращал внимание на этот камин, но обычно мне доводилось навещать Нину Иоанновну летом, когда камин бездействовал, и только теперь я получил возможность понаблюдать его в действии, что, пожалуй, и согревало меня в первые минуты нашей беседы.
Ну чего переминаешься? приветствовала меня бабушка. Присаживайся.
Признаться, я всегда чувствовал себя несколько стесненным ее обществом, равно как и обществом всех подобных ей львиц и извечных хозяев положения. Возможно, именно потому в ту минуту я охотно последовал ее совету, присаживаясь настолько долго и претенциозно, насколько это позволяли правила такта в моем их понимании.
Ну, рассказывай, как поживаешь? без раскачки полюбопытствовала она.
В дни наших нечастых встреч передо мной всегда вставала непростая задача: порассказать ей о своей не слишком яркой и богатой на успехи жизни таким образом, чтобы сказать много, но вместе с тем и ничего определенного одновременно. Однако в тот день была у меня в запасе одна крепкая весть, которой я планировал поразить свою бабулю, умерить придирчивость, давая той повод даже гордиться мной.