Максим Горький
Варенька Олесова
I
Через несколько дней после назначения приват-доцентом в один из провинциальных университетов Ипполит Сергеевич Полканов получил телеграмму от сестры из её имения в далёком лесном уезде, на Волге.
Телеграмма кратко сообщала:
«Муж умер, ради бога немедленно приезжай помочь мне. Елизавета».
Этот тревожный призыв неприятно взволновал Ипполита Сергеевича, нарушая его намерения и настроение. Он уже решил уехать на лето в деревню к одному из товарищей и работать там, чтобы с честью приготовиться к лекциям, а теперь нужно ехать за тысячу с лишком вёрст от Петербурга и от места назначения, чтоб утешать женщину, потерявшую мужа, с которым, судя по её же письмам, ей жилось не сладко.
Последний раз он видел сестру года четыре тому назад, переписывался с нею редко, между ними давно уже установились те чисто формальные отношения, которые так обычны между двумя родственниками, разъединёнными расстоянием и несходством жизненных интересов.
Телеграмма вызвала у него воспоминание о муже сестры. Это был добродушный человек, любивший выпить и покушать. Лицо у него круглое, покрытое сетью красных жилок, глазки весёлые, маленькие; он плутовато прищуривал левый и, сладко улыбаясь, пел на сквернейшем французском языке:
Regardez par ci, regardez par la[1]
Ипполиту Сергеевичу было как-то неловко верить, что этот весёлый малый умер, потому что люди пошлые обыкновенно долго живут.
Сестра относилась к слабостям этого человека с полупрезрительным снисхождением; как женщина неглупая, она понимала, что «в камень стрелять только стрелы терять». Едва ли её сильно огорчила смерть мужа.
Но отказать ей в просьбе было бы неудобно. Работать можно и у неё не хуже, чем где-нибудь
Ипполит Сергеевич решил ехать, и недели через две, тёплым июньским вечером, утомлённый сорокавёрстым путешествием на лошадях от пристани до деревни, он сидел за столом против сестры на террасе, выходившей в парк, и пил вкусный чай.
У перил террасы пышно разрослись кусты сирени, акаций; косые лучи солнца, пробиваясь сквозь их листву, дрожали в воздухе тонкими золотыми лентами. Узорчатые тени лежали на столе, тесно уставленном деревенскими яствами; воздух был полон запахом липы, сирени и влажной, согретой солнцем земли. В парке шумно щебетали птицы, иногда на террасу влетала пчела или оса и озабоченно жужжала, кружась над столом. Елизавета Сергеевна брала в руки салфетку и, досадливо размахивая ею в воздухе, изгоняла пчёл и ос.
Полканов уже успел заметить, что сестра как он и думал не особенно огорчена смертью мужа, что она смотрит на него, брата, испытующе и, говоря с ним, что-то скрывает от него. Он ожидал увидеть её нервной, бледной, утомлённой. Но теперь, глядя на её овальное лицо, покрытое здоровым загаром, спокойное, уверенное и оживлённое умным блеском светлых глаз, он чувствовал, что приятно ошибся, и, следя за её речами, старался подслушать и понять в них то, о чём она молчала.
Я была подготовлена к этому, говорила она спокойным контральто, и её голос красиво вибрировал на верхних нотах. После второго удара он почти каждый день жаловался на колотья в сердце, перебои, бессонницу Говорят, он там очень волновался, кричал накануне он ездил в гости к Олесову тут есть один помещик, полковник в отставке, пьяница и циник, разбитый подагрой. Кстати, у него есть дочь, вот сокровище, я тебе скажу!.. Ты познакомишься с ней
Если нельзя избежать этого, вставил Ипполит Сергеевич, с улыбкой взглянув на сестру.
Нельзя! Она часто бывает здесь, а теперь, конечно, будет ещё чаще, ответила она ему улыбкой же.
Ищет жениха? Я не гожусь для этой роли.
Сестра пристально посмотрела в его лицо, овальное, худое, с острой чёрной бородкой и высоким белым лбом.
Почему же не годишься? Я, конечно, говорю вообще, без мысли об этой Олесовой ты поймёшь почему, когда увидишь её но ведь ты думаешь же о женитьбе?..
Пока ещё нет, кратко ответил он, подняв от стакана свои глаза, светло-серые с сухим блеском.
Да, задумчиво сказала Елизавета Сергеевна, в тридцать лет делать этот шаг для мужчины и поздно и рано
Ему нравилось, что она перестала говорить о смерти мужа, но зачем же, однако, она так пугливо позвала его к себе?
Нужно жениться в двадцать лет или в сорок, задумчиво говорила она, так меньше риска обмануться самому и обмануть другого человека а если и обманешь, то в первом случае платишь ему за это свежестью своего чувства, во втором же хотя бы внешним положением, которое почти всегда солидно у мужчины в сорок лет.
