И когда Горький вернулся в Москву, он пошел к Сталину рассказывать, какие условия жизни там у людей. И буквально через неделю после этого всех тех, кто Горькому рассказал это, а их было двести человек, их выстроили на краю этого рва, и расстреляли.
Это было зимой. Они все попадали, потом был снегопад, никто дальше не разбирался, но еще целую неделю люди слышали стоны из этого рва. И что из всей ГУЛАГовской истории Соловков это был самый большой расстрел, массовый. И я понимаю, что это все я, собственно, и видела.
И каждый раз, когда возникала какая-то ситуация, поскольку у меня скепсис, ко мне тут же приходило подтверждение.
Еще одна история произошла там же, на Соловках. Она хорошая. Я ходила по верхнему ярусу, по стене крепостной. Я гуляла, там какой-то невероятный закат. А мы жили прямо в монастыре, потому что монахов тогда еще не было, там все это было запущено, даже крестов еще не было, все было сбито. И я вдруг вижу, что во дворе стоят два черных монаха.
Один в таком высоком клобуке (показывает на голове), черном таком. Он весь в черном. А второй схимник, на нем схима надета. И вот этот вот первый двоеперстием второго благословляет.
Я так думаю: «а что он двумя пальцами благословляет?» А тогда нас и в церковь тоже не пускали, все это было закрыто, все запрещено. Но понятно, что видели какие-то иконы в Третьяковке, и так далее. То есть, мы знали, что такое троеперстие. А что такое двоеперстие?.. Ну, про Никоновскую реформу так, более-менее знали, но это были советские времена и приходится делать на это скидку.
То есть я не поняла, почему он благословил двумя. И это прямо четко было видно. И я как-то это запомнила. Я еще думала: «откуда тут монахи? Тут же кроме студентов, которые все это восстанавливают, и нас больше никого нет!» Территория для въезда была закрыта.
А на следующий день нас отправляют в местный музей для того, чтобы мы делали копии с икон. Это тоже было частью нашей практики. Я иду по этому музею, там такая анфилада комнат, и вдруг вижу какую-то икону. Прямо притянулась к ней взглядом, она достаточно большая. И там стоит вот этот вот, в черном клобуке.
Я думаю: «я же знаю его! Я же видела его во дворе!» Я села его рисовать. Это был один из основателей этого монастыря. И конечно, это тоже мне было таким подтверждением. Я потом посмотрела информацию про них. До сих пор я езжу на Соловки, это теперь мое место силы. Вожу туда свои группы, потому что это действительно очень мощное место. И не только у меня там открываются такие вот вещи. Ну, прям таких видений не было, но все равно там есть всякие такие интересные вещи.
Это очень яркие такие вот вещи, с подтверждениями. То есть, когда я вдруг поняла, что на самом деле это не у меня «крыша поехала тихо», а что на самом деле что-то такое мне открылось, очень важное, где-то в девяностом году книги Моуди появились. И это мне тоже подспорьем таким было.
Когда я увидела «Жизнь после жизни», я ее прочитала, и вдруг поняла, что я не одна такая. Это тоже очень важно было понять, куда я отправилась тогда и что такое со мной было.
Эти вот возможности, которые открылись, они сначала мне очень мешали. Но потом я поняла, что ими надо учиться управлять. Вот если ими научиться управлять, то тогда это можно использовать для каких-то очень важных вещей.
Еще один «дар» это видеть суть вещей. Допустим, идет информация в новостях, и я понимаю, что там за этой информацией стоит. Я считаю, что вот это очень важно. Потому что не все расскажешь направо или налево, но очень важно, что это дает некоторую ориентацию. И в истории, и в пространстве. То есть, некую такую уверенность. Чувствуешь себя уверенно, понимаешь, где ты и что ты.
Один важный дар, который я получила, и, в принципе, я считаю, что это самое главное, и это то, ради чего я сейчас здесь живу, это я получила «рюкзак со знаниями», как я говорю. Это некие очень мелкие пазлы, их очень много, из которых моя задача была составить картину мира.
И на протяжении тридцати лет я эту картину собирала. Как это происходило? Когда я слышала или видела какую-то информацию, которая соответствовала тому, что у меня где-то в пазле лежит, у меня это просто как такой флэш был. И я понимала: «о, один пазл заполнен!» И я его ставила куда-то. Потом следующий, следующий.
Больше всего сейчас стало приходить, вот начиная, наверное, с 2000 года. До этого приходилось все это выуживать. При том, что информация начала сама стекаться через каких-то людей, у меня появились учителя. И в принципе, это можно сравнить с тем, что называется ясновидением. Потому что приходили ответы на вопросы на какие-то.
