На следующий день, за завтраком, отец, полный сил, излучающий радость и восторг, сказал:
А мне нравится эта страна, прозвучало это буденно, и слова, будто не были обращены кому-либо лично, но имели двойное дно, от которого становилось не по себе, цены низкие, люди добрые, да и вообще, смотри, как красиво здесь.
От разговоров по-русски у меня начинает болеть голова. В городе я старался сделать вид, что не понимаю ни слова на этом языке и говорил только на английском. Это сложный, нервный, капризный язык. Даже если ты учил его с детства, за семнадцать лет ты всё равно напрягаешься всем телом, когда слышишь эту речь, а в голову начинают приходить грубые мысли. Я ещё не сказал ни слова, но уже устал от этого разговора.
А какой тебе кажется эта страна? Тебе уже удалось схватить её образ? продолжает он.
«Схватить» не помню такого слова. На ум, через несколько секунд, приходит «схватка» или ещё более диковинное «схватки». Но что всё это должно означать ещё попробуй разгадать. Что бы он хотел сказать, говори он по-немецки? Только так ещё можно расшифровать его речь.
Мы один день здесь, криво вырвалось у меня и даже этой фразы хватило, чтобы лишить меня сил и воли продолжать этот диалог, надеюсь, с него хватит.
Скажи ещё что-нибудь. Какой она тебе показалась за этот один день?
Львов красивый. Мне хочется остаться здесь. Но мы едем вперёд и мне хотелось ничего запоминать потому я, поэтому ничего не фотографировать. Мне хочется вернуться. Плохо жить с люди, которые не понимаешь и которые не понимаешь тебя.
Иногда от таких длинных речей на русском кажется, что вот-вот потеряешь сознание. Не знаю, всё ли я сказал правильно. Но именно это он хотел услышать: что у меня на уме и как я думаю.
Он улыбнулся, отведя взгляд.
Твой русский уже намного лучше. Это хорошо. Продолжай говорить на этом языке. Потом увидишь, как будешь на нём летать.
Хотелось бы мне в это верить.
Затем, он поднял глаза на меня, мягко, но настойчиво добавив:
Ты слишком плохого мнения о нас с мамой. Это мы останемся там навсегда, не ты.
Он произнёс это быстро, но всё равно я понял всё. Насчёт мамы, отстранённо занятой своим кофе, не уверен вряд ли она понимала слова, которые он говорил, но уж смысл в той или иной форме дошел до неё. Этот голос, спокойный, опечаленный, но непреклонный, она знала куда дольше меня, и понимала его лучше.
Тебе вовсе не обязательно провести всю жизнь вместе с нами здесь, в Украине ты и сам знаешь, что ты ни в чём не виноват. В Германию мы уже не вернёмся тут я ничего не смогу сделать. И для тебя пока что там небезопасно. Но в отличие от нас, ты сможешь вернуться, если захочешь. Мы с твоей мамой будем только этому рады, wirklich, Schatz?
Я перевёл взгляд на маму она моргнула, но ничего не сказала. Вместо этого, нетерпеливо сложила руки на коленях, показывая, что закончила с завтраком и что нам пора собираться в путь.
Но пока этого не произошло, ты будешь жить с нами и твоим дядей Альбертом. Это не так страшно, как могло бы быть. И, в любом случае, ты будешь знать, что это не навсегда. А впрочем, мы всего один день в Украине, правда? Говорят, что иностранцы в этой стране плачут дважды: когда приезжают и когда покидают её.
Его слова не были для меня новостью и я решил запомнить их. Но то, как он произнёс их, на мгновение лишило меня дара речи. Я собрался с силами и выдавил из себя ещё одно русское слово:
Когда?
Через год мы поможем тебе вернуться в Берлин всем, чем только сможем. Ты ведь знаешь, что бы ни произошло, мы с мамой всегда поддержим тебя уж такая у нас семья. Но сейчас, в эти трудные времена, поддержи ты нас.
Я кивнул. Подумал о том, как мне исполняется восемнадцать и я покидаю эту страну навсегда как возвращаюсь домой. Не то, что бы я ненавидел Украину, но она будто претендовала заменить мне дом, похищала меня, не способная дать мне будущее и за это я не мог любить её. Всего один день в Украине на самом деле, он продлится целый год. Я знал, что год это вовсе не вечность, но только что папа напомнил мне об этом. Эта страна и жизнь в ней всего лишь остановка в пустыне, после которой меня ждёт настоящая жизнь, дома. А затем, Украина останется только в воспоминаниях, если и её не вытеснят оттуда вещи поважнее, чем она.
И так, нас ждёт дорога через всю страну, на другой её берег, противоположный край. У всех отправляющихся в путь есть свой ритуал.
