Для меня ты все еще Ангелина, отвечает она. Никак не привыкну к Павле.
Мама тоже не привыкнет, смеется Павла. Год уже, а все равно меня Алей зовет. А отчим ей говорит: «Да зови ее Пашкой и не парься!»
А почему это имя, а не другое? скриплю я.
Матушка так решила, пожимает плечами Павла. Раньше вообще смешно было: пока не привыкли, все в меня плевались. Подойдут, назовут Ангелиной, я им говорю, мол, Ангелина умерла, а они мне: «Тьфу ты! Павла!»
Кружек не хватает, сообщает Таня. Она уже сервирует к обеду.
Я спешу наверх. За время болезни перетаскала в келью чашек пять, и пора их постепенно возвращать на кухню.
Наверху меня останавливает насельница Наташа. Она пришла сюда гладить.
Слушай, а где серый котик? В туалете его нет.
Он теперь москвич, отвечаю я. Его с выставки в семью забрали.
И устремляюсь в свою келью. По выходе из нее Наташа вновь меня останавливает.
А люди, что его забрали, воцерковленные?
Вопрос поражает неожиданностью.
Понятия не имею.
У Наташи загораются глаза.
Так они же могут через него к Богу прийти!
Через кота?
Да! убежденно кивает Наташа. Ведь все не зря! Они хорошие люди, раз взяли бездомного кота. Он их непременно в церковь приведет. А кто его самого в монастырь привел? Ты! Получается, что ты уже несколько душ спасла!
Я улыбаюсь ее наивным рассуждениям и бегу дальше.
Жаворонками заведует мать Феоклита.
А почему жаворонки? спрашиваю я.
И Феоклита рассказывает мне историю про сорок мучеников, которых морозили в озере, о том, как один не выдержал пытки и был наказан Богом и как, увидев это, мучивший их охранник закричал, что он тоже христианин, и сиганул в озеро.
М-м-м, круто, сказала я. А жаворонки почему?
Да кто ж его знает, Феоклита развела руками, традиция такая.
«Вот все и прояснилось!» думаю я.
На лепку приходят мать Елена, мать Мария и еще одна послушница, чье имя мне неизвестно, но я очень похожа на ее внучку.
У меня, как в прошлом году, крокодилы получатся.
Или слоны.
Главное, чтобы не удавы.
Всех удавов мне! кричит Новелла.
Она пришла в келарскую из кухни и внимательно разглядывает первые образцы жаворонков.
А глаза чем делать будем?
Пищевым фломастером нарисуем.
Новелла одобрительно качает головой и заявляет:
Рисунки им надо на крыльях сделать.
Хриплю зэчьим голосом:
Купола!
Я разливаю мед из ведра в маленькие банки. Так протяжно и долго, что молвить хозяйка успела
Даша, слепи жаворонка, предлагает мать Елена.
Я отставляю мед, беру лепешку, мну ее и вытягиваю.
Смотри, чтобы куропатка не получилась!
Или грач!
Или страус!
Я растягиваю тесто и сообщаю:
Я буду лепить сову. Назову ее Сироткой.
Меньше всего создание в моих руках похоже на птицу. У меня забирают испорченный кусок теста и вручают новый.
А как же сова Сиротка? огорчаюсь я.
Теперь у нее много родителей, утешает мать Елена.
Жаворонки вышли пышными и румяными, похожими на палехскую игрушку. Завтра будем есть.
День девятый
Я съела трех печеных жаворонков. Сначала было жалко.
Ешь постепенно, посоветовала трапезница Лена. Сначала оторви хвост. Потом сверни ему шею и откуси голову. А когда он будет совсем мертвый, спокойно ешь.
Лена при первой же беседе сумела покосить мою систему ценностей сообщением о том, что Сигарев ее любимый драматург, а «Страна Оз» великое кино. Да, иногда самые добрые девушки мира живут в монастырях. Несмотря на жалобный нарисованный взгляд, первый жаворонок оказался таким вкусным, что в глаза остальным двум я уже не смотрела.
Дело было после завтрака, в качестве послушания я помогала Лене разобраться с посудой. Зачастую трапезницей быть выгодно: к то-нибудь всегда оставит на столе лишний фрукт или вкусняшку. Это трофей. Сегодня был виноград, который, как выяснилось, мало кто любит, в том числе и Лена, потому все ушло в мою пользу едва не килограмм.
В разгар мытья посуды пришел голодный Шурик.
Что, сенокос кончился? спросила Новелла, протягивая ему тарелку с макаронами.
Ты видишь на мне сено? неожиданно ответил Шурик, начисто игнорируя факт зимы, и все опешили.
