Взгляды Жирара на причинно-следственные связи между имитацией и ресентиментом, хотя и основанные исключительно на анализе литературных текстов, вполне применимы для объяснения антилиберального бунта в посткоммунистическом мире[39]. Заострив внимание на конфликтной природе подражательства, он позволил нам увидеть посткоммунистическую демократизацию в новом свете. Его теория предполагает, что наши сегодняшние проблемы связаны не столько с естественным возвратом к дурным привычкам прошлого, сколько с отторжением имитационного императива, навязанного после падения Берлинской стены. Если Фукуяма был уверен, что наступившая эпоха имитаций будет бесконечно скучной, то Жирар оказался более проницательным, предсказывая, что заложенный в ней потенциал экзистенциального стыда способен спровоцировать взрывные потрясения.
Цветы ресентимента
Истоки нынешнего антилиберального мятежа коренятся в трех параллельных, но взаимосвязанных и подпитываемых ресентиментом реакциях на декларативно канонический статус западных политических моделей после 1989 г. Этот тезис мы хотели бы всесторонне изучить и защитить, вполне осознавая его однобокость, неполноту и эмпирическую уязвимость. Наша цель не представить исчерпывающий анализ причин и последствий современного антилиберализма, но подчеркнуть и проиллюстрировать тот аспект истории, который ранее не привлекал должного внимания. Наш сравнительный анализ непредвиденного появления реакционного национализма и авторитаризма в глобальном масштабе опирается на гибко сформулированную и отчасти спекулятивную, но, надеемся, последовательную и показательную концепцию политической имитации. Этот подход и определил структуру книги.
Мы начнем с исследования нетолерантного коммунитаризма популистов Центральной Европы, прежде всего Виктора Орбана и Ярослава Качиньского, чтобы попытаться объяснить, как значительная часть электората в странах, где либеральная элита, еще недавно приветствовавшая имитацию западных образцов в качестве кратчайшего пути к процветанию и свободе, вдруг стала считать копирование дорогой к гибели. Мы рассмотрим, как в регионе начали формироваться антизападные контрэлиты, берущие начало преимущественно в провинции, и как они завоевывали серьезную поддержку общества, особенно за пределами включенных в глобальную сеть мегаполисов, монополизируя символы национальной идентичности, которые игнорировались или обесценивались в период «гармонизации» с постнациональными надгосударственными стандартами и нормами ЕС. Мы попытаемся показать, как процесс депопуляции в Центральной и Восточной Европе, последовавший за падением Берлинской стены[40], помог популистским контрэлитам, ниспровергавшим концепции универсализма прав человека и либерализма открытых границ как проявления надменного безразличия Запада к национальным традициям и наследию их стран, захватить этими идеями умы граждан[41].
Мы не утверждаем, что популисты Центральной Европы безвинные жертвы Запада или что противодействие тому, что они посчитали имитационным императивом, является их единственной целью, а антилиберализм был единственно возможной реакцией на кризис 2008 г. и другие кризисы на Западе. Не забываем мы и о разворачивающейся в регионе героической борьбе против антилиберального популизма. Мы лишь утверждаем, что политический подъем популизма нельзя объяснить без учета широко распространившегося недовольства тем, что безальтернативный (навязанный) советский коммунизм после 1989 г. сменился безальтернативным (призванным) западным либерализмом.
Затем мы обратимся к чувству обиды, которое испытала Россия, столкнувшаяся с очередным раундом императивной вестернизации по крайней мере, в России происходившее воспринималось именно так. Для Кремля распад СССР означал, что страна утратила статус сверхдержавы, а следовательно, и глобальный паритет с Америкой. Некогда грозный конкурент практически в одночасье оказался на грани коллапса, был вынужден просить помощи и изображать благодарность за советы доброжелательным, но плохо подготовленным американским консультантам. Для России имитация никогда и не предполагалась синонимом интеграции. В отличие от стран Центральной и Восточной Европы, Россию как кандидата в НАТО или Евросоюз всерьез не рассматривали. Это слишком большая страна с огромным ядерным арсеналом и чувством собственного «исторического величия», чтобы стать младшим партнером в альянсе с Западом.
