Петр Михайлович Давыдов
Чудеса как признак жизни
Рассказы
© Давыдов П. М., 2019
© Фонд социокультурных проектов «Традиция», 2019
Переводчик Юрского периода
Давно подмечено, наверное с первых дней нашего радостного странствия вне покинутого рая: осудив кого-либо другого кроме себя любимого, человек неизбежно впадает ровно в то же самое, за что осмелился осудить ближнего, а то и похлеще. Закон этот не только духовный, но и самый что ни на есть физический, материальный, ощутимый последствия осуждения скажутся и на душе, и на теле. «Не судите да не судимы будете» (Мф. 7,1), «Кто ты, осуждающий чужого раба? Перед своим Господом стоит он или падает» (Рим. 14, 4). Христос и апостолы говорят о вреде осуждения не только евреям, пришедшим на гору в Галилее, или римским христианам первых лет. Закон о недопустимости осуждения непреложен, как и факт, что чем-либо похвастаться мы, христиане нынешнего века, вряд ли способны перед предками. Разве что грехами, но тут лучше промолчать.
Прививая человеку навыки неосуждения, Бог использует все методы от жестких, весьма и весьма чувствительных, до не менее доходчивых, но, как бы это выразиться правильнее, методов помягче: часто прибегая к шутке, иронии. Хорошо, если человек найдет в себе силы улыбнуться вместе с Христом и, конечно, попытается исправиться.
Хороший урок мне преподали переводчики. С большим удивлением я обнаружил, что один из главных законов их славной братии «Не осуждай того, кто переводит, неизвестно, во что сам вляпаешься». Хм, интересно, думаю. Язык либо знаешь, либо нет, и переводить ты просто обязан хорошо. Так же хорошо, как я, а не как эти вот, которые двух слов связать не могут. Неучи. Ох и издевался же я над ошибками разволновавшихся собратьев! Угу, недолго, правда.
Крестный, родившийся в Париже в семье эмигрантов первой волны, жутко ревновал к моему немецкому происхождению и требовал, чтобы я освоил французский. «Учи, крокодил, французский пригодится!» кричал. Я ему орал (по-немецки, разумеется, потому что это еще больше выводило его из себя) в ответ, что успею добраться и до его галльских изысков, и Экзюпери его несчастного прочитаю, благо «Маленький принц» на каждом углу в его Париже продается: «Оставь меня в покое, мне с германскими языками разобраться надо, вот». Тот махнул рукой, но подсунул мне все-таки какой-то учебник: «Хоть в автобусе почитаешь. Может, не сразу опозоришься. А вообще, молчи лучше, ладно?» Ехал я, понятное дело, во Францию. По горам погулять, воздухом подышать.
Мне что, я ж гений, ну почти: языки быстро схватываю. Пока ехали, пару оревуаров освоил. Всё. Бурже отдыхает, Экзюпери стыдливо краснеет, Марсель забился под лавку.
Слабым поводом для снисхождения к писателям и прочим французам послужили Юрские горы[1], красота которых вдохновила в свое время не только археоптериксов с брахиозаврами, но и чуть позднее путешественника с немецкими корнями. Достойное спокойствие, размеренная мощь древней природной твердыни, музыкальный шум буковых и еловых лесов, которому иногда подпевают серебряные родники и водопады, для достойного описания требуется Карамзин, ну или кто-нибудь из французов, так и быть.
Кто-нибудь как раз появился в лице, правда, не француза, а француженки, миловидной юной крестьянки, вышедшей ранним утром из своего домика и радостно потягивавшейся на крыльце. Перед домиком луг, по которому бродит огромный черный конь. Д Артаньяну такие в молодости только снились. В смысле кони, конечно.
Раннее утро. Девушка смотрит с удивлением на вышедшего из горного леса странника с огромным рюкзаком за плечами. Я тожепялюсь то на крестьянку, то на ее лошадину непомерных размеров. А у живота лошадины, смотрю, кружатся мухи: какая-то ранка, видимо, зацепился за что-то.
В таких достойных и дружелюбных местах необходимо не только пожелать друг другу доброго утра надо и парочкой фраз переброситься: о погоде, красоте и жизни. И вообще я кофе выпить не против сонливость согнать. Завязываю (вежливо) беседу говорю сей юной пастушке, что, мол, утро доброе, но, похоже, лошадка ваша недомогает. Лошадь, говорю, у вас больная, видимо. И пальцем то в коня, то в девушку тычу.
Так я начал седеть. Знаете, бывает такое, что ты знаешь, что делаешь что-то неправильное, но остановиться уже не можешь. Случилось это и со мной: я понимаю, что вместо «Ваша лошадь больна, мадам» («Votre cheval est malade») говорю «Мадам, вы больная лошадь» («Vous etes un cheval malade»), причем говорю это с ужасающим немецким акцентом. С тем же акцентом можно в русской деревне пропеть «Идет солдат по городу, по незнакомой улице» и получить доброго утра от души.
В общем, я седею от ужаса, проклиная свою лень в изучении французских притяжательных местоимений и призывая на помощь молитвы крестного, а бедная крестьянка оцепенела. Немая сцена. Гутен морген.
Крестный точно молился: девушка как расхохоталась! Стою, цвета меняю от стыда, а она хохочет. Махнула рукой: «Доброе утро! Заходи давай. Устал, поди, с дороги». Зашел, конечно, заизвинялся. Та простила великодушно, кофе с печеньками на террасу поставила. Правда, посмеивалась время от времени, когда я ей про свои странствия рассказывал (от акцента я так и не избавился).
Расстались по-доброму. Она мне на память бутылку местного вина подарила. Мы ее с крестным потом выпили. Еще раз посмеялись над последствиями вавилонской истории, обеспечившей работой армию переводчиков. Которых я теперь ни в коем случае не осуждаю. «Начни хотя бы с них. Лошадь ты, лошадь! говорит крестный. Шевалье два уха».
Остров коровищ
Нет, по-моему, других двух народов в Европе, которые испытывают друг к другу столь интересные чувства, как русские и немцы. У нас то драка от Кремля до Рейхстага, то дружба: Европу вместе делим или фамилии царские основываем. Вроде бы несовместимы известное наше «авось» и не менее известное их «яволь». А ведь, тем не менее, кто из европейских народов знает недостатки и положительные качества друг друга лучше этих двух?
Для французов Европа кончается за Рейном. Дальше, убеждены они, начинаются земли варваров, пьющих пиво и гогочущих в самый неуместный момент. Ясновельможные поляки опять-таки убеждены: за Бугом проживают неудачные потомки просвещенных славян. И ведь иногда за эту свою убежденность ой как им доставалось: то немцы ходят по Парижу, то русские по Варшаве То наоборот. Для китайцев, наверное, проблемы взаимоотношений европейцев вообще непонятны: мы для них все на одну широкоглазую физиономию.
Исполненный такими противоречивыми мыслями, я навестил однажды весной своих знакомых в городе-герое Ганновере. Имея богатый опыт общения с немцами и с горечью убеждаясь, что многие из них решительно ничего ни о России, ни о русских не знают, кроме того что им показывают тамошние массмедиа, разговор с незнакомыми, которых мне представляли друзья, я обычно начинал так: «Да, я русский, живу в России, нет, в Москве (город такой) по Кремлю медведи не ходят, пользоваться шариковой ручкой, велосипедом и компьютером умею». Помогает!
Дальше разговор проходил в более располагающей к дружественным контактам атмосфере. Вечерами дело доходило даже до юмора: анекдоты травили. Сидишь перед тремя немцами, рассказываешь в третий уже раз про Вовочку и давишься от хохота. Те тупо молчат: «Когда смеяться?» «Ладно, проехали, вы свой расскажите». Те аж икают от смеха такой вот смешной анекдот про Фрицхен, а сам думаешь, что даже Петросян веселее. Пришли к выводу: русский юмор немцам не понять, потому что он бывает слишком мрачным, немецкий юмор нашим лучше не слышать совсем тяжелый. Ну хоть друг над другом посмеялись. И до сих пор смеемся.
Дошло до того, что попросил один товарищ помочь ему дрова достать. «Есть, говорит, у меня домик охотничий в лесу. Надо пару деревьев свалить, дрова напилить. Помоги, а?» О чем разговор, думаю, поехали. Домик и впрямь в лесу. В буковом. Буковый лес по-немецки «бухенвальд». Во, думаю, попал: что ни слово, то задумаешься. Так или иначе, работал я на немецком лесоповале.
Домик охотничий сильно смахивал на «хрущевку» после ядерной войны ни тебе раковины, ни туалета. Только буковый лес и спасал Зато с едой проблем никаких не было: чуть пробрал голод, берешь ружье и идешь на охоту. Кабанов там видимо-невидимо, косуль тоже. По вечерам пиры устраивали. Вот только сама охота в Германии ни в какое сравнение с нашей, русской, по-моему, не идет.
У нас по лесу походить надо, поискать иногда долго, пока услышишь, где глухарь токует, или тем более лося увидеть! Немецкий охотник проходит или, что чаще, проезжает пару километров до своего лабаза, поднимается, открывает дверь и окна, достает сигареты и ждет. В трех километрах шумит автобан, чуть дальше виден огромный супермаркет. Из леса выходит к кромке поля косуля. Прошла еще пять метров всё, ужин обеспечен. Вот и вся тебе зажигательная охота.
Товарищ мой таксидермист по профессии, чучела делает. Многие охотники просят его сохранить их трофей для следующих поколений. Всего кабана или косулю брать дорого, да и не очень удобно, заказывают у него поэтому головы добытых животных красиво смотрятся дома на стенах. Так этот товарищ опять попросил меня ему помочь. Выкатил из дома огромный котел, развел огонь и говорит: «Слушай, тут черепа надо бы проварить, на чучела пойдут. Ты последи, будь другом!» «Ну, парень! Мало того, что в бухенвальде, так еще и черепа варить?! Ладно, давай». Так вот и варил: утром вставал и, вздыхая и кряхтя, танцевал вокруг этого огромного котла. Зрелище, уверяю, не для детского сада: хуже Бабы-яги или фрау Холле.