Жанна рыдала сутки, узнав, что Миша идет в армию: никаких академических сроков, никаких увиливаний он не будет предпринимать, потому что хочет отдать дань родине. За день до отъезда он забежал к нам, но Жанны в комнате не было, она помчалась в последний момент покупать ему то ли пену для бритья, то ли станки, не помню и думается мне, что он предполагал, что ее не будет. Он переступил порог комнаты и замер, а я вопросительно уставилась на него, что-то лепеча про то, что Жанны нет и не знаю, во сколько вернется. Миша продолжал кивать, не сводя с меня глаз.
«Олька, ты обещай мне тут присматривать за Жанной, его рот говорил, словно против воли. И себя береги. Себя надо беречь, Олька, для чего-то стоящего. Нельзя себя разбазаривать».
Я видела, как каждое слово дается Мише с трудом, будто он вытаскивает их из-под пресса. Слово за словом, слово за словом, боясь навредить и разорвать цепочку важных для него фраз.
«Я буду писать тебе, если ты не против, сестренка. Ты стала такой близкой, что мне трудно от тебя отказаться насовсем. Я буду скучать по нашим разговорам, по нашим спорам о классической живописи, в которой я, честно говоря, ничего не понимаю. Только с тобой научился различать кубизм от импрессионистов, и то неточно, наугад, скорее, наблюдая за твоей реакцией. И не выпивай. Не надо тебе. Я не учу, мне бы просто не хотелось этого. Ты забавная, смешная, уверенная в себе и без всяких дополнительных средств. Да и не у всех получается найти свою норму. Многие ищут-ищут и спиваются, так и не узнав, что им алкоголь противопоказан и нормы, кроме как ноль градусов, для них и не предназначалось. Ты прости, наверное, я и, правда, сегодня вздумал тебя учить, но только на правах лучшего друга, который всем сердцем желает добра. Мне для тебя хочется самого лучшего, а времени мало. Ты мне тоже пиши, пожалуйста».
От каждой его фразы меня обдавало теплотой. Речь бывает такой убаюкивающей, качает на волнах и уносит все дальше от берега. Влечет то ли на погибель, то ли на счастье. Я слушала и только кивала в ответ, потому что мое тело унесло звуком его голоса на глубину. А он говорил и говорил. Я тонула. Миша открыл входную дверь и обернулся напоследок:
«Ты все поняла, Олька? Храни себя, и где-то вдалеке за шумом словесных волн я услышала. Для меня храни». И он закрыл за собой дверь.
Я выползла на берег реальности, когда очнулась лежащей в одиночестве в темноте. Жанна вернулась за полночь, так же неслышно разделась и легла в кровать. Меня окутало ощущение дежавю, как пару месяцев назад. Утром соседка заявила, что отныне она ничего не хочет слышать о Михаиле и, если я попробую у нее что-то спросить, это будет моя последняя фраза, обращенная к ней. Вот так. Он уехал, она придумала играть в молчанку, а я осталась не у дел.
Почти каждый день я бродила у здания Мишиного факультета, мне ужасно хотелось наткнуться на бывших однокурсников Михаила, но, как назло, летом в городе никто не попадался. Оставалось только ждать, то ли его письма, то ли его побывки. И я дождалась. Через два с половиной месяца пришло письмо на три, как сейчас помню, страницы. Такое трогательное. Михаил признавался, что влюбился давно в меня, как долго себе запрещал что-то чувствовать, потому что считал себя обязанным Жанне и что он навсегда будет виноват перед ней. Что тогда, перед отъездом в армию ему не хватило смелости открыться, и он решил, что сделает это письменно. Рассказал, что приезжает через несколько месяцев на побывку и будет счастлив, если я найду пару минут для встречи с ним.
Я читала письмо и рыдала взахлеб. На меня свалилось огромное тяжелое счастье и первое, о чем я подумала, что не заслуживаю такого мужчину, как Михаил. Где-то обязательно прячется подвох. Может, это Жанна решила меня проучить. Я отвечу ему, а она потом будет бегать по институту и размахивать письмом, надсмехаясь коллективно над моими чувствами. Я слышала ее жужжащий голос, разносившейся по просторным аудиториям и длинным бесконечным коридорам: «Да, как ты вообще могла поверить, что нужна Михаилу». Я отчетливо увидела, как ее глаза суживаются в одну тоненькую щель, губы вытягиваются в линию, все ее лицо как параллельные штрихи, дрожащие мелкой рябью. Жанна хохочет, тычет в меня письмом, и я снова превращаюсь в невидимку, как в детстве.
Я спрятала конверт и запретила себе перечитывать страницы, тем более с кем-то делиться о своих догадках. Если это Мишино письмо, то я самая счастливая девушка, если это Жанна то я самое глупое посмешище на планете. Мое счастье опять зависело от посторонних людей, но не от меня.
