Полюбила я пилота,
А он взял и улетел
Частушка
Но Рим, наш чудесный Рим, рай, в котором, я думаю, и ты живешь мысленно в лучшие минуты твоих мыслей, этот Рим увлёк и околдовал меня.
Н.В. Гоголь
Говорит ваш капитан
Приятный голос на грани тенора и баритона закончил фразу на самом музыкальном на свете языке:
грацие пер ла востра коллаборацьоне!1
Помедлив пару секунд, капитан Бруно переключился на английский:
Ледис эндджентельмени2
Нет, он не стремился избавиться от акцента. Ему не удавалось полностью перестроиться на банальный международный язык. Никуда не девались яркие итальянские интонации, сами собой в речь встраивались родные слова и окончания
Выключив микрофон, капитан высказался ещё эмоциональнее, подчёркивая каждое слово характерным можно даже сказать, стереотипным жестом:
Ну и язык! Говоришь как спотыкаешься!
Большинство пассажиров совершенно не обращало внимание на стандартные слова и желало только одного поскорее заснуть. Всё-таки за бортом было холодное тёмное утро, пять часов по московскому времени.
Где-то два десятка человек всё же вслушивалось в капитанскую речь. Некоторые из этих пассажиров даже знали тот самый международный язык. Едко хихикая, они думали про себя: «Эх, подучил бы язык, балда! Лет ми спик, блин, фром май харт».
Но был один пассажир, который английским владел очень даже неплохо, но мнение это не разделял. Едва разобрав пару-тройку слов итальянских, он тут же простил капитана Бруно не только за корявость международного языка, но и за все грехи. Абсолютно за все вне зависимости от того, были ли они когда-то совершены или ещё только зарождались в самой глубине капитанской души.
Настолько этого пассажира очаровал голос на грани тенора и баритона, который принадлежал носителю самого музыкального на свете языка.
Хотя какие, к чёрту, грехи могли быть на совести человека с этим волшебным голосом? Прекрасного человека с волшебным голосом? Ещё в тихом утреннем Шереметьево очарованному пассажиру повезло: секунд десять он наблюдал, как к выходу на посадку вместе с остальным экипажем шёл симпатичный мужчина в форме и с фуражкой под мышкой. Высокий, статный, с непослушными тёмными волосами, которые немного не дотягивались до плеч, с профилем, достойным художников эпохи Возрожденияон был уже немолод, но и старость ещё не успела коснуться его.
Даже тех десяти секунд хватило, чтобы в памяти очарованного пассажира навсегда запечатлелся тот красивый образ. Не настолько чётко, как мог бы, скажем, за полминуты и всё же, очарованный пассажир легко смог бы узнать капитана, если бы ещё раз его увидел.
Самолёт с характерным триколором на киле повиновался капитанской руке и легко взмыл ввысь. Огни удалявшейся Москвы уступили место невыразительным мутным облакам. В салоне воцарилась тишина. Пассажиры, страстно желавшие поспать, уже успели предаться объятиям Морфея. Впрочем, уже скоро им пришлось переключиться на иной режим: с завтраком экипаж тянуть не стал.
Господи, какой же гадостью мы их кормим, сказал капитан Бруно, провожая взглядом стюардов и стюардесс. Холоднющее ризотто да этибулочки со дна холодильника. Да я во сне левой рукой напеку целую тарелку булочек в сто раз лучше! Или хоть прямо сейчас, пока автопилот работает! Было бы из чего клянусь, такое бы сейчас соорудил, что вы бы все тут языки проглотили!
Ага, и отвечать будете диспетчеру: «Сейчас, сейчас, ещё пять минут, пока пропекутся!» съязвил второй пилот. Или так: «Ждём разрешения на добавление сыра!»
Пошёл ты в задницу, ничего не понимаешь.
Ещё как понимаю! Капитан, я Вам разве не рассказывал, что я, вообще-то, несостоявшийся пекарь?
Нет, не было такогоне помню. Такое я не мог упустить!
Вот, не послали б меня однажды в Фьюмичино тётушку встречать, пошёл бы вместо лётной академии в булочную! Честное слово, команданте!
Иной капитан показал бы на второго пилота пальцем и неприлично заржал бы. Дескать, пустили в самолёт булочника! Но нет. Капитан Бруно одобрительно закивал и даже мечтательно проглотил слюну.
Одна из двух главных страстей любого настоящего итальянца это еда.
Слушай, я знаю такой шикарный рецепт бискотти решил было поддержать коллегу командир, но тут по радио раздался истошный вопль:
Прекратите засорять эфир, обжоры! У нас тут только остывший чай, а вы макаронники хреновы!
Дружный хохот в кабине пилотов не был слышен в салоне. Там после кратковременного завтракового оживления владычествовала полутьма и относительная тишина, если не считать умиротворяющего урчания двигателей.
Очарованный пассажир, в отличие от многих других, не мог заснуть и пребывал где-то на грани сна и бодрствования. Перед полузакрытыми глазами проносились то картинки, посвящённые пункту назначения, то любимые птицы, то персонажи ещё не до конца дописанной научно-фантастической книги, то те самые булочки, которые очарованный пассажир признал лучшим в жизни образцом бортового питаниято покоривший его образ капитана.
Образ этот пассажир решил запечатлеть не только в собственном мозге, но и на бумаге. Карандаш почти не слушался рук полусонного художника-любителя, да ещё и подрагивал столик. И всё жепростая, несколько мультяшная, но изящная и сильная фигура командира достаточно чётко проявилась на бумаге. Много позже этот рисунок оброс акриловой плотью и кровью. Но вызывал он у автора ровно те же чувства, что и в то утрои легко смахивал даже самый сильный сон с влюблённых глаз.
А перед глазами капитана Бруно, влюблёнными в своё благородное дело, уже маячила родная земля. Точнее нужные показатели на навигаторе. Впрочем, и без них бы он с лёгкостью догадался, что крылья самолёта рассекают уже итальянский воздух. В это время сердце капитана начинало биться чаще, и возникало сильнейшее желание спеть или хотя бы насвистеть что-нибудь.
Вторая главная страсть любого настоящего итальянца музыка.
В этот раз капитан Бруно решил поддаться соблазну и запел. Всякий даже тот, кому ещё в детстве на оба уха наступил особенно крупный медведь легко мог узнать песню об истинном итальянце, ту самую, где про спагетти «аль денте», ржавенький «Фиат» и так далее
Подняв таким образом себе да и остальному экипажу настроение до заоблачных высот, капитан Бруно посадил самолёт не просто мягко мягчайше, нежнейше на землю огромного и суетного аэропорта Фьюмичино.
Впитав послепосадочные слова полюбившегося капитана, не без лёгкого сожаления покинув самолёт, очарованный пассажир поспешил к Леонардо-Экспрессу, который всего за полчаса должен был перенести его в Вечный город.
Рим древний и дождливый
Как и обещали глумливые варяги норвежские метеорологи на горизонте собирались серые тучки, предвещая неслабый дождь. Однако сквозь них всё же пробивались лучи итальянского солнца, которые ласкали тут и там «зонтики» прославленных на весь мир пиний. Хоть по пути встречались и ландшафты поунылее, с неухоженными домишками и другими ветхими постройками, всё увиденное легко объясняло, почему именно Италия дала миру такое великое множество чудесных живописцев.
Потому что так и хочется взять в руки кисть при виде изумительных пейзажей!