И так, нас ждёт дорога через всю страну, на другой её берег, противоположный край. У всех отправляющихся в путь есть свой ритуал.
Выйдя на улицу, я достаю из кармана зажигалку с берлинской автозаправки за девяносто девять центов. Носка старого кроссовка достаточно, чтобы сделать небольшой прикоп в клумбе отельного сквера и бросить её туда вместе с ещё одной монеткой в один евро, после чего, притоптать ямку подошвой. Теперь, ритуал был соблюдён. Я думал о том, как в этой земле, год за годом, будет лежать мой след, пока не превратится в прах, но до этого момента пройдёт не одна сотня лет, и к тому времени я сам успею исчезнуть. Сколько таких следов люди оставляют после себя ежедневно, без всякого смысла?! У меня же была цель. Мой след был таким же маленьким и незаметным, как и моё присутствие здесь. И всё-таки, он был. В этом и было оправдание того, что я сделал существование, простое и необъяснимое. Впрочем, идея этого ритуала пришла ко мне так же внезапно, как и всё, что попадает ко мне в голову и не задерживается надолго.
Schnell! закричал папа, подчёркнув это слово звонким автомобильным гудком, мы и так слишком поздно выезжаем. Ты ведь не хочешь, чтобы нам пришлось ехать всю ночь?!
Да иду уже.
Тёплое июньское утро и ничего больше не нужно. Забываешь даже, что едешь в доверху забитой машине туда, куда вовсе не хочешь попасть. Лёгкий ветерок и набирающее жар солнце дают почувствовать богатство момента, а обо всём остальном просто забываешь.
В списке контактов нового телефона не было ни одного номера, кроме маминого и папиного связь с доставкой пиццы, одноклассниками и знакомыми на долгое время прервалась. Пустой список контактов, с которыми я смог бы связаться и полное непонимание, чем бы его заполнить.
Чем дальше наша машина продвигалась на восток, тем больше полей и лежащих на них городков и деревень открывались нам мы проезжали через них и казалось, что очутились в прошлом веке, когда всё было намного проще. Ни лесов, ни холмов только поля на земле, где с миром покоится степь. Сложно себе представить, какие люди живут здесь и как они не похожи на нас. Всё так странно, дико и совсем непонятно.
Глава 2 Июль
1.Штефан
Штефан, я знаю одного психолога он очень достойный человек. Учитывая все сложившиеся обстоятельства, давай сходим к нему вместе.
Жизнь Штефана когда-то была счастливой и безоблачной. Вокруг этого простого парня из Берлина ничего не могло предвещать беды. Но теперь, он имеет все основания называть себя другим именем а то, вдруг, кто подумает, что Штефан из Запорожья имеет к тому Штефану, что из Берлина, какое-нибудь отношение. Он и не в Украине, но и не в Германии, он «Штефан на перекрёстке».
Дядя Альберт мог предложить мне оплатить услуги психолога после того, как стал случайной жертвой одного из моих стихийных мыслепотоков. А мог и раньше предположить, что с его любимым племянником не всё в порядке, но отчего-то решил ничего не предпринимать. Это его молчаливое согласие со всеми моими внутренними демонами кончилось, когда я начал отзываться о себе в третьем лице. Затем, он услышал, как я называю себя «Штефаном на перекрёстке». Это стало для него триггером, призвавшим моего дядю к действиям, на которые, по его мнению, мои родители были не способны пойти. А ведь Штефан всего лишь хотел видеть мир теми же глазами, какими на него смотрят полмиллиарда европейцев, которым достоверно об этой стране известно лишь одно она находится «там». Но случилось так, что Штефан очутился в Запорожье, в Украине. И там ему привиделось, что он распался на две части. Он не знал, что делать, что думать, что должна чувствовать каждая из его частей по этому поводу, а потому с убедительностью популиста мог заявить себе и всему миру, что ничего не знает о нём.
Спасибо, дядя Альберт, но, пожалуйста, не сейчас.
Как раз теперь тебе больше всего необходимо высказаться.
Я понимаю. Но, насколько я помню, в этой стране не часто обращаются к психологам за помощью, а раз я здесь, то мне тоже следует научиться лечиться своими силами.
Тогда, я ещё не знал, насколько был прав просто сказал наугад. Мне не было об этом известно, но я понимал, что к психологам в этой стране обращаются крайне редко. Переступая через них, люди здесь сразу записываются на приём к психиатру. Но я справлюсь не позволю себе сойти с ума так просто, даже не давая произойти по-настоящему страшным событиям. Возможно, таким своим заявлением я поторопил их, но и встретить был готов.