Оставаясь в своей основе примитивным аграрным организмом, более всего дорожившим своим прошлым и его ценностями, римское общество на рубеже старой и новой эры отреагировало на обрушившееся на него богатство распадом привычных форм жизни и моральным разложением. Накопленные Римом огромные деньги можно было лишь ограниченно вложить в интенсификацию производства. «в основном и главном, их можно и нужно было либо прятать, и хранить, либо потребить-проесть, промотать, «простроить»21. И, добавим пожертвовать, то есть раздарить-раздать.
Однако вместе с упадком старой морали, жизнь в богатеющем Риме, как ранее в преуспевающих греческих полисах, конечно, не могла не стать лучше, духовнее, культурнее добытые городом богатства, расцвет ремесла и труд рабов делали это возможным. В отличие от консерватора Криспа, Овидий примерно в то же время восхвалял этот прогресс: «Пусть другие поют старину, я счастлив родиться ныне, и мне по душе время, в котором живу!». Это столкновение двух тенденций сопровождало Рим в течение всей его долгой истории, и оно нашло свое отражение не только в исторической литературе, но и в философии, религии, социальной этике и, как мы увидим далее, в его идее филантропии. Римляне, как, впрочем, и все последующие поколения, страны и социальные системы, вынуждены были научиться разрешать это вечное противоречие, соединяя консерватизм и прогресс, «заветы предков и выгоду потомков».
В политическом устройстве Рима это противоречие между «прошлым и будущим» нашло свое разрешение в фактической гибели гражданской общины. «Ее простой, грубый, из себя живущий хозяйственно-политический организм, заключает Г. Кнабе, просто рухнул под грузом непосильных для нее необъятных территорий и несметных богатств, которые Рим втягивал в себя в ходе победоносных войн в последние столетия старой эры»22. Главные вопросы государства решаются теперь по воле принцепса, подкрепленной военной силой, а не в результате борьбы влиятельных родов в народном собрании и сенате. Растет число лиц и групп, не участвующих в общественном производстве, особенно в земледелии, а получающих долю общественного продукта за счет централизованно, по воле первых лиц государства, распределяемой ренты, то есть избытка богатств в его руках. Наконец, покоренные страны перестают быть просто хищнически эксплуатируемым придатком общины города Рима, они постепенно поглощают ее, сплавляясь с ней в единое государственное образование империю, которой было суждено править миром еще несколько столетий.
Однако идеология и общественная мораль еще 100150 лет продолжали ориентироваться на полис и его каноны. Императоры упорно представляли свою власть как исполнение обязанностей должностного лица, обычного гражданина республики, в руках которого власть оказалась благодаря его личным заслугам, воле сената и народа, доверием которых он все еще дорожил. Вся идеология оппозиции императорам со стороны сената, провинций и большинства литераторов, описывавших происходящее, продолжала строиться на ценностях гражданской общины, хотя почти всем было ясно, что ее время уже ушло.
Между тем общий строй полисной жизни, завершает Г. Кнабе, этот замечательный очерк ее многовековой эволюции, еще сохранялся в остальной империи: в многочисленных военных лагерях, центрах италийских племен, деревнях и городах, вообще на периферии, даже в завоеванных странах. Если идеология римской общины на полтора века пережила ее хозяйственное и политическое крушение, то полисные формы социальной психологии и этики, включая филантропию, оказались еще живучее.
Вплоть до поздней античности сохранились устойчивые дружеские и соседские микроколлективы, в том числе множество ассоциаций (коллегий) самого разного толка от спортивных до религиозных, а среди последних и растущее число иудейских, иудеохристианских, а затем и чисто христианских общин с их принципиально иной благотворительностью.
1. Природа бедности и филантропии в греко-римском мире
Бедные кого так называли и как с ними обходились
Экономическое неравенство в греко-римском мире достигало огромных размеров. Концентрация богатств в руках немногих аристократов, правителей и торговцев, число семей которых, например, в демократических Афинах 5-го века до н.э., составляло не более 300, сопровождалась обеднением и обнищанием основной массы населения городов-полисов.
Бедными в античном мире очень редко называли тех, кто жил в крайней нужде или полной нищете. К бедноте относили подавляющее большинство граждан городов-государств, которые не могли из-за недостаточного дохода своих земельных владений вести независимый и праздный образ жизни, считавшийся тогда эталоном «достойного гражданина». Многие из них имели скромный участок земли, где были вынуждены работать сами, используя нескольких наемных работников и рабов, и потому почти не принимали участия в праздной жизни города, охватывающей политику, развлечения, клубы и т. п.
От бедности легко отличали нищету, о которой грек Аристофан, «отец комедии» (прим. 444380 гг. до н.э.), сказал, что это участь нищего вести жалкую жизнь, не владея ничем; бедный же, чтобы жить скромно, вынужден отдавать свое время работе, ничего не сберегая, но и не испытывая нужды. Римский сатирик Ювенал (прим. 50127 гг. н.э.), сам выросший в большой нужде, писал, что бедный это человек, имеющий достаточно средств, чтобы избежать праздной нищеты, и его главная забота не в том, как накормить себя, а как не опуститься до необходимости работать23.
Итак, бедный это трудящийся или тот, кому грозит эта незавидная в античном мире участь. Неудивительно, что бедными в этом смысле было подавляющее большинство жителей городов этого мира, и именно к ним относили коллективный термин demos в Греции или populus в Риме. То обстоятельство, что, кроме скромного достатка, они были еще и обладателями избирательного права, делало высшие слои городов-государств весьма зависимыми от них. На этой основе и складывалась здешняя система «филантропии взаимности», о которой пойдет речь ниже.
К нищим же греко-римские авторы, сами, как правило, из состоятельных семей, относили людей, «которые чешутся», то есть полностью опустившихся, и не только лишенных собственности, но почти не имевших средств повседневного существования и вынужденных потому просить милостыню. Любопытно, что Платон в своем проекте «идеального государства» исключал присутствие нищих, добывающих средства к жизни бесконечными мольбами, но не видел возможности избавиться от бедных, так как при этом государство может разориться или разрушиться.
Признавая важную роль бедного большинства как при греческой демократии, так и в римской республике в политической и социальной жизни, античные авторы, тем не менее, весьма пренебрежительно, даже презрительно, к нему относились. Вот как, например, характеризовал Цицерон демос в одной из своих речей, риторически вопрошая своих оппонентов: считаете ли вы, что к римскому народу относятся те, чьи услуги и труд мы получаем за плату? это скопище народа, стадо рабов, наемных работников, бродяг и нищих? По его мнению, вся масса городских пролетариев это пораженные унизительной бедностью отбросы города и их следует вывезти в колонии, где есть свободные земли, чтобы перестать политически от них зависеть.
Подобное отношение к бедным, а тем более к нищим как к бесчестным людям, не заслуживающим снисхождения находится, отмечает Хэндс, в резком контрасте с большинством текстов иудейского Пятикнижия и христианского Нового Завета. В них бедные приравниваются к добродетельным людям, заслуживающим лучшей участи, если не в этом мире, в котором богатых призывают помочь им, поделившись своим добром, то на том свете, где о них позаботится сам Бог24.
Античность знает многие попытки социальных реформ для решения проблемы массовой бедности, и большинство из них относятся к периодам, когда резко углублялась пропасть между бедными и богатыми. Так было, к примеру, при Солоне в Греции (76 вв. до н.э.) и несколько веков спустя при братьях Гракхах в Риме. Тогда обезземеливание крестьян и взлет за их счет числа безработных городских пролетариев тех, о которых столь нелестно говорил Цицерон (и не только он один) достигали угрожающих размеров. И чаще всего попытки таких реформ были направлены на возврат к ностальгическому прошлому за счет ликвидации долговой кабалы и перераспределения общественных земель. При этом бедность и безработица считались результатом скорее «лености» народа, чем неизбежным социальным злом, для борьбы с которым уместна не только реформа или революция, но и регулярная благотворительность для бедных под опекой государства. Чтобы это произошло, понадобилось еще полторы тысячи лет, и когда ситуация повторилась в Англии при массовом отъеме феодалами земель у крестьян в ходе их «огораживания» под пастбища мудрая Елизавета I, трезво оценив феномен угрожающе растущей бедности и нищеты, признала их неизбежным злом, борьбу с которым должно взять на себя государство. Так в 1601 г. появился знаменитый Закон о бедных, ставший впоследствии на Западе основой законодательства о филантропии на последующие века.