Он взял протянутую тарелку, зачерпнул из тазика вишню от компота и бросил ее на макароны. Темно-красные катышки художественно легли на неровную белую горку, и мы в полной мере осознали, что Шурик эстет.
Он взял протянутую тарелку, зачерпнул из тазика вишню от компота и бросил ее на макароны. Темно-красные катышки художественно легли на неровную белую горку, и мы в полной мере осознали, что Шурик эстет.
А потом Лене позвонили родители и сообщили про болезнь любимого кота. Не успела я подумать «ой», как Лена собралась и упорхнула в Москву с попутной машиной, оставив мне трапезную смену.
Что происходит? спросила я, когда, взволнованные Лениным отъездом, сестры собрались на кухне, чтобы обсудить дальнейшую жизнь.
Видимо, пора выздоравливать, сочувственно ответила мать Елена.
День десятый
Под утро снилось нечто прекрасное, но Церковью, особенно в пост, не поощряемое, и потому проснулась я в настроении дивном, но виноватом. Потянулась и вдруг поняла, насколько примитивно до клеточки! здорова. Как румяные толстоногие физкультурницы с маршей тридцатых годов. Ощущение силы собственного тела было после болезни неожиданно приятным, но от этого душа затаилась и к Богу была равнодушна. Грачи кричали на солнце. Коты кричали на март. Снег таял, в животе бурчало. Хотелось свершений.
Давайте сегодня проведем занятие, предложила матушка после завтрака, а то в пятницу я уеду.
По пятницам в библиотеке проводятся богословские занятия. Кто-то делает доклад по теме, потом матушка дополняет, а чаще попросту рассказывает не раскрытую докладчиком тему, потом все расходятся по послушаниям. На занятиях я была дважды: вопросов никто не задает. В первый раз я конспектировала, поскольку услышала волшебное «Борис Зайцев» его духовником был обсуждаемый в тот день отец Киприан (Керн), и, собственно, это единственное, что я запомнила о столь выдающемся человеке. Сегодня же в огромные окна библиотеки било солнце, настрой царил поэтический: не хотелось лишних знаний, и я втихушку занялась стихами.
А библиотека в монастыре роскошная: опоясанная вторым этажом, стилизованная под Средневековье, с диванами и застекленными книжными шкафами, с пением цветных попугайчиков, живущих под потолком. С огромным и регулярно пополняющимся книжным фондом, а до пожара, говорят, было еще больше книг, чем сейчас. С массивным овальным столом и не исчезающей с него гигантской Библией. В такой библиотеке хочется прожить жизнь.
Вообще в бытовом плане здесь все так удобно и выверено, как ни разу в жизни у меня не было. Есть стиральные машины, душевые кабины, даже кулер внизу стоит. Есть зимний сад, где вовсю греется рассада и уже подрос зеленый лук, который мы едим за обедом. Есть куры, корова и козы, для них на кухне стоят разные отходные ведра. Есть свой огород и картофельное поле но знакомство с ними мне только лишь предстоит. Есть беседка, теплицы, ровные газоны и клумбы. Удивительнее всего то, что монастырь живет без постоянного финансирования, за счет пожертвований и спонсорской помощи. Словом, почти у Христа за пазухой, как говорит матушка, чьей непосредственной заслугой являются уют и довольство нашего замкнутого мирка. А матушка у нас чудесная и всеми любимая о т нее веет добром и заботой. Когда она хвалит или просто говорит что-то доброе, внутри поднимается щекочущая волна тепла.
Однажды на вечернем пятничном богослужении мы с трапезницей Леной сидели на монашеских лавках перед алтарем, когда от дверей храма послышался шум и возмущенный голос.
О! улыбнулась Лена. Матушка ругается!
И столько нежности было в ее голосе, что любой чурбан мог догадаться, насколько это нестрашно и трогательно: матушка ругается!
Сегодняшний доклад про отца Сергия (Четверикова) (схимонах Сергий (Четвериков). Примеч. ред.) и его влияние на монашество делала насельница Наташа та, что собралась воцерковлять столицу при помощи кота Сервелата. Несмотря на врожденную восторженность, чужую жизнь она излагала толково. Но я занималась своим делом и выхватывала из атмосферы отдельные слова: «Чернигов», «революция», «Париж», «тайный постриг», «написал книгу», «умер в 1947 году».
Матушкины уточнения были не в пример информативнее, впрочем, из них я тоже мало что почерпнула.
Но за гробом не будет ни времени, ни пространства, ни возраста. Точнее, возраст у всех будет один. Я где-то читала О на отложила листок.
Я тряхнула головой и обратилась в слух, добирая мозгом то, что было сказано прежде.
что всем будет 33 года Христов возраст.