Агитационная и пропагандистская политика, надо полагать. За нее Геббельс отвечал, если вы забыли.
А о статистике, в том числе по смертности в концлагерях, вы как начальник РСХА что-нибудь слышали?
У меня для этого были заместители
Которые, как и персонал лагерей, вам не подчинялись?
О каждом шаге не докладывали. Статистикой занималось отдельное подразделение, в работу которого я не вмешивался.
То есть, о статистике вообще ничего никогда не слышали? настаивал Руденко.
Может быть, слышал
И такая смертность вас не смутила?
За смертностью это в ведомство Гиммлера, туда врачи относились.
Зал разразился просто гомерическим хохотом, который Лоренсу с трудом удалось пресечь.
Хорошо, раз к концлагерям вы отношения не имели, то обратимся к вашей непосредственной деятельности. Контрразведка. Адмирала Канариса вы вскрыли как английского шпиона?
Тут Кальтенбруннера охватила гордость.
Было такое дело, отвечал он с некоей ноткой патетики в голосе. А разве в вашей стране, генерал, со шпионами поступают как-то иначе?
А как вы поступили с Канарисом?
Его повесили как собаку на струне в концлагере
О работе которого вы, разумеется, ничего не знали?
В зале опять раздался смех. Хлипкая, хоть и верткая, линия защиты главного полицейского рейха рухнула окончательно.
Хорошо. Я знал о концлагерях и о методах тамошних администраций. А как прикажете поступать с предателями и изменниками? И кроме того вы так говорите, как будто я один эту систему создал, строил и поддерживал ее работу на протяжении всех 12 лет, что Гитлер был у власти.
Согласен, систему поддерживала система. Но вы были ее главным функционером, не так ли?
Да. Одним из главных
Хорошо. Какова была главная цель концлагерей?
Борьба с врагами
Уничтожение мирного населения входило в их задачи?
Да, но не только.
Что еще? Опыты над людьми?
В медицинских целях, под надзором врачей
Такая позиция обвиняемого быстро начала раздражать суд.
Подсудимый Кальтенбруннер, перестаньте изворачиваться. Вам вменены в вину конкретные действия и обстоятельства, за которые вы отвечали, гневно рапортовал судья от США Биддл. Вы, и никто другой. И объяснить их ни разумным началом, ни действиями других людей сейчас не получится. Вас спрашивают только о том, признаете ли вы себя виновным в тех или иных фактических обстоятельствах, и не более.
Я всего лишь пояснял генералу Руденко, что некоторые концлагеря создавались для достижения вполне производственных и промышленных целей, преследуемых в то время рейхом
Только не надо про опыты! взмахнул рукой Лоренс. Не держите нас за сумасшедших и сами не пытайтесь выставить себя в таком свете как показали результаты проведенной экспертизы, это не так
Нет, ваша честь, я о другом.
О чем?
Лагерь «Собибор».
По залу прокатился рокот все знали о героическом подвиге узников лагеря, поднявших первое и единственное успешное восстание против администрации, да еще в самый разгар войны, осенью 1943 года. Кальтенбруннер попытался ударить по самому больному месту обвинения, а потому удар должен был быть безошибочным.
Для какой цели он создавался?
Об этом можно спросить свидетеля Печерского, организатора восстания, русского офицера, чьи показания имеются в деле, но почему-то не в полном объеме
Ваше право ходатайствовать о вызове свидетеля, разъяснил Лоренс. Генерал Руденко, вы можете обеспечить явку его?
Нет, ваша честь, Роман Андреевич опустил глаза и понизил голос, как будто чувствуя за собой вину.
По какой причине?
У свидетеля Печерского на Родине проблемы правового характера, придание огласки которым может затронуть его частную жизнь без его согласия.
В таком случае, если он содержится под стражей, предоставьте суду аффидевит его показаний
Руденко стиснул губы и молча наклонил голову в знак согласия. Мысленно он перенесся из зала 600 в другой кабинет, далеко отсюда, но в похожем учреждении
20 марта 1946 года, Ростов-на-Дону, областное управление НКВД
В кабинет следователя завели арестованного лейтенанта РККА Александра Печерского. Охватившая всю страну, подобно истерии «охоты на ведьм», борьба с власовцами, не пожалела никого, кто на войне был в плену хотя бы час. А Печерский там пробыл едва ли не с самого ее начала и до осени 1943 года, потому его нынешний арест был вполне закономерным явлением, хотя о действительных его причинах он не мог даже догадываться.
Садитесь, Александр Аронович, следователь майор Любимов был с ним как-то по-особенному вежлив, что бросалось бы в глаза, если бы не ордена и медали на груди сотрудника правопорядка как видно, растрогался при виде оклеветанного боевого товарища. Как себя чувствуете?