Я спрятала конверт и запретила себе перечитывать страницы, тем более с кем-то делиться о своих догадках. Если это Мишино письмо, то я самая счастливая девушка, если это Жанна то я самое глупое посмешище на планете. Мое счастье опять зависело от посторонних людей, но не от меня.
Знаете, почему аттракционы рассчитаны на 35 минут? Потому что невозможно физически выдержать такие встряски, удовольствие от процесса теряется. С эмоциями также, когда подпрыгиваешь от одной мысли, что тебя кто-то любит, и больно шлепаешься, осознавая, насколько ты одинок.
Как-то к нам заглянула новая девчонка, которая заехала в соседнюю комнату. Ксюша выросла в деревне, а потом родители перебрались в город, но тут у них не заладилось, они все продали, вернулись обратно, но Ксюша, привыкшая к городским условиям, наотрез отказалась уезжать. Родители сдались уговаривать ее жить в деревне, поселили у какой-то знакомой бабки, пока школу не закончит и не поступит в институт. Я поначалу думала, что Ксюша слишком развязная, откровенная, только потому, что она высоко налачивала челку и подводила глаза фиолетовым карандашом.
Я думала, что это по вине новоиспеченной подружки я так часто стала гулять. Если бы не она, я обязательно сидела бы в библиотеке и готовилась к коллоквиумам и семинарам. Но она возникала неожиданно к вечеру на пороге нашей с Жанной комнаты, откидывала в сторону мои книжки, разложенные на кровати, и приказным тоном объявляла: «Да успеешь ты все это вызубрить. Собирайся, идем к моим новым друзьям» и я отправлялась с ней.
Ксюша брала меня с собой на квартиры знакомых, где народ напивался в хлам, как в последний день существования Земли. Я тоже периодически нажиралась до отключки. Но в каком бы состоянии ни была, Ксюша всегда дотаскивала меня до кровати в общежитии. У нас было правило «своей кровати»: как и где бы ты ни веселилась, спать должна только в своей постели.
Хотела бы я сказать, что гулянки каждый раз проходили по-разному с мучительно одинаковым утром после загула. Нет, эти студенческие «выход в свет» были однотипными и шли по отработанному сценарию: чужая квартира или дискотека в доме культуры, Ксюша представляет меня новым знакомым, они даже не стараются скрыть разочарование, почему у такой симпатичной девчонки, как Ксюша, такая пухлая и уродливая подруга. Через час всем все равно, насколько я не дотягиваю до идеалов красоты. Мы с Ксюшей напиваемся пивом или водкой с соком, можем сбежать от одной компании и попасть к каким-то левым ребятам или вообще рвануть на другую вечеринку века.
Глупая бравада, экстрим и слабоумие, смешанное с внушительной дозой спиртного две девчонки, которые отчаянно заполняли дни выдуманным весельем. Удивляюсь, как нам легко удавалось убежать от сборища пьяных мужиков или поменять компанию в разгар дискотеки. Мы были просто трофеем или украшением (ну, Ксюша, а я дешевая облезлая бижутерия).
Затем неизбежно наступало утро, когда было противно и гадко от себя. Когда ты полдня сидишь не за учебной партой, а над унитазом и выворачиваешь себя на изнанку, а попросту блюешь. Пытаешься хоть что-то вспомнить, но тщетно, вчерашняя ночь во вспышках света. Боишься узнать подробности вечера, потому что знаешь, что не оправишься от осознания, насколько жалкая, ничтожная и как себе противна, поэтому лучше ничего о себе такой не знать, не расспрашивать, как вытворяла накануне.
Конечно, утром как ритуал дать себе зарок не пить, раз не знаешь меры. Задаешь себе вопросы, почему не остановилась, зачем тушила внутренний пожар из эмоций и проблем спиртом, отчего он усиливался и пожирал еще глубже.
Тебя тошнит почти до вечера, сердце колотится так, будто пробежала дистанцию в десять километров, во рту засуха, руки трясутся как у старика с Паркинсоном, хочется вывернуть себе кишки и сдохнуть прямо сейчас. Вычеркнуть из памяти и этот деть и себя саму.
Как люди бросают пить? Откуда у них такая сила воли? Я столько раз зарекалась не пить, но через несколько недель возникало желание немного расслабиться, ослабить внутреннюю струну, или канат, который душил, и я забывала свои обещания покончить с алкоголем. Я не говорила себе, что это срыв: «Подумаешь, просто выпила кружку пива», стакан, стопку, фужер, неважно. Он никогда не был в единственном числе.
Я ненавидела жизнь и себя в такие послезагульные утра, когда не могла припомнить, как добралась, когда оказывалась в чужой одежде или с пятнами вчерашнего ужина на подушке. Сейчас мне хочется наложить на себя руки или ждать, когда день закончится, пусть он закончится раньше. Завтра можно попробовать ужиться с собой заново. Завтра можно начинать сначала. Пробовать снова как-то вывернуть свою жизнь подальше от алкоголя. Теперь уже точно, когда мои руки в наручниках.