В моей голове все перепуталось тогда. Я столько всего передумала, так всем этим перемучивалась! Мне так хотелось объяснить тебе, что я не такая уж плохая и совсем не так ты понял мои жалобы, совсем не то придал им значение! Вновь и вновь на протяжении многих лет я возвращалась к своему воображаемому диалогу с тобой. Я же просто влюбилась в тебя и из-за своей природной стеснительности, неуверенности, боязни быть отвергнутой была слишком зажатой, невпопад смеялась или говорила что-то не то, ужасно боясь тебя разочаровать. Я не знала, как себя вести, не умела. Но мне очень хотелось произвести хорошее впечатление, понравиться. Я только-только начала доверять тебе, открываться, не страшась быть самой собой. Ты был старше меня, но ничего этого так и не понял. Твои слова жгли меня тогда, как пощечины, и я не могла ничего ответить тебе на них. Обида и горе от несправедливости, безысходности и от неотвратимости этой потери захлестнули меня с головой, уязвленные гордость, самолюбие не давали мне возможности мыслить спокойно и рассудительно. Да, это было ужасно и так безнадежно! Но, думаю, все произошедшее в итоге пошло мне на пользу. Несмотря на те ошибки, которые я совершила и которые определили потом всю мою последующую жизнь. Кстати, а где же твои письма? Я ведь их всегда хранила.
Мила лихорадочно схватила сначала стул, потом, передумав, небольшую лесенку и полезла на антресоли. Прошло столько лет, а у нее так и не хватило духу выбросить, казалось бы, ненужные старые бумаги.
Так, это не то, это какие-то древние уже школьные записки, а вот и заветная пачечка, перевязанная по-девичьи лентой, как водится.
***
Мила опустилась прямо на ступеньку лесенки и раскрыла первое письмо.
«Прежде чем читать это письмо, вообрази такую картину: полночь. Я сижу за письменным столом. За окнами сырая темнота, писал Глеб. Изредка проносятся машины, тогда слышен приглушенный рокот мотора и шелест шин о мокрый асфальт. Лампа отбрасывает круг мягкого желтого света, за которым все тонет в загадочной полумгле. Тихо тикают часы ночью время особенное. Во всем доме стоит тишина и от этого в комнате хорошо и уютно. Лампа вырезает из темноты меня и стопку чистой бумаги, которая лежит передо мной и ждет, что я на ней напишу. А написать хочется что-то теплое и грустное.
Жил-был на свете физик. Физиком он был в настоящей жизни, в школе, потом в институте. Но была у физика вторая жизнь, ненастоящая. Эту вторую жизнь он придумал себе сам. В этой второй жизни была у него его страна. Это была странная страна. Если бы в нее попал другой человек, он бы очень удивился и стал бы, наверное, смеяться над физиком, поэтому физик никого в эту страну не пускал. В этой стране жили странные люди, понамешанные изо всех книг, которые читал физик. Здесь были и мушкетеры, и тень отца Гамлета, и тургеневские девушки, которые непременно находили своих избранников, достойных и благородных, и гриновские смелые добрые люди. Здесь можно было увидеть все, но видеть это мог один физик, потому что некому было уходить с ним в эту страну. Время шло. В настоящей жизни физик ходил в школу, учился и занимался общественной работой. Как-то раз к нему заглянула Любовь. Наверное, она очень спешила, ведь в настоящем городе, где жил физик, жило очень много людей, и она очень торопилась по своим делам. Так или иначе, но в спешке она что-то напутала или забыла сделать и убежала. С этого времени физик начал замечать что-то неладное. Его страна не хотела с ним расставаться и приходила к нему на уроках в школе, на прогулке и уже совсем плохо в большой компании, когда рядом разговаривало и веселилось много народу. Тогда физику делали замечание, посмеивались. Однажды ему показалось, что среди людей, окружавших его, мелькнуло чье-то смутно знакомое лицо И ему вдруг почудилось
Получается очень плохо, но хуже всего то, что настроение от неудачи портится, и слова получаются какие-то корявые и неотесанные. Вот один листок я уже смял и выбросил. Плохой из меня писатель.
Ну, ладно, посмотри, что выйдет и скажи, как оно. Пиши, засыпай письмами. Очень жду».
Глава 2
***
Вволю наплакавшись, Мила не заметила, как уснула в кресле, где устроилась для воспоминаний, держа в руке исписанные аккуратным, мелким, словно бисерным почерком листки.
Через некоторое время ее лица коснулся легкий прохладный ветерок, пошевелил волосы и тем нарушил ее неспокойный чуткий сон. Мила открыла глаза. Прямо напротив нее, прислонившись к косяку, стоял Глеб, живой и невредимый. Такой, каким она его помнила. В синих джинсах и темно-красном джемпере с клетчатым воротничком. Он внимательно смотрел на нее.
Получается очень плохо, но хуже всего то, что настроение от неудачи портится, и слова получаются какие-то корявые и неотесанные. Вот один листок я уже смял и выбросил. Плохой из меня писатель.
Ну, ладно, посмотри, что выйдет и скажи, как оно. Пиши, засыпай письмами. Очень жду».
Глава 2
***
Вволю наплакавшись, Мила не заметила, как уснула в кресле, где устроилась для воспоминаний, держа в руке исписанные аккуратным, мелким, словно бисерным почерком листки.
