Накаркал. Проблемы у нас появились однако значительно позже, чем я думал. После случившегося на лестничной площадке, о Вите никаких новостей не было около недели. Не могу сказать, что случившееся стало для меня потрясением, однако я поймал себя на мысли, что первый раз за всю свою жизнь я видел ненормального человека. Да, да, я сам то на этом же отделении, но у нас не было тут людей, которые вели себя неадекватно. Тут собрались пациенты, которые были вполне адекватными и на то что показал Смирнов, смотрели как на неожиданную картину авангардиста в художественной галерее. Однако, все довольно быстро забыли о случившемся и о Викторе тоже. Здесь, в этом месте нет привязанности, по крайней мере в нашем мирке. Никакой дружбы, ей здесь просто не на чем зародится, только общение без обязательств. Здесь собрались люди с проблемами, люди большей частью расстроенные, реже озлобленные, тем, что их родственники или соседи, может быть коллеги, послужили толчком для их заточения. Кажется, у него какие то отклонения Иногда хуже: Да этот придурок совсем свихнулся! Каждая такая фраза это гвоздь, который забивают в гроб с надписью «здесь покоиться здравый смысл такого то», и гвозди эти подают люди, от которых мы и не ждем подвоха. Потому что прохожие на улице у нас живут по другому алгоритму, им просто плевать на тебя, лишь единицы проявляют к тебе интерес и то по большей части, этот интерес отрицательный. А вот те, которые тебя окружают, те которые трутся с тобой своими личными зонами, именно они в конечном итоге могут повлиять на уклад твоей жизни. Люди, которые находились здесь, как правило, считали себя жертвами заговора. Я придерживался относительно них похожих убеждений, ну не выглядели они в моих глазах выжившими из ума стариками и молодыми мужчинами. Шестеро наблюдались в ПНД, однако они просто были склонны к излишне сильным депрессиям, короче нытики, и родственники упрятывали их периодически сюда для проведения, так сказать, витаминной терапии. Двоих в дурку сдали соседи, ну не привезли конечно со словами «Нате, забирайте», но активно описывали их отклонения. Остальные были настолько замкнутыми и неразговорчивыми (хотя это по моему тоже не характеризовало их как дуриков), что за все время пребывания здесь я так и не узнал о них ничего. Но в принципе, лучше, когда тебя окружают молчуны, чем когда болтуны, так что меня все устраивало. Именно потому, что откровенных идиотов и психов у нас не водилось, Витьку вернули в наш стан. Теперь будете за ним ухаживать, он у вас на балансе, ха! отрезал Лупырь. Я конечно, ни у кого в глазах яркого желания подбирать за Витькой не увидел, но все скромно потупив взгляд промолчали, включая конечно и меня. Так Виктор, точнее его обнуленная оболочка, стал жить с нами. Господи, сколько мы натерпелись с этим парнем! Он ходил под себя, и каждое утро нас встречал не аромат утреннего свежесваренного кофе (конечно, у нас кофе отродясь не было, но здорово хотя бы помечтать об этом), а резкий запах кала или мочи. История повторялась несколько раз в день. Витя есть не мог, не из за травм, просто удержать толком не мог ничего в руках, как будто просто разучился ими командовать. И вот с утра кто то, но без отлыниваний, Лупырь самолично составил график и четко следил за его выполнением, начинал свой день с уборки дерьма с кровати да и с самого Витьки. Иногда его перекармливали и он долго и протяжно блевал, пуская длинные фонтаны через пол комнаты. За десять дней он так вывел всех из себя, что у многих наверняка возникло желание удушить Витька его же собственными обосранными трусами, но на удивление, он перестал бесконтрольно гадить, а стал мычать, получая на это судно или горшок. Постепенно ушла в прошлое и проблема с кормежкой. Жизнь определенно налаживалась. Но действительно настоящим подарком стал момент, когда Виктор впервые сказал слово, это конечно было не «Папа», и даже не «Мама», но к счастью не мат. Жри! вот что изрек господин Смирнов в качестве первого ключика для общения с внешним миром и его обитателями. Кто повлиял на это первое слово, сомневаться не приходилось, конечно мы. Ну а что делать, дети воспитанные в нелюбви возможно тоже начинают примерно с этого: Жри!; Заткнись!; Сука!. К тому времени, как Виктор стал делать свои первые речевые успехи, мы все пришли к выводу, что он как будто заново родился в своем прежнем теле. Вроде, он уже покинул наш мир, но потом бог сказал вдруг Ой, этот перец должен сделать кое что через шесть лет. Апостолы отвечали ему Господь всемогущий, ну мы же его уже того.. уже обнулили, он уже должен родиться в новом теле. Нее, друзья, через пять лет он еще не достигнет нужных для его дела габаритов. Давайте-ка, братцы, его обратно в старую квартирку. Там мужики его быстро подучат. На том и порешили. Ну мы так сказать учителя то были хоть куда конечно. Но все таки, мало помалу, Виктор пришел в себя. Однако две очень тяжелые вещи произошли с ним. Во первых, то что было до его «выключения», он не помнил и не вспоминал, он только с наших слов построил себе какую то личность. Он представлялся Виктором, потому что мы «дали» ему это имя, так же было с возрастом, скромной краткой биографией. Что было с его жизнью последние 44 года, Виктор не знал, для него существовал только период жизни, который начался с его «обнуления». Вторая же личная трагедия Виктора, случилась в 97, когда его «сбой мозга» повторился снова. Как то я говорил с ним, уже после второго сбоя, говорил непривычно долго для этого замкнутого и погасшего человека, и он, выдавливая из себя слова, как будто они были квадратными и не лезли через круглый рот, аккуратно рассказал мне о шахматах. Когда я смотрю на поле, я вижу что то, я вижу что то другое, я вижу кем то другим, говорил он. Это было через год после второго «обнуления», и его словарный запас был еще слишком мал, чтобы он мог емко объяснить, что с ним происходит. А потом маятник качнулся в другую сторону, и конец света для него вернулся опять, а затем через пол года все повторилось, и Виктор уже не мог восстанавливаться, он не успевал ни научиться заново хотя бы что то говорить, не успел научиться стоять на ногах, под конец нашего с ним знакомства его уже катали на коляске, облаченном в огромный подгузник, потому что он еще ходил под себя. И вот почти шесть лет спустя, в миллениум, это случилось опять. С каждым разом, все мы прекрасно понимали, его шансы хоть как то «повзрослеть головой» иссякали, и все по всей видимости, шло к тому, что Виктор превратится в гадящую и вопящую старую куклу. Единственное, что все время не менялось он как завороженный таращился на шахматную доску, как только она оказывалась в поле его зрения. Что то держало его в этой игре клещами. Но что, он так и не смог познать, пока я сам не принес ему ответы.
Конечно, никто из пациентов не был в восторге от необходимости нянчиться с Виктором. Однако я в отличие от остальных, старался помогать ему. Конечно я не рвался убирать за ним фекалии, но я старался проводить с ним как можно больше времени. Я выпросил у Большакова, чтобы он купил на мои деньги, которых было немного, тетрадей и ручек. У тебя же свои есть удивился тот, но просьбу выполнил. Все равно инфляция все сожрала, спасибо Кириенко, слава богу, хоть на две тетради и три ручки хватило. Я начал вести дневник Виктора. Все, что происходило с ним, я тщательно, мелким плотным почерком, записывал в тетрадь. В каждой клеточке, почти без абзацев. Надо быть экономным, если тетрадь кончиться раньше положенного времени, хоть я и не знаю, когда это положенное время настанет, но все равно, если кончиться, писать будет негде, летопись Смирнова В. В. остановиться и тогда как он потом узнает, что с ним было до «обнуления»?. Позже мне пришла в голову идея по упрощению записей, я применил ее и для своего дневника. Все из за тупости и однообразности нашего бытия, все дни одинаковые, я отмечал значками какие то события: торт день рождения, рядом пишу кого, сколько лет через запятую, в скобках комментарии, если было что то, заслуживающее внимания (его дочка прислала торт, первый раз за год ели торт, это так вкусно), ну и в таком духе. Я строчил этот дневник для него почти полтора года, исписав под ноль две тетради. Однако, к сожалению, только по прошествии такого огромного куска времени, до меня наконец дошла бессмысленность моей писанины. Ведь в своем дневнике я писал про мысли, да черт побери, мысли, а у Вити мыслей то не было! Все его мысли в результате уместились в одном слове. Когда я выйду отсюда, я попрошу, чтобы как только есть возможность, при любом удобном случае, ему должны показывать их. Его ключ, его единственная зацепка, это шахматы. И он должен помнить об этой зацепке, потому что она дает ему что то, как то тянет его к свету, но крючок слишком слаб или леска тонка, ему не вытащить правду из этой чертовой доски. Но все же Если он очнется после последнего сбоя, и не увидит этого ключа, он даже не будет жить в каком то призрачном открытии чего то важного, он просто будет существовать. Почему же я помогаю ему, что меня двигает разговаривать с этим человеком, точно и внимательно расшифровывать свой дневник, пытаться учить его говорить, показывать ему шахматы, давать их ему в руки, из за чего я стал чуть ли не врагом для части обитателей нашего отделения, у которых вырывал фигурки с целью отдать их на изучение Виктору. Я тянулся к этому человеку одной своей частью при том что вторая конечно была не в восторге от общения с умственно отсталым. Но эта моя сознательная, правильная и тянущаяся часть знала зачем мне это. И я знал, что мой долг поддержать себе подобного, попытаться сохранить его рассудок. Не себе подобного как человека в целом, но себе подобного как человека, чьи переживания и да что там, так и есть, чьи страдания так знакомы и понятны мне. Ведь я тоже уже давно пережил свой «сбой мозга».
2
Я не помню, разумеется при каких обстоятельствах он произошёл. Я ведь попал сюда с улицы. Да да, эта самая клиника, это точка моего отчета моего нового времени. Времени «от предыдущего раза до следующего» когда я окажусь в пустоте, как Виктор. Мне очень сложно вспомнить и охаректеризовать то, что происходило со мной в первые месяцы после того, как я очнулся без памяти. В душе я очень вспыльчивый и агрессивный человек, поэтому, часть смутных воспоминаний была о событиях, которые оставили негативный отпечаток в моей памяти. Как меня мыли. Как когда то самом начале одна сука санитарка била меня половой тряпкой по лицу, которой только что вытирала мое дерьмо. Тогда особая беспомощность одолевала меня, она была как будто физически болезненной. Я бы сейчас сравнил себя с детьми, больными ДЦП или инвалидами, которые не могут контролировать свое тело в общепринятой норме, их руки и ноги безвольно весят или болтаются из стороны в сторону на потеху окружающим. Люди любят смотреть на таких радуясь в глубине души Как хорошо, что у меня хоть со здоровьем ничего, не уродец какой нибудь. Но под этими взглядами эти бедняги чувствуют себя так неуютно должно быть. Я чувствовал себя неуютно тоже, однако, я не знал в тот момент, что есть дети, болезни и вся мирская дрянь. Я был абсолютно пустым внутри, и не руки не ноги не слушались меня, я не понимал свою оболочку. Этот путь, путь осознания себя был сложнее даже чем путь осознания мира вокруг. Как будто мой мозг вставили в некий мертвый механизм, но нервные окончания не подключили к нужным разъемам целиком, так питание подали и достаточно вроде. В результате я чувствовал, что у меня что то есть (руки?) но я не могу ими ничего сделать, лишь иногда они совершают в поле моего зрения какие то пируэты, но я не могу дать им команду, которая может быть выполнена. Я не мог ни сесть ни встать, когда меня поднимали насильно, организм тут же отдавался тошнотой и рвотой, за что мне очень часто попадало потом и словами и делами. И это просто запомнившиеся образы, потому как я тогда, как и Виктор, не мог думать, я не понимал что я такое вообще. Я был атомом, а может и еще более мелкой частичкой, бозоном Хиггса быть может, которому вдруг показали, что он не просто сам по себе, ничего не думает, один сидит или летит в черноте, а он вообще то часть огромного цветного мира, который называется, к примеру, теннисным мячиком, а когда этот мячик принесли на корт, каково же его потрясение от увиденного, а когда этот мячик случайно улетел за пределы этого корта Боюсь подумать, чтобы было в голове этого бозона при осознании масштабов мира, в котором он оказался. Конечно, мне было в некотором смысле проще, я «рос заново» в очень маленьких замкнутых мирках и мое осознание размеров мира начиналось с А ты знаешь, какие у нас есть большие моря, где так много воды. А я спрашивал А что такое море? и поражался тому, что слышали мои уши. Что было бы со мной, если бы меня привезли бы на машине и выбросили на песчаные дюны у кромки прилива? Сердечный приступ, как пить дать.