Перевернув страницу, я мельком взглянула на часы и сердце екнуло: без четверти шесть. Я и не заметила, как быстро стемнело. Где же мама? Она редко заходит в магазины после работы. Может, поручили сделать что-то сверхурочно? Нет, тогда бы она позвонила Я включила телевизор, надеясь отвлечься; нашла что-то нейтральное, с тихой музыкой, и села на диван. Но взгляд не фокусировался, и неприятно вздрагивали мышцы: бежать, бежать. Только куда? Стрелки на часах еле двигались. Из коридора не доносилось ни звука: все соседи уже были дома.
Только бы с ней ничего не случилось.
В половине седьмого я набрала номер маминой работы. Долго слушала гудки, растягивая пальцами скользкую спираль шнура; потом опомнилась: что же это я, ведь могут позвонить, а тут занято В комнате холодно мерцал экран. Надо было что-то делать. Я вышла на лестничную площадку и прижалась лбом к щели между створками лифтовых дверей. Виден был черный трос в ярко-желтой шахте, он подрагивал: значит, в самом низу началось движение. Звук постепенно нарастал, затем оборвался, двери чавкнули. Не к нам. Я решила считать, как считала поезда метро, стоя на платформе и мысленно кляня опаздывающего друга. Один. Два. У нас предпоследний этаж. Три. Прекрати панику. Четыре. Куда мне звонить? Кабина приближается, но я не верю, что она остановится именно сейчас, поравнявшись со мной. Пять.
Где ты была?!
Мама делает шаг из лифта. Она слегка запыхалась, на лице смущение, но крови нет и одежда в порядке. Зеленое пальто с меховым воротником, шерстяная шапка мама тоже обманулась утренним снегом, последней агонией зимы.
Ох, прости, котик, она быстро целует меня, щека нежная и пахнет свежестью. Я к девчонкам зашла из отдела, а они день рождения справляют. Не думала, что так долго получится А ты чего, испугалась?
Наверное, она права, что так легко всё забывает, думала я, разогревая ужин. Мне бы тоже стоило забыть, ведь прошло уже столько лет. Но почему-то всякий раз, когда мама где-то задерживается, я вижу синие всполохи маяков на крыше «скорой». Маму увозят с сильным кровотечением из носа. После прижигания оно затихает, но затем начинается снова. Бледная и исхудавшая, она три дня не встает с больничной койки. Вечером, уложив меня спать, мамина подруга тетя Наташа долго шепчется с мужем, кивая в мою сторону заплаканным лицом. Она спрашивает, есть ли у меня ещё родные и где они живут, и в груди леденеет так, что трудно вдохнуть.
Наверное, глупо вспоминать об этом и мучительно решать идти ли мне в поход с геокружком, ехать ли на дачу к друзьям. Все равно невозможно быть с ней рядом всегда. Так я себя утешаю, а сама думаю: вот если бы отец был тут. Сильный, надежный, веселый. Как у Леньки. Мы бы все вместе запускали змеев, а дома пили бы чай за большим столом. Мама бросила бы свой архив и нашла настоящую, любимую работу. Ведь человек без этого чахнет, даже здоровый. А у нее анемия.
Я снимаю сковородку с огня. Гречка с мясом железо, яблочный сок витамин С. Лучше делать что-то, чем мечтать о несбыточном. Мы не в голливудском фильме, где дети заставляют родителей снова полюбить друг друга. Я ставлю тарелки на стол и улыбаюсь маме, которая выходит из ванной с полотенцем на голове.
5
Зое не спалось. Весь вечер ее мучала слабость, затылок налился свинцом трудно было даже смотреть телевизор. После чая она легла и сразу задремала, а потом душный, путаный сон оборвался, и стало слышно, как тикают часы, словно парящие во мраке. Было уже заполночь она чувствовала это, не глядя на циферблат, по особенной тишине вокруг и по черной пустоте окна, обращенного, как в небытие, в беззвездное небо. Зоя подождала еще, но сон не шел. В голову полезли суетные, мелкие мысли: о сапогах, которые надо сдать в ремонт, о повышении квартплаты. Во рту было сухо, от батареи тянуло жаром сауны или саванны? Она встала, вышла на кухню, не включая света, дочь поддерживала тут образцовый порядок, так что легко было на ощупь найти и стакан, и чайник. Спать расхотелось совсем. На полу в дальнем конце прихожей лежала бледно-желтая полоса, и Зоя, поколебавшись, осторожно приоткрыла дверь.
Ты чего сидишь? Поздно уже.
Кудрявая голова, темневшая на фоне ярко освещенных страниц, повернулась не сразу, будто бы нехотя. Подойдя поближе, Зоя увидела, что глаза дочери красны, а лицо усталое, с розоватой полосой там, где рука подпирала лоб.
Кудрявая голова, темневшая на фоне ярко освещенных страниц, повернулась не сразу, будто бы нехотя. Подойдя поближе, Зоя увидела, что глаза дочери красны, а лицо усталое, с розоватой полосой там, где рука подпирала лоб.
Мне надо закончить.