Ко мне сейчас подходят, задают вопрос. Я даю ответ. А потом думаю: «ну, и откуда ты это взяла?» Да, я многократно задавала себе такой вопрос. Потому что отвечала на вопрос человека, а потом удивлялась, откуда вообще это у меня взялось-то.
Одно дело, когда этот мешок с пазлами. Потому что в этом случае шла речь про Вселенную, про то, кто мы есть на самом деле, из чего человек состоит, каков человек, какова Вселенная, история Вселенной и Земли, то есть такие, глобальные вещи. И про это я очень-очень долго собирала вот эту вот мозаику.
Но когда человек приходил, он задавал вопросы бытового плана. Я ему отвечала. А потом мне человек говорил: «слушай, а ты правильно ответила!» То есть, постоянно приходили какие-то подтверждения, потому что я в себе постоянно сомневалась: «с чего это я с такой уверенностью обо всем этом даю информацию, хотя на самом деле такой информации у меня по факту нет?»
Это можно сравнить с яснослышанием. Потому что откуда-то эта информация в виде текстов таких, слов приходила. Ясновидение и яснослышание, они как бы сливаются. Здесь нет такого четкого канала, да, ясновидение или яснослышание.
Когда я проходила сеанс регрессии, то я обнаружила те самые миры, в которых я была. Я просто не могла их тогда рассмотреть, потому что было много света, и он меня ослепил сначала. А потом уже, когда я была в регрессии в первый раз, я оказалась в том мире, который меня подпитывает и который, как оказалось, я периодически посещаю. И, собственно, это как раз и было очень похоже на ощущение дома.
Вот это вот ощущение, что я дома, оно было как раз и во время клинической смерти, и во время регрессии. То есть, я очень четко поняла, что вот это и есть мой дом. А второй раз я нарочито себя как бы направила туда. Я сразу поняла, что я именно туда хочу попасть. И я попала в мир, где я была между жизнями. Где я была вот во время клинической смерти. И он оказался великолепен.
Он радужный, там нет цветов. Там нет красных домов, например, черных деревьев, зеленых листьев. Там все радужное. Все раскрашено, но все каких-то невероятно радужных цветов. Я такого раньше никогда не видела. Вот есть художники, которые такое вот рисуют и мне всегда это нравилось. А тут я воочию это все увидела. И для меня, особенно как для художника, все это было очень впечатляюще.
И из-за того, что там много вот этого радужного, ощущение, что там очень много света. Но свет там не солнечный. Там как бы все само светится, подсвечивается. Вот такое у меня ощущение было.
Я должна была идти рассказывать про свою клиническую смерть, свои воспоминания о клинической смерти, и так случилось, что мой отец оказался в состоянии комы. И когда я об этом узнала, то поняла, что могу ему помочь.
Я вышла вот в то пространство, поскольку я тридцать лет занимаюсь медитациями, то это все очень просто делается. Вышла в то пространство, где я могла с ним встретиться. Я его увидела, увидела ужас, страх, который переполнял его душу. Я увидела тело отдельно, увидела душу отдельно, и поняла, что ему нужно помочь разобраться, где он и что он. Потому что такое ощущение было, что он даже не понял, что с ним произошло.
Он в ужасе смотрел на свое тело, которое там все было обвешано всякими аппаратами и трубочками. И я ему сказала, что в данный момент он может принять решение: уйти или остаться. И что для того, чтобы принять решение, я могу ему помочь, показать, как там.
И нам с ним открыли туннель, и мы с ним отправились туда, в тот свет, прямо в буквальном смысле этого слова. И я видела, как он меняется, как у него исчезает вот этот страх, исчезает ужас. И как ему становится внутри светло, сама его душа внешне начала меняться.
И он там успокоился, побыл в этих энергиях любви, и когда мы вернулись обратно, то он уже был спокоен, был уже в спокойном состоянии для принятия решения. И потом, когда я через два дня пришла его навестить, медсестра у меня спросила:
Вы хотите на него посмотреть?
Я говорю:
Да.
И когда я прошла туда, оказалось, что он уже пришел в себя и он уже очень ясный. Я пока с ним не говорила на тему того, что он помнит или не помнит. Потому что пока он все еще там, в реанимации. Но я, конечно, очень хочу с ним поговорить, что он помнит. Может быть, он помнит и наш с ним диалог, и наше с ним путешествие.
Конечно, мне, можно сказать как исследователю, это, в общем, тоже интересно.
Когда человеку дается второй шанс, это означает, что он здесь что-то не доделал. Что он поторопился отправиться куда-то. Это сто процентов из ста такое. Все души, которые сюда возвращаются, это значит, что они что-то не доделали.