Монашество начального времени было уделом сильных, даже яростных людей решительности действий которых не могли вместить обычные города. Также в монахи шли дети самых влиятельных и богатых семейств: не усматривая радости в высоких административных постах в эпоху превратности политических судеб, они отправлялись в пустыню одерживать победу над собой. Идеал власти над собой как высшей власти обосновала школа стоиков, в лице таких всемирных писателей, как Цицерон, но христианство развернуло в бесконечность милосердия то, что у стоиков никогда не было до конца свободно от эгоизма. В монашестве заявила о себе таинственная связь со всеми соседними отшельниками: не видя лиц друг друга, монахи как никто чувствовали чужую беду и знали, как ей помочь, отзываясь на первый зов. Афанасий в Житии Антония Великого изобразил этот идеал монашества: не просто знать всех, кто встал на путь подвига, но и сразу понимать, какому навыку кто научился, в чем преуспел тогда любые завоевания будут служить деятельной любви. Мы научимся не просто оказывать помощь, но и учить других спешить на помощь. Но конечно, основное занятие монашества борьба со страстями, с ошибочными решениями; и в этом смысле его можно сопоставить с образованием, с обучением в течение многих лет взвешенности в суждениях и поступках. Дружба Афанасия Великого с монахами и создала новый канон свидетельства: с той поры в нашем мире свидетельствуют не гробницы, мумии и кости, но живая запись любви на скрижали сердца, и трепетная плоть сердца важнее мертвого учета даже самых значительных событий.
Другое дело, что обвинения против Афанасия Великого поступали очень часто, и в конце концов, император Константин Великий сослал его в Галлию, нынешний город Трир, при этом запретив выбирать нового епископа Александрии, дабы не вспыхнула гражданская война это последнее решение и позволило Афанасию при первой возможности вернуться в Александрию. Афанасий Великий где бы ни оказывался, убеждал всех в преимуществе богословия равенства лиц Троицы.
В 337 г. император Константин умер, и императором стал его сын Констанций, убежденный последователь Ария. Констанций считал, что богословие Ария, как богословие, в котором Отец не столько рождает Сына, сколько организует Его как собственную мудрость и силу, триумфальные проявления собственной воли и красоту вдруг развернувшегося величия, больше всего отвечает государственному интересу сложно устроенной империи. Весь двор Констанция стал арианским, быть последователем Ария и означало строить империю; и Афанасий не мог уже оставаться епископом имперского мегаполиса. Он бежал в Рим на целых три года, где чиновники старой выучки и старых обычаев не принимали тщеславия Констанция, но разумно полагали, что богословские вопросы должны решаться в храмах, а не при дворе. По сути, тогда и окончательно утверждалось представление о «кафедре»: о том, что епископ не только инспектирует подчиненные ему общины, но и учит публично во всеуслышание. В Риме это представление о том, что высказанное ex cathedra истинно, развивалось и дальше; и нынешние университетские кафедры тени этого образа интеллектуальной неподкупности.
В 346 г. Афанасий торжественно вернулся в Александрию, где сразу провел небывалую реформу: стал возводить на епископские кафедры монахов. До этого епископами становились опытные в придворных или административных делах христиане, умевшие общаться с властями. Монашеский епископат становился самоуправляемым ему не нужно было выстраивать отношения с чиновниками, напротив, чиновники должны были научиться правильно общаться с новыми епископами. Констанций был недоволен самостоятельностью Афанасия, вызывал его не раз к себе, но даже захват действующей армией всех храмов не позволил задержать Афанасия, которого опять спрятали монахи, а обычные горожане не питали никакой приязни к бесчинству солдат. С 356 по 362 г. Афанасий жил в пустыне, писал трактаты и письма; при этом ему удавалось ездить за пределы Египта и даже много раз навещать Александрию, где он частным образом вел беседы с единомышленниками.
Парадоксальным образом возвращению Афанасия в Александрию способствовал император Юлиан, возродивший язычество как официальную религию Империи. Юлиан считал, что управлять множеством народов, входящих в Империю, можно только с помощью могущественных символов. Солнце и Луна, Олимп и Парнас годились на роль таких символов, тогда как в Библии, считал Юлиан, раскрываются только частные судьбы отдельных людей. Конечно, язычество Юлиана было слишком притворным для того, чтобы стать живой исторической силой: сам Юлиан был рядовым философом, умеющим поставить религию на службу своим рациональным целям, а вовсе не религиозным вождем. Рассчитывая на скорый крах христианской церкви под тяжестью внутренних споров, Юлиан распорядился в 362 г. вернуть всех епископов на их кафедры. Но император неверно представлял себя жизнь Церкви: он считал, что православные и арианские епископы окончательно разрушат церковь выяснениями, кто должен быть на кафедре но так можно разрушить философскую школу, а не Церковь. В Церкви одаренный епископ сможет найти себе друзей, и вернуть себе влияние благодаря чувству внутренней правоты, которое разделят с ним и его друзья какие-либо интриги, опрокидывающие самого интригана в ту же пропасть недоумений, здесь просто не нужны. Дружба сердец подскажет те решения, которые не будут стратегическими или тактическими, но просто станут единственной возможностью прожить в согласии после долгих смут. В конце концов, Юлиан сам испугался того влияния, которое Афанасий стал приобретать в Александрии, и распорядился его задержать Афанасию пришлось в очередной раз прятаться в пустыне среди монахов.