Первой реакцией Кремля на доминирование либерализма была своеобразная форма симуляции нечто вроде защитного механизма относительно слабой жертвы, позволяющего избежать атаки опасных хищников. Российская политическая элита сразу после распада СССР отнюдь не была единой. Но большинство считало совершенно естественным имитировать демократию, потому что почти два десятилетия до 1991 г. они так же естественно симулировали коммунизм. Российские либеральные реформаторы, в том числе Егор Гайдар, искренне восхищались демократией, но были убеждены, что, учитывая масштабы страны и авторитарные традиции, столетиями формировавшие общество, создать рыночную экономику при правительстве, следующем воле народа, невозможно. Создание «имитационной демократии» в России в 1990-е гг. не предполагало реальных, трудных политических преобразований. Это был только фасад, бутафория, напоминающая демократию лишь с виду. Тем не менее маскарад оказался настолько эффективен, что на время тяжелого переходного периода позволил ослабить давление Запада, требовавшего политических реформ, они не привели бы к формированию подотчетного гражданам правительства, но могли при этом поставить под угрозу изначально травматичный процесс экономической приватизации.
К 20112012 гг. демократический фарс себя изжил. Российское руководство переключилось на подпитываемую ресентиментом политику агрессивной пародии открыто враждебной и намеренно провокационной имитации. Для ее описания совсем не подходит принятый в исследованиях имитационной внешней политики термин «обучение посредством наблюдения»[42]. Мы предпочитаем называть этот феномен отзеркаливанием. Раздраженный требованиями подражать идеализированному образу Запада, которые он считал догматическими и бессмысленными, Кремль решил имитировать наиболее одиозные (со своей точки зрения) политические приемы американского правящего класса, чтобы, будто в зеркале, показать западным «миссионерам», как они выглядят на самом деле, без грима самовлюбленности и претенциозности. Отзеркаливание позволяет бывшим имитаторам поквитаться с образцами, демонстрируя их неприглядные пороки и раздражающее лицемерие. Это яростное стремление к срыванию масок особенно примечательно потому, что оно часто становится самоцелью Кремля, достижение которой не сулит стране каких-то сопутствующих выгод и порой обходится очень дорого.
Организаторы и исполнители самого яркого образчика подобного язвительно-ироничного отзеркаливания российского вмешательства в американские президентские выборы в 2016 г. считали его попыткой воспроизвести недопустимое вторжение Запада во внутреннюю жизнь России. Очевидная цель состояла совсем не в том, чтобы избрать дружественного России кандидата, главное было заставить американцев на собственной шкуре прочувствовать, что такое иностранное вмешательство во внутреннюю политику. Наряду с исполнением дидактической задачи отзеркаливание должно было продемонстрировать хрупкость и уязвимость надменного демократического режима.
Мы считаем, что Кремль, наигравшись в 1990-е гг. в симуляцию ответственности политиков перед гражданами, сегодня полностью потерял интерес к демократическим спектаклям. Вместо попыток имитировать внутреннюю политическую систему США Владимир Путин и его окружение решили воспроизводить незаконные вторжения американцев во внутренние дела других стран. В общем, Кремль пытается сконструировать зеркало, в котором Америка видела бы собственную склонность нарушать международные правила, которые она притворно уважает. Снисходительность, с которой Москва это делает, должна унизить американцев и поставить их на место.
Недовольство американизацией мощное (хотя и не единственное) объяснение антилиберализма в Центральной Европе и агрессивной внешней политики России. А как насчет Соединенных Штатов? Почему так много американцев поддерживают президента, считающего приверженность Америки либеральному миропорядку ее самой уязвимой чертой? Почему избиратели Трампа безоговорочно принимают его экстравагантную идею о том, что США должны отказаться от роли примера для других стран и, возможно, даже перекроить себя по образу и подобию Венгрии Орбана и России Путина?
Население и деловые круги США поддержали Трампа, потому что он заявил, что от американизации мира больше всех проиграла сама Америка. Готовность, с которой значительная часть общества приняла такой отход от тщеславного мейнстрима американской политической культуры, требует объяснения. Если граждане России и стран Центральной Европы отвергают имитацию, поскольку та плоха для имитаторов и хороша только для имитируемых, то почему часть американцев считает, что имитация плоха для имитируемых и хороша только для имитаторов? Поначалу это озадачивает. Действительно, негодование Трампа по отношению к миру, где множество стран стремится подражать Америке, будет казаться ненормальным, пока мы не поймем, что его американские сторонники считают имитаторов угрозой, поскольку те пытаются заменить собой имитируемый образец. Американцы страшатся, что их оттеснят и ограбят, с одной стороны иммигранты, с другой Китай.