Через некоторое время ее лица коснулся легкий прохладный ветерок, пошевелил волосы и тем нарушил ее неспокойный чуткий сон. Мила открыла глаза. Прямо напротив нее, прислонившись к косяку, стоял Глеб, живой и невредимый. Такой, каким она его помнила. В синих джинсах и темно-красном джемпере с клетчатым воротничком. Он внимательно смотрел на нее.
От неожиданности и изумления Мила не могла ни пошевелиться, ни оторвать взгляд от этого видения. Руки и ноги сделались тяжелыми, будто налились свинцом. Сердце перешло на галоп, изредка делая едва заметную остановку, отчего тут же перехватывало дыхание. Голова у Милы слегка закружилась.
Ты как здесь оказался? И почему? Ты же
Не пугайся, поспешил успокоить ее Глеб, не волнуйся, пожалуйста! Я просто не хочу, чтобы ты так переживала о том, что уже давно ушло. Поэтому и здесь.
Но как? Я не понимаю. Может, ты мне снишься? торопливо говорила Мила, стараясь ущипнуть самое себя. Она почувствовала боль и поморщилась.
Нет, я тебе не снюсь. И я не призрак. Ты можешь подойти и потрогать меня. Смотри, у меня и отражение есть. Видишь? сказал, усмехаясь, Глеб, подходя к шкафу с посудой, в котором была зеркальная задняя стенка.
Я ничего не понимаю, начала нервничать Мила. Я ясно читала о тебе в интернете. И потом почему ты молодой?
Глеб засмеялся.
Это долгая история. Ты просто забыла, где я работал и чем занимался. Ты не придала этому значения. Ведь так? Но ты на себя посмотри Думаю, тебе будет приятно.
Ну, честно говоря, я вообще далека и от молекулярной биологии, которую ты изучал, от всех этих биотехнологий и от всего того, что с ними связано. И конечно, ты прав, увидев тебя, я об этом не подумала.
И фантастику так и не читала
Да что ты с этой фантастикой досадливо нахмурилась Мила. У меня и без нее с воображением все в порядке.
Но тебя же удивило мое появление и мой вид?
Да, удивило. Но я пока еще об этом всерьез не думала. И тебя бы удивило, я предполагаю, если бы ты прочел, что кто-то умер, а он вдруг перед тобой предстал, как живой. Спустя почти полтора года. Тем более в таком виде каким я тебя помню еще с молодости. И потом все я читала: и Стругацких, и Казанцева, и Ларионову с ее «Леопардом», и Ричарда Баха, естественно, и Брэдбери. Да много чего еще Вон они на полках все стоят книги, которые стали любимыми.
Да, библиотека у тебя знатная. Ну, ладно-ладно, не заводись. Это действительно не совсем обычно. Ты права.
Я поняла: ты каким-то образом себя клонировал? догадалась Мила. Ты как овечка Долли?
Ну, вот, обрела-таки способность соображать. Нет, не совсем, как овечка Долли. Это уже в полном смысле прошлый век. Наука ушла далеко вперед. Причем очень быстро. Ты в зеркало на себя не хочешь посмотреть?
Мила подошла к зеркалу и, изредка опасливо оглядываясь на Глеба, заглянула туда. Отражение в нем совершенно ошеломило: на нее удивленно смотрело ее же собственное лицо, только очень юное. Каштановые волосы мягкими волнами опускались на плечи. Совсем, как в молодости. Она даже в первую минуту не узнала себя, лишь охнула, машинальным и привычным движением заправила непослушные пряди за уши и прижала руки к щекам, которые вдруг вспыхнули и сделались мгновенно горячими, как чашка с только что налитым чаем.
Боже мой, что это?! Как это может быть?! Неужели это я?! Ладно, не знаю, как там и что, заговорила Мила, когда прошел первый шок, но я очень рада тебя видеть! Даже, если ты мне снишься. Знаешь, я ведь каждый свой шаг в жизни «обговаривала» с тобой, я старалась делать все так, чтобы тебе не было стыдно за меня, если бы ты был близко. Я все время подсознательно хотела доказать тебе, что была достойна твоего внимания. Что ты ошибался в отношении меня. Еще как ошибался! Я только что думала об этом, перед тем, как заснуть с твоим письмом, взволнованно и торопливо, словно боясь не успеть, заговорила Мила. Ты был моим маяком, яркой вспышкой, озарившей всю мою жизнь, и я очень благодарна тебе за это. В свои семнадцать лет я была страшно глупой, многого не понимала из того, что, казалось бы, уже должна была понимать, многому не придавала значения, но тебя я почти боготворила, ты мне казался самым, самым, самым во всем. Конечно, многое я, наверное, напридумывала, нафантазировала, будучи девицей, не лишенной романтических бредней, отсюда и такая вселенская трагедия, которая тогда меня настигла. Книжек слишком много читала, как утверждал один мой знакомый. Прости, может, и зря я тебе все это говорю сейчас Тем более так сумбурно. Но твое внезапное появление здесь и сейчас Можешь вновь предать меня забвению. Но, честное слово, очень не хочется. Откровенно говоря, я мечтала с тобой увидеться И ужасно рада, что это произошло. Даже если это все-таки сон, бред, и ты больше не появишься передо мной. Но расскажи все же, как ты жил? Как все у тебя сложилось? Пока ты не исчез, не ушел, сбивчиво продолжала она, удивляясь этому нежданному видению.