Парадоксальным образом возвращению Афанасия в Александрию способствовал император Юлиан, возродивший язычество как официальную религию Империи. Юлиан считал, что управлять множеством народов, входящих в Империю, можно только с помощью могущественных символов. Солнце и Луна, Олимп и Парнас годились на роль таких символов, тогда как в Библии, считал Юлиан, раскрываются только частные судьбы отдельных людей. Конечно, язычество Юлиана было слишком притворным для того, чтобы стать живой исторической силой: сам Юлиан был рядовым философом, умеющим поставить религию на службу своим рациональным целям, а вовсе не религиозным вождем. Рассчитывая на скорый крах христианской церкви под тяжестью внутренних споров, Юлиан распорядился в 362 г. вернуть всех епископов на их кафедры. Но император неверно представлял себя жизнь Церкви: он считал, что православные и арианские епископы окончательно разрушат церковь выяснениями, кто должен быть на кафедре но так можно разрушить философскую школу, а не Церковь. В Церкви одаренный епископ сможет найти себе друзей, и вернуть себе влияние благодаря чувству внутренней правоты, которое разделят с ним и его друзья какие-либо интриги, опрокидывающие самого интригана в ту же пропасть недоумений, здесь просто не нужны. Дружба сердец подскажет те решения, которые не будут стратегическими или тактическими, но просто станут единственной возможностью прожить в согласии после долгих смут. В конце концов, Юлиан сам испугался того влияния, которое Афанасий стал приобретать в Александрии, и распорядился его задержать Афанасию пришлось в очередной раз прятаться в пустыне среди монахов.
После смерти императора Юлиана на поле боя Афанасий вернулся в Александрию. Из 40 лет его епископства 17 пришлось на ссылки и беженство. Последние годы жизни, до кончины в 373 г., прошли сравнительно спокойно, во что поверить трудно, зная нравы Александрии. Только в 366 г. язычники сожгли кафедральный собор, но Афанасий не стал восстанавливать его, а велел строить новый собор в другом месте. Вероятно, для Афанасия возможность проповедовать на любом месте была важнее продолжения борьбы с язычниками и арианами, где можно было ждать новых провокаций. В новом храме нелепо было бы искать «скелеты в шкафу» и разного рода фальсификации врагов, которые не прочь были подбросить чьи-то останки как доказательство мнимого преступления.
«Слово о воплощении» и «Слово против язычников» ранние произведения Афанасия Великого, написанные, вероятно, около 318 г. (двадцатилетним церковным чтецом!). Вполне возможно, что они были доработаны около 335 г., для нужд мира и богословского развития в Александрии, но не менее вероятно, что эти произведения одареннейшего юноши уже заключали в себе всё будущее богословие. Часто в юности мы переживаем мысли как программу для всего нашего будущего, как меру взрослости; и дальнейшие размышления и построения только более-менее последовательное изложение пережитого тогда. Так было и со словами Афанасия Великого: это не краткое описание готового богословия, но умение измерить то, каким оно должно стать, чтобы за мысли Церкви не принимали то, что мыслями Церкви быть не может.
«Четыре слова против ариан» это уже результат реальной полемики против богословов, разделявших систему Ария, причем не столько дерзких, сколько боязливых, опасавшихся, что слово «единосущный» будет понято как указание на какую-то безличную сущность, вдруг проявляющуюся лицами Троицы. Афанасий Великий объяснял, что сущность это не вещь, не предмет, но само существование, которое не приспосабливает к себе вещи и не лишает их неповторимости. Мы просто привыкли пользоваться вещами как взаимно заменяемыми, и ариане боятся замен и подмен; но ничего вещественного нельзя сказать о божественном бытии. Лица Троицы потому и действуют вместе, что не могут заменить друг друга. Божественное бытие скорее могло бы быть выражено на человеческом языке не словом «бытие», а словом «свобода» или «факт», или как-то еще.
Божественное бытие это то существование, основанием которого и оказывается неповторимость и равенство лиц Троицы: ведь неповторимые только тогда поневоле не уничтожают друг друга, когда они равны. Без равенства не обойдемся мы и в нашей повседневной жизни: только равное доверие позволяет всем поступать равно честно. Без равенства не обойдется даже природа: жизнью равно наделены длящие свою жизнь существа, а срыв этого продолжения жизни в ее недостаток и называется смертью.