Ему казалось, что она говорит это больше для себя, чем для него, он молчал, откинувшись в кресло, глубоко вдыхая ароматный воздух.
Так я говорила накануне он был у Олесова и, конечно, пил там. Ну и вот Елизавета Сергеевна печально тряхнула головой. Теперь я осталась одна хотя я уже с третьего года жизни с ним почувствовала себя внутренно одинокой. Но теперь такое странное положение! Мне двадцать восемь лет, я не жила, а состояла при муже и детях дети умерли.
Что я теперь? Что мне делать и как жить? Я продала бы это имение и поехала за границу, но его брат претендует на наследство, возможен процесс. Я не хочу уступать своего без законных к тому оснований и не вижу их в претензии его брата. Как ты об этом думаешь?
Ты знаешь, я не юрист, усмехнулся Ипполит Сергеевич. Но ты расскажи мне всё это посмотрим. Этот брат он писал тебе?
Да и довольно грубо. Он жуир, разорённый, сильно опустившийся муж не любил его, хотя в них много общего.
Посмотрим! сказал Ипполит Сергеевич и довольно потёр руки. Ему было приятно узнать, зачем он нужен сестре, он не любил ничего неясного и неопределённого. Он заботился прежде всего о сохранении внутреннего равновесия, и, если нечто неясное нарушало это равновесие, в душе его поднималось смутное беспокойство и раздражение, тревожно побуждавшее его поскорее объяснить это непонятное, уложить его в рамки своего миропонимания.
Говоря откровенно, тихо и не глядя на брата объяснила Елизавета Сергеевна, меня испугала эта нелепая претензия. Я так утомлена, Ипполит, так хочу отдохнуть, а тут опять что-то начинается.
Она тяжело вздохнула и, взяв его стакан, продолжала унылым голосом, неприятно щекотавшим нервы её брата:
Восемь лет жизни с таким человеком, как покойный муж, мне кажется, дают право на отдых. Другая на моём месте женщина с менее развитым чувством долга и порядочности давно бы порвала эту тяжёлую цепь, а я несла её, хотя изнемогала под её тяжестью. А смерть детей ах, Ипполит, если бы ты знал, что я переживала, теряя их!
Он смотрел в лицо ей с выражением сочувствия, но её жалобы не трогали его души. Ему не нравился её язык, какой-то книжный, несвойственный человеку, глубоко чувствующему, а светлые глаза её странно бегали из стороны в сторону, редко останавливаясь на чём-либо.
Жесты у неё были мягкие, осторожные, и от всей её стройной фигуры веяло внутренним холодом.
На перила террасы села какая-то веселая птичка, попрыгала по ним и упорхнула. Брат и сестра, проводив её глазами, несколько секунд молчали.
Бывает у тебя кто-нибудь? Читаешь ты? спросил брат, закуривая папиросу и думая о том, как хорошо было бы в этот славный тихий вечер молчать, сидя в покойном кресле тут на террасе, слушая тихий шелест листвы и ожидая ночь, которая придёт, погасит звуки и зажжёт звёзды.
Бывает Варенька, потом изредка заезжает Банарцева помнишь её? Людмила Васильевна она тоже плохо живёт со своим супругом но она умеет не обижать себя. У мужа много бывало мужчин, но интересных ни одного! Положительно, не с кем словом перекинуться хозяйство, охота, земские дрязги, сплетни вот и всё, о чём они говорят
Впрочем, один есть кандидат на судебные должности Бенковский молодой и очень образованный. Ты помнишь Бенковских? Подожди! Кажется, едет.
Кто едет, этот Бенковский? спросил Ипполит Сергеевич.
Его вопрос почему-то рассмешил сестру; смеясь, она встала со стула и сказала каким-то новым голосом:
Варенька!
А!
Посмотрим, что ты о ней скажешь Здесь она всех победила. Но какой же это урод с духовной стороны! А впрочем вот сам увидишь!
Не хотел бы, равнодушно заявил он, потягиваясь в своём кресле.
Я сейчас вернусь, сказала Елизавета Сергеевна, уходя из комнаты.
А она без тебя явится, обеспокоился он. Не уходи, пожалуйста, лучше я уйду!
Да я сейчас же! крикнула ему сестра из комнат.
Он поморщился и остался в своём кресле, глядя в парк. Откуда-то доносился быстрый топот лошади и шорох колёс о землю.
Перед глазами Полканова стояли ряды старых корявых лип, окутанные сумраком вечера. Их ветви переплелись друг с другом, образовали вверху густой навес пахучей зелени, и все они, дряхлые от времени, с потрескавшейся корой, с обломанными сучьями, казались живой и дружной семьёй существ, тесно сплочённых стремлением вверх к свету. Но кора их стволов была сплошь покрыта жёлтым налётом плесени, у корней густо разросся молодятник, и от этого на старых мощных деревьях было много засохших ветвей, висевших в воздухе безжизненными скелетами.