Что, трудно? прошептала Зоя, чувствуя острую жалость от того, что не может помочь.
Да нет, я свое уже сделала. Это Маринке. Она много пропустила, теперь догнать не может. Предметы новые
Зоя скользнула взглядом по тетради сплошные формулы, какая-то китайская грамота. Яся не раз пыталась объяснить, в чем суть ее специальности под громоздким названием «Фотограмметрия и дистанционное зондирование». Это, говорила она, измерение Земли с воздуха, при помощи аэрофотосъемки, радиоволн и лазеров. «А разве она еще не измерена? удивлялась Зоя. И глобусы есть, и карты». Ей казалось невыносимо скучным улучшать уже известное, копаться в деталях, погрешностях, миллиметрах. Нет, в том, что касается глобуса, все открытия давно позади. Каравеллы Колумба и Магеллана избороздили океан пятьсот лет назад, и «Земное яблоко»2 созрело уже к прошлому веку, покрывшись пятнами шести материков. А нынешним ученым достаются чужие огрызки. Какой смысл тратить на это жизнь? На свете еще столько загадок Бермудский треугольник, НЛО Но Яся не желала слушать об этом, и Зоино сердце сжималось при мысли о том, сколько времени, сил уйдет впустую. Надо радоваться юности, а не сидеть над формулами. Ах, как быстро промелькнут эти годы, окутанные лиловой весенней дымкой. Сама она слишком рано повзрослела и в неполные сорок уже почти похоронила себя, как вдруг в воздухе снова запахло сиренью.
Яся и раньше, в школьные годы, умела одеваться вернее, умела выглядеть хорошо хоть в платье, хоть в молодежной футболке. Лишних денег у них никогда не водилось, выбор одежды в магазинах был беден и безвкусен, но дочь находчиво украшала себя то шарфиком, то брошкой, комбинировала одни вещи с другими и носила их аккуратно и подолгу. В комиссионках (их теперь называли иностранным словом «секонд-хэнд») она выкапывала настоящие драгоценности, вроде того вязаного платья в этническом стиле. Прямое и длинное, с широким кожаным поясом, оно превращало Ясю в индейскую принцессу. Броский геометрический орнамент удивительно шел к ее крупным чертам, и Зоино воображение охотно дорисовывало вплетенные в косы соколиные перья и воинственные росчерки красной охры на смуглых щеках.
В жизни, впрочем, этих щек долго не касались ни кисть, ни пуховка. В отличие от сверстниц, дочь не спешила краситься и выщипывать в ниточку свои густые брови. Сама Зоя пользовалась косметикой только в юности, когда ей хотелось выглядеть постарше. А теперь на трюмо снова выстроились футляры с помадой и палитры теней. Скулы и виски Яся припудривала темным, отчего лицо становилось изящней; смягчался взгляд в золотистых веках, а твердо очерченные губы, которые она оживляла, под настроение, то бежевым, то вишневым, вызывали у Зои невольную зависть у нее самой рот был маленький, сердечком. Волнующе-сладкие флюиды поплыли по комнатам: земляничные нотки незнакомых духов, запах импортного лака для волос и утюга, которым Яся без конца наглаживала блузки. Это пьянило Зою, и она, как гончая, взявшая кровавый след, кружила около дочери, заводила разговоры по душам, всматривалась, вслушивалась, стараясь не пропустить ни знака. Ей хотелось дышать чужой любовью, но Яся делилась с ней крайне скупо. Зоя была готова, в пылу доверительной беседы, поведать ей о своих сердечных опытах; вот только рассказывать было нечего. После Юры она так и не сумела влюбиться, если не считать кинозвезд, чьи портреты стыдливо прятались в ее уголке среди картин. Мужчины вокруг были безлики, скучны, думали только о деньгах и сводили семейное счастье к кооперативной квартире и мастерице жене, которая будет эту квартиру обставлять.
А Юра Его она когда-то любила, а теперь могла лишь пожалеть. Зоя со слов дочери знала о его мытарствах: о том, как в перестройку закрыли региональное отделение НИИ, где он работал; как он, вернувшись в Москву, вложил накопленные деньги в частный банк. Вскоре банк прогорел, директор его сбежал, а Юра, отчаявшись, схватился за первое же попавшееся объявление о работе и стал машинистом в метро. В сорок лет ему не стыдно было менять профессию. Где тот успешный делец в дорогом костюме, которого она воображала? Теперь Зоя уже не мешала дочери: пусть видится с ним отец-неудачник не представляет опасности. Да и о чем им говорить? Встретятся раз-другой и забудут друг о друге. Однако вышло иначе. Яся вдруг кинулась его опекать, будто и зла не держала. Он подарил ей на семнадцатилетие свой старый «Зенит», и теперь по выходным дочь пропадала в фотокружке, а вечерами запиралась в ванной, занавесив дверь покрывалом. Зоя украдкой всматривалась в черно-белые скользкие квадратики, висевшие на прищепках; но там были всё больше пейзажи да лица незнакомых девчонок должно быть, институтских подруг. Юноши попадались редко и выглядели уж очень обыкновенными. Вряд ли среди них мог быть он.