Рада, что вы нашли время прийти, Дмитрий. Простите, вы не сказали ваше отчество, а я не успела поинтересоваться накануне. Не знала, когда именно вас ждать, как только я закончила с последним словом, то ощутила, что объясняюсь перед ним как нашкодившая первоклашка. Я опустила на секунду голову и увидела побелевшие костяшки своих пальцев, сжимающих спинку стула.
«Да, что это такое, соберись, Олька, немедленно», приказала я себе.
Дмитрий молчал и в упор разглядывал меня, от пристального сверления мне стало физически плохо, я развернула стул и присела, радуясь, что еще на несколько секунд могу вернуть себе самообладание:
Вы присаживайтесь, Дмитрий, говорить с ним снизу вверх было еще тяжелее, поскольку теперь он в прямом смысле смотрел на меня свысока. Ваш сын хороший маленький человечек, но у него не хватает усидчивости на моих занятиях, и он подстрекает других учеников саботировать уроки рисования. Я не заставляю его рисовать, погружаться в процесс, если для него это незначимо, но есть образовательный учебный стандарт, и он должен его соблюдать, хотя бы минимально. Но главное, конечно, его поведение на занятиях. Он громко разговаривает, отказывается слушать мои замечания, ехидничает. Согласна, что, рассказывая вам это, выставляю себя как некомпетентный педагог, но у меня нет ресурсов влияния на него, а он демонстрирует полное пренебрежение к урокам и моему терпению, в целом. Более того, такая ситуация, как я понимаю, складывается только на моих занятиях, на всех остальных учебных дисциплинах он ведет себя образцово, по крайне мере, я ни разу не слышала, чтобы он кому-то доставлял хлопот.
Протараторив, я не почувствовала ни малейшего интереса к озвученным претензиям, наоборот, скорее, удивление, вроде: «Раз все справляются с моим сыном, а ты нет, может, дело в тебе?». Вот что читалось в его выражении лица.
Стул мне не помогал, теперь казалось, что я проваливаюсь глубоко, что-то притягивает меня, и я не могу этому сопротивляться. Нужно было заполнить образовавшуюся пустоту, повисшую в воздухе. Кливенко старший ждал конкретных объяснений, зачем понадобилось вытаскивать его в середине рабочего дня, чтобы услышать, что у его сына просто бестолковая учительница? Черт, черт, черт.
Я была бы рада, если бы вы нашли время поговорить с сыном. Нам нужно как-то мирно сосуществовать еще несколько лет, вы меня понимаете?
Господи, да, я как ребенок, выпрашивающий конфету у родителя в магазине. Я была так смешна и нелепа и не представляю, сколько бы это еще продолжалось, но в кабинет робко постучали, и, не дождавшись ответа, в проеме дверей появилась Сашина голова. Отец обернулся и кивком пригласил войти. Саша встал перед дверью, но не закрывал её за собой.
Проходи, говорю, огрызнулся отец. Саша врос в землю, как и я на своем стуле, поэтому оставался стоять у двери.
Рядом сядь, взревел отец. Саша робко прошаркал до первой парты и неслышно приземлился рядом с родителем.
Говорят, ты себя возомнил крутым парнем, который имеет право хамить учительнице и мешать ей вести занятие? Я не успела понять, что происходит, голова Саши провалилась на секунду, и вновь выгнулась обратно, как матрешкина фигурка за пару секунд приняла изначальное положение. Сашин отец развернулся всем корпусом на меня: «Он больше не доставит вам неудобств. Мне пора. Пошли».
Я так ему ничего и не сказала. При мне ударили маленького десятилетнего ребенка, а я смолчала. Я даже не сделала этому амбалу замечание. Саша больше не взглянул на меня. Он поднял голову после удара отца, но уже не смотрел. Или смотрел, но сквозь меня.
Я в каком-то ступоре еще просидела час, может, меньше, пока не услышала звонок и не вернулась обратно в учительскую. Из коллег там оставалась только Римма учитель по физкультуре, но она была на своей волне, молчаливая, скрытная, мы как-то обоюдно поняли, что не хотим обсуждать то, что произошло в кабинете накануне. Я собрала вещи, натянула пальто и без прощания вышла из учительской. Мне было важно вывалить из себя груз негодования, но как назло никто из коллег не попался навстречу до самого порога школы. Я доползла до квартиры, обессиленная, будто таскала коробки при переезде многодетной семьи, разделась прямо в коридоре, натянула майку мужа, забралась с головой в кровать и отрубилась до утра.
Как только я проснулась, то обрадовалась от мысли, что сегодня нерабочая суббота и мне не надо идти в школу. Я выбралась из постели и прошагала на кухню. Вещи из коридора Михаил убрал, заботливо повесив мое платье в шкаф, а пальто на вешалку. Ботинки стояли на полочке, поблескивая новым слоем гуталина. Я с облегчением выдохнула, меня искренне восхищали вот такие незначительные жесты его внимания.
