Там ищи!
Конец дубинки, покачиваясь, все так же смотрел на двери.
Спасибо, сказал Лаголев и пошел прочь.
Хотя зачем «спасибо»? Кому «спасибо»? вертелось у него в голове. «Спасибо», что дубинкой не ударили?
Нодир проводил его до выхода, даже похлопал по плечу. Вечер дохнул холодом. Створки закрылась у Лаголева за спиной. Он встал на широких ступенях, глядя на асфальт, на каркас автобусной остановки, освещенный уличным фонарем, на пятна луж.
В кустах, застряв, шелестел обрывок плаката.
Все это подмечалось как-то исподволь, ненужными, лезущими в глаза деталями, растрепанным фоном для внутренней, звенящей пустоты. Подумалось: как так? Я же рассчитывал. Я, в конце концов, человек. Так это оставлять нельзя.
Осознавая, насколько близок он к безобразной истерике, Лаголев пошел в обход рынка к заднему двору. Ребро ладони так и пробовало на прочность прутья ограды. Рукой, рукой, ногой. Пум, пум, бам!
Это же моя зарплата, вслух зашептал Лаголев, не замечая рыдающих ноток в голосе. Я на него два месяца Не было в тот раз, я понимаю, деньги в товаре, товар в дороге, можно войти в положение. Но сейчас?
Он мотнул головой и зашагал быстрее. Мутная, темная волна поднималась в душе. Горечь сжимала пальцы. Теперь уже костяшками в железо пум. Больно. Но все равно, вызовом, пум! Еще бы топор!
Ворота, через которые заезжали на задний двор грузовики, были не заперты, только сдвинуты вместе. Лаголев протиснулся между створками и мимо прицепов и фургонов направился к палатке с мангалом, лавками и белым столом. Человек пять там гортанно переговаривались, смеялись. Мангал сыпал искрами. Запах шашлыка набивался в ноздри.
Здравствуйте, подошел Лаголев.
Сразу стало тихо. Блики огня пятнали носатые, настороженные лица.
Э, ты кто? спросил кто-то.
Мне Кярима Ахметовича, сказал Лаголев.
Кого?
Кярима Ахметовича.
Сидящие переглянулись.
Нет такого.
Он мне денег должен.
Не знаем, качнулась кудлатая голова. Хочешь шашлык?
К Лаголеву просунулась рука с одноразовой бумажной тарелкой. На тарелке дымился только что снятый с шампура кусок мяса.
Вкусный.
Внутри у Лаголева все затряслось от злости. Сволочи! Выгораживают своего! Всегда и всюду, несмотря на вину. А если тот вор, убийца? На миг подумалось: выбить тарелку, полезть в драку, вымещая отчаяние в порыв. Изобьют? Скорее всего. Но так даже лучше. Тело придет в равновесие с душой. Больная душа, больное тело.
Не решился.
Мне бы Кярима Ахметовича, повторил Лаголев.
Э! встала с лавки фигура, взмахнула рукой. Иди отсюда! Нет здесь его!
А где он?
Не было здесь!
Лаголев сник. Что делать дальше, он не представлял. Кто-то так и держал перед ним тарелку с шашлыком.
Спасибо, сказал Лаголев.
Он взял тарелку и пошел обратно к воротам. За спиной снова заговорили о своем. Мясо пахло. Лаголев вспомнил, что не ел с утра. Яичницу из двух яиц серьезным завтраком не назовешь. Тем более, без хлеба. Сын-то хлеб с маслом по ночам в одно горло наворачивает. Растет.
Рот вдруг оказался полон слюны. Лаголев жадно запихнул шашлык в рот, и всю дорогу до дома жевал его, размалывая зубами на волоконца. Кярима Ахметовича можно достать и завтра, решил он. Нет, послезавтра. Завтра выходной. Досадно, что он Натке зарплату анонсировал. Хотели по такому случаю по магазинам прошвырнуться, те же кроссовки оболтусу купить. Теперь-то, конечно, вряд ли.
Но на кредит и рассрочку хватит. Натка разозлится, как пить дать. В последнее время у них вообще не ладится. Она в кровати, он на кресле. Семейная жизнь!
А так как бы вместе.