Спасибо, ничего.
Не били вас?
Никак нет. Только спал мало Писал вот по вашему приказу
Ну не по приказу, а по просьбе. Просто дело срочное я чуть позже все объясню Так что сейчас поспите, когда в камеру вернетесь Ну, если, конечно, все правильно написали
Написал как было. Судите сами.
Печерский протянул ему несколько листков бумаги, исписанных мелким, убористым почерком. Тот стал читать
Александр Печерский
«В октябре 1941 года попал я в окружение под Вязьмой, был пленен. В плену я около девяти месяцев болел тифом, но тщательно скрывал это от охраны и только потому не был расстрелян. В мае 1942 года, как только поправился, еще вместе с четырьмя заключенными пытался бежать. Попытка закончилась провалом. Через штрафной лагерь в Борисове меня переслали в трудовой лагерь в Минске. Там выяснилось, что я еврей по национальности. Просидев пять дней в «еврейском подвале» подземном карцере, я в октябре 1942 года попал в СС-арбейтслагерь, располагавшийся на улице Широкой в Минске. В феврале 1943 года 50 заключенных этого лагеря совершили новую попытку побега. Всех их не просто убили, а долго пытали. Сначала беспощадно избивали плетьми и натравляли на них собак. Затем глумливо провели через весь город с поднятыми вверх руками, потом загнали их в баню и, раздев до гола, обливали попеременно то горячей, то холодной водой. Только после этого фашисты выбросили их во двор на снег и открыли по ним огонь из автоматов.
Что до моей судьбы, то она была предрешена. Как еврея меня летом 1943 года отправили в Собибор на верную смерть. Из Минска до Собибора эшелон с пленными шел четыре дня. Первое, что увидели арестанты, был белый щит с готической надписью «Собибур» и ряды высокого, в три метра, проволочного заграждения. Меня в числе 80 столяров и плотников одиночек отделили от остальной массы прибывших и увели в другой двор. Там я почти сразу разговорился со «старым лагерником» (как я уже говорил, начиная с 1942 года сюда сгоняли для уничтожения евреев со всей Европы) Борисом, который объяснил, куда они попали.
«А что это горит там?» показал я на багровое пламя, видневшееся в стороне от лагеря на расстоянии не более полукилометра. Борис осмотрелся по сторонам, взглянул пытливо на меня, потом ответил тихо: «Не смотрите туда, запрещено. Это горят трупы ваших товарищей по эшелону».23
Потом я увидел сцену казни. Она потрясла меня до глубины души. Люди шли, выстроившись колонной, окруженные усиленной охраной, вдоль проволочного заграждения. Впереди женщины в одних сорочках и дети, позади на расстоянии ста метров голые мужчины. Вот, наконец, ворота, над ними надпись: Лагерь 3 Вообще лагерь делился на три основные части «подлагеря», у каждого было своё строго определённое назначение. В первом («норд-лагерь») находился рабочий лагерь (мастерские и жилые бараки). Во втором парикмахерский барак и склады, где хранили и сортировали вещи убитых. В третьем находились газовые камеры, где умерщвляли людей. Для этой цели в пристройке у газовой камеры было установлено несколько старых танковых моторов, при работе которых выделялся угарный газ, подаваемый по трубам в газовую камеру.24
Там, в этом третьем лагере, во дворе большие каменные здания двух бань с маленькими оконцами, защищенными толстой железной решеткой. Женщины и дети вошли в одну баню, мужчины в другую. Охрана осталась снаружи и тотчас же заперла за вошедшими тяжелые, обитые железом двери. Некоторые в бане, взяв тазы, подошли к кранам за водой. Но дикий, нечеловеческий крик заставил их оглянуться и оцепенеть. С потолка, через широкие металлические трубы ползли темные, густые клубы газа, нагнетаемые при помощи электромашин Не прошло и пятнадцати минут, как все было кончено. В двух банях на полу остались груды почерневших трупов
После этой картины я понял: надо бежать. Ядром заговорщиков стали выжившие узники из минского эшелона, с ними япровел уже восемь месяцев и большинству доверял. Первый акт гражданского неповиновения мы устроили на следующий же день после прибытия, затянув по пути на работу песню «Если завтра война» Все подхватили припев и грянула песня «Как один человек весь советский народ за свободную родину встает». Песня вливала бодрость, звала к борьбе. В этот день мы работали в «Норд-лагере». Все обошлось сравнительно благополучно, если не считать, что пятнадцать человек получили «за нерадивость» по двадцать пять плетей каждый