Как только я проснулась, то обрадовалась от мысли, что сегодня нерабочая суббота и мне не надо идти в школу. Я выбралась из постели и прошагала на кухню. Вещи из коридора Михаил убрал, заботливо повесив мое платье в шкаф, а пальто на вешалку. Ботинки стояли на полочке, поблескивая новым слоем гуталина. Я с облегчением выдохнула, меня искренне восхищали вот такие незначительные жесты его внимания.
Миша сидел на кухне и читал Стругацких.
Совсем плохо? муж прикрыл книгу и заботливо смотрел на меня, как только я появилась на пороге. Сварить тебе кофе? Есть будешь? Ты что-то совсем бледная? Ты не заболела?
Я не знала, на какой из вопросов ему ответить и кивнула одним жестом, соглашаясь на все. Он вскочил с табуретки, достал турку, быстро насыпав две большие ложки кофе на стакан воды, поставил турку на плиту, встал ко мне полубоком, наблюдая за кофе, и возобновил расспросы:
Ученики довели? Расскажешь что-нибудь, Оль?
Я закивала, все еще не в силах говорить. Миша развернулся и требовательно сморщил лоб: «Так, говори».
Сложно объяснить, что произошло. Я вызвала родителей ученика, но, видимо, именно этих родителей нельзя было трогать, потому что когда зашел отец в учительскую, все разом на меня уставились как на больную или сумасшедшую, я сама не поняла почему. А потом этот отец при мне ударил сына, а я смолчала. Мишенька, я не защитила ребенка. Я вообще никак не отреагировала. Я никчемный педагог. Мне не нравится там, мне там плохо.
Муж искренне удивился:
Где? В школе? Ты же так хотела преподавать свое ИЗО, последние три года только об этом и твердила.
Ты не понимаешь, мне нравится моя работа, но я ненавижу именно эту школу. Они мне все там чужие. У меня даже подруги нормальной за три месяца не появилось. Я там изгой и не понимаю, почему со мной не хотят ни общаться, ни считаться, я слышала не себя, а внезапно проснувшегося пятилетнего ребенка, который ноет и жалуется, требуя к себе немедленного внимания. Мишаня, ну что со мной не так? Почему они не дружат со мной?
Котенок ты мой любимый, это период адаптации. Ты сама не задирай нос, а больше проводи время в учительской. Ты, наверно, все перемены и окна просиживаешь в своем кабинете? Сама выходи на контакт, проси о помощи, советуйся. Люди очень любят, когда с ними советуются, когда посторонние признают, что у них есть знания и они могут поделиться чем-то полезным. Нужно просто время.
Мой внутренний ребенок не унимался. Хотелось, чтобы муж взял меня на ручки и покачал как младенца, утешая и убаюкивая, что все будет хорошо. Миша пристально смотрел, ожидая, когда поднимется пенка и надо будет снять с плиты турку.
Может, мне поискать другую школу? робко спросила я, зная наперед Мишину реакцию.
Миша развернулся ко мне спиной, чтобы я не видела, как он закатывает вверх глаза. Я больше года не могла устроиться на работу после института и подрабатывала то нянькой в саду, то мыла пол в подъездах по ночам, то рисовала, надеясь на внезапную славу художника. Муж больше не желал слушать, чтобы я перебивалась непонятными заработками, к тому же мне с трудом удалось устроиться в школу. Нина Петровна месяц отказывалась меня принимать, в лицо доказывая, что я и месяца не проработаю, побегу в декрет, а ей нужна стабильная ставка: держать в штате молодых девиц ей не выгодно. Директриса вообще не церемонилась в выражениях на мой счет.
Но я там несчастлива, это был мой последний аргумент. Я уставилась на Мишу с надеждой, что он скажет, ищи что-то другое, моих денег вряд ли будет хватать, но мы просто отложим появление малыша на какой-то срок, пока оба не встанем на ноги.
Муж промолчал. Кофе зашипело и поднялось до краешка. Михаил аккуратно отставил турку с огня, перелил кофе в большую кружку и поставил передо мной.
Спасибо, машинально прошептала я и попробовала улыбнуться, уже не глядя на него.
Тебе надо потерпеть. Не все сразу, ты же знаешь. Наверное, ты опять к себе какие-то завышенные требования предъявляешь, как, впрочем, и к другим, ждешь от людей чуда, или того, что они будут вести себя, исходя из твоих ожиданий.
Я старалась не закатывать глаза и корчить рожу, но Миша знал, как я ненавижу его псевдо психонаучные рассуждения, особенно про то, что надо быть добрее, смиреннее, терпеть по жизни. Это больше походило на проповедь, чем поддержку заботливого мужа и это меня в нем раздражало. Вот он такой добрый и правильный учит меня жизни, а я несмышлёный младенец, который хочет быть счастлив прямо сейчас, не откладывая на неопределенное будущее.