Она и есть тот бог.
Если умеет совершать подобное со мной.
Вот оно, похмельное утро. Не знаю, как вы, я обожаю такие утра. Люблю дурачиться в еще пьяном состоянии, мне лучше танцуется и поется, я весельчак и задорный шут. Хорошо, если со вчерашнего осталась капелька выпивки и от нее не сильно тошнит. Тогда можно продолжить прогонять по венам жизнь, тратя ее бессмысленно и с легкостью мага, исполняющего ваши желания. Они просты и не навязчивы: стаканчик пива, пластинка старого Ленни и куриный бульон. Можно добавить свежего воздуха и затушенную накануне сигарету.
Я вышел на террасу в плюшевом банном халате с фужером игристого вина, закурил и улыбнулся ветру и полуденному солнцу. Вдруг разорвало счастье! Я набрал в легкие воздуха и крикнул: «Твою мать!». Почувствовал, как сзади подошла девушка и обняла меня. Мы постояли, приглаживая внутри вздыбившуюся шерсть нежданной радости. Я повернулся, и рай неожиданно закончился.
Сейчас вы поймете, что всегда происходит так, как я захочу. Помните, сегодня я уже что-то успел крикнуть? Угадайте легкую молодежную загадку: кто чаще всего заявляется наутро после правильной вечеринки к вам домой?
Жизель уже полчаса звонила и стучала в дверь. Злая, как непозавтракавший бульдог, опрометью, едва Жак впустил ее, помчалась в ванную. Сразу выскочила оттуда с воплем: «Говно! Говно!». Комната была занята до сих пор сношающимися бритоголовыми в фаллосных трусах. Причем в абсолютно уединенной компании, без единого женского полового органа. Я вошел туда и обомлел: кровь, фекалии, кривые рожи бывших заключенных, ныне крупных бандитов. Что им подсыпали, куда, и не переубивают они друг друга и нас, как свидетелей, когда их отпустит?
Ребята, вам пора! повторял я уже в десятый раз.
На помощь подоспел какой-то качок, похожий на эскимоса, он вытряхивал их друг из друга и на лестничную клетку.
Я отыскал Жака и попросил его найти пару девиц, чтобы вычистить квартиру. Затем мы с эскимосом принялись аккуратно будить остальных: девушки просыпались быстрее, парни после того, как на них опрокидывали литр ледяной воды.
И, конечно, что за пьянка, если она не заканчивается вызовом «скорой». Одна восприимчивая мадмуазель едва дышала. Валялась в бюстгальтере на моем любимом коврике около софы и, казалось, доживала свои последние минуты. По ее наивному сдобному личику я понял, что ей около пятнадцати. Подруга пожала плечами. Среди вновь открывших глаза нашелся врач, пообещал доставить ее в госпиталь без всяких вопросов. Соврет, что нашел на улице. Урод хочет воспользоваться девочкой. Мы застегивали ее блузку, и ее стошнило. Теперь дойдет сама.
Люди испарялись вместе с парами спирта в воздухе моей квартиры. Жак жарил групповую яичницу, что-то рассказывая Жизель. Она сидела на столе рядом с плитой, болтала ногами и как-то молодо улыбалась.
Гаспар! Ты что тут устроил? Сколько можно пить?
Привет! И я рад тебя видеть. Ты по делу?
Конечно! Тебя проведать!
Короче, оставлю вас. Жак, я до вечера занят.
Я подошел к Мишель.
Все хорошо?
Mon amour! Лучше не бывает! Ты как?
Вроде ничего. Можно я позже зайду к вам?
Пату, ты не против?
Должна быть? Гаспар, тебе не трудно принести с собой книгу? Ты обещал.
Какую?
Ты читал на лестнице. Про Антарктику.
А! Нет проблем.
Я сел на кровать. Достал из-под нее бутылку виски, отхлебнул добрых пару глотков, снял чехол с пишущей машинки и начал вспоминать сказки детства, подаренные Жизель.
«Вторая столица в карьере еще больше первой. Я ощущала себя маленькой внутри этого города, слишком маленькой. Прибытие в аэропорт, я ждала свершений, надеялась, что перечеркнула события предыдущего опыта, стану работать так, как миллионы людей в мире: без членов в моем влагалище. Добиться всего самой! Я ждала человека из агентства по трудоустройству, обещавшего работу горничной. Пила кофе и мечтала. Девочка, совсем юная и глупая. Меня поселили в приличный дом со всякого рода строителями. Мы ели вареный картофель и жаловались на отсутствие денег. Одна лодка, идущая ко дну. Чудилