Не всегда тот момент, когда дело оборачивается скверно, мама, можно назвать вовремя. Тебе не следует возвращаться в Карлаверок теперь, когда лорд Максвелл в Тауэре и всеми его делами заправляет Роберт
Всеми, но не крепостями, их мой муж доверил младшему, Джону. Я всегда с ним ладила, и не могу пожаловаться на дурное отношение с его стороны. Тебе не стоит вмешиваться, Патрик.
Босуэлл расхаживал взад и вперед по кабинету вещи здесь оставались на тех же самых местах, что и были, когда он покинул дом, уезжая в Стерлинг, к первому родоразрешению королевы, а оттуда уже в Хермитейдж и в изгнание. Бронзовая статуэтка Амура на столе еще удерживала обрывок незаконченного письма кому бы он ни писал в тот день, теперь это уже не имело значения. Тогда Ролландстон предостерег от посещения Босуэлл-Корта, где Дивного графа караулили люди короля и два года Джеймс Стюарт боялся не то, что подступиться к опустевшему логову кузена но хотя бы и подарить его кому-либо. Возвращаясь, Босуэлл предполагал, что придется силой выселять новых владельцев, однако снова запертое на ключ время, застоявшееся, густое, как крепкое вино, поджидало его за дверью. Время и пустота.
Он остановился за спиной у матери, отвечал ей с плохо скрытым неудовольствием:
Могу сказать одно ты слишком независима для женщины.
О да! Но не беспокойся, Агнесс Стюарт Хепберн Хоум Максвелл обернулась, отвлекшись от созерцания унылой картины заднего двора, покрытого пятнами черной земли, вынырнувшей из-под снега, мимолетно улыбнулась. Я всегда помню, что до некоторой степени нахожусь под твоей опекой, мой милый. И эта мысль греет мне сердце. Однако я здесь не для того, чтобы жаловаться. Скажи мне лучше, что ты намерен делать?
Почему все спрашивают меня об этом теперь, когда я и сам толком не знаю?
И тут Агнесс Максвелл уловила на лице сына свою собственную улыбку, и это было странное ощущение казалось, больше ничем они не похожи, да и не могли быть похожими с этим крупным, опасным, сильным мужчиной.
Потому что ты лжешь, Патрик, когда говоришь «не знаю» и мне лжешь, и всем остальным. Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь, хотя ты рос и мужал вдали от меня. И уж мне-то известно, когда ты задумал что-то, от чего не отступишься вот я и спрашиваю, что именно?
Он отвечал ей, как отвечал дяде, как отвечал всем, кому не желал открыться. В игре, которую Патрик начинал, есть те, кто попытается уничтожить его, узнав пресловутые планы, и остальные, для кого эти планы могут быть опасны, потому что они часть уязвимости графа Босуэлла, которую он тщательно скрывал:
Не знаю, мама. Для начала мне нужно вернуть свое, отобранное. А после отчего бы не вернуть то, что принадлежало первому графу, моему деду?
Леди Максвелл помолчала, взвешивая прозвучавшие слова, как аптекарь взвешивает дозу яда или целебного снадобья. Патрик рассматривал мать: медь волос ее светлела с годами, увенчивая золотом прекрасную голову. Грудь Агнесс Максвелл теперь по возрасту целомудренно скрыта сорочкой и партлетом, но вырез густо-кровавого дорожного платья, отделанный жемчугом и мелкой шпинелью, был по-прежнему горделиво низок. Что бы ни случалось в ее жизни, леди шла в бой с открытым забралом, пренебрегая опасностью. И, видит Бог, в этом они родня.
Что ж, сказала она наконец, цель достойная, а о средствах мне, как слабой женщине, лучше не знать, не так ли?
Мать и сын опять обменялись очень похожей улыбкой.
Слабая женщина? Кто угодно, но только не Агнесс Максвелл.
Но и опасностей ты навлечешь на свою голову довольно. Мое же дело молиться, чтобы ты ее сберег в целости и сохранности.
И теперь, когда ты все знаешь, спрошу в свою очередь что будешь делать ты?
Уеду на север на некоторое время паломничество по святым местам не повредит ни моей душе, ни твоей особенно утруждаемой теми заботами, что ты назвал мне. Стану молиться за Джона до тех пор, пока не станет понятно, примут ли англичане за него выкуп или оставят в Тауэре. Тогда я приму решение. Как странно, медленно произнесла леди Максвелл, оглядываясь. Я не была тут лет тридцать, и не предполагала очутиться в Босуэлл-корте снова теперь я совсем чужая здесь, и каждый угол комнаты, каждая драпировка на стенах твердит мне об этом.
Здесь был кабинет отца?
Нет, здесь была его спальня она поправилась. Наша спальня.
Здесь был кабинет отца?
Нет, здесь была его спальня она поправилась. Наша спальня.
Дядя Джон все переделал в двадцать восьмом году, когда мы приехали ко двору, камня на камне не оставил от прежнего дома, разве что печные трубы Это же Брихин!
Да, это Брихин, эхом согласилась она.
Он отправился сразу на юг, не пожелав даже переночевать.
Его можно понять, неожиданно веско отвечала леди Агнесс. Какие бы воспоминания не привязывали его к этому дому нынче, в прошлом Джона Хепберна довольно зла приобретенного его душой среди этих стен.
Первый раз мать заговорила о епископе открыто тем удивительней был такой ее первый отзыв.
Ты считаешь его злым? Отчего же доверила мое отрочество его трудам?
Я считаю, что ни ты, ни я не можем знать глубин души Джона Хепберна. И я не доверяла тебя ему хотя это оказались лучшие руки из всех возможных. Кто бы мог подумать, когда она осеклась. Ты забываешь, Патрик, что меня никто не спрашивал. Будь моя воля, я бы не рассталась с тобой никогда.
Прошуршало плотное сукно дорожного платья, две руки обвились вокруг его шеи, и теперь уже она не он по разнице в росте могла припасть, спрятать лицо на груди. Долгий вздох Агнесс Максвелл с закрытыми глазами, в том умиротворении, которое получала она, ощутив достоверно, телесно: вот он, сын, он рядом, он жив, он благополучен. Тот день, когда проснулась лишенной ребенка, до сей поры возвращался к ней в кошмарных снах, и всегда финал был несчастлив: мальчика убивали, или он погибал, или был изведен отравой
Я люблю тебя. Помни об этом всегда, и Господь тебя сохранит.
Столько отчаянной любви к нему он не встречал ни у одной из женщин, ни одной женщины ему так не хватало, как матери когда-то давно, но этот голод, прошлый, утолить уже не придется. Теперь он брал то, что мог, и был благодарен небу за это.
И Босуэлл вышел во двор, не стыдясь на манер грума подсадить мать в седло, охватив ладонями все еще тонкий стан почти пятидесятилетней женщины все еще красивой жалкие слова, говорящие только о хрупкости женской жизни и красоты сравнительно со жребием мужчины и воина вспоминая те дни, когда, приезжавшая к нему в Сент-Эндрюс, она, нынче едва достигающая его плеча, спешиваясь, казалась такой высокой, прекрасной, грозной Утихла гроза в пылком нраве Агнесс Стюарт, но зрелая красота осени облекала ее, как мантия королеву.
Сейчас ты очень похож на своего отца.
Она не сказала которого.
Но он давно уже и не спрашивал.
Наклонясь с седла, королева запечатлела на лбу его поцелуй, и «Уордлоу! Уордлоу!» Максвеллы отбыли. На Север или открывать фамильный дом, там будет видно, куда повернется судьба. Он давно вырос и, в отличие от одинокого мальчика в Сент-Эндрюсском замке, знал, что каждая их встреча может стать последней.
В первых числах апреля королевский замок Дамбартон спустил подъемный мост надо рвом и отворил ворота, Дамбартон принял в свои объятия пришлеца. Два корабля под флагом Его величества Франциска пришвартовались в гавани, покорив дурную погоду и северные морские пути, и по сходням на берег сошел, брезгливо оглядываясь и стряхивая с рукава дублета невидимую пыль странствий, молодой человек высокий красавец в темно-зеленом дорожном костюме, с узкой талией девушки, еще дополнительно перетянутой немецким колетом, с очень белой кожей лица и маленьких рук; волосы под бархатным черным боннетом были того огненного цвета, за который рыжих прозывают поцелованными солнцем. Тонкие, будто удивленно приподнятые брови, маленький яркий рот, темные глаза и самое неприятное, думал регент, что этот офранцуженный франт холост, хотя ему уже двадцать шесть лет, а королева-мать, по слухам, зазвала его на родину из-за Канала именно надеждой на брак. Кардинал Битон больше двух месяцев находился в заключении, но последствия его прежних подкопов под регента Аррана, тем не менее, выплывали все гаже с каждым днем. Джеймс Гамильтон мог перекрыть все порты восточного побережья, что он и сделал чтобы предотвратить сношения королевы-матери с Францией, где стала бы она искать естественной поддержки, и он отдал соответствующий приказ и коменданту Дамбартона, но гарнизон принял иное решение, гарнизон, ранее накрепко стоявший против любого внешнего врага Шотландии, поскольку регент регентом, но присяга лорду первична. Ибо домой вернулся капитан французских гвардейцев во главе сотни тех самых гвардейцев Мэтью Стюарт, четвертый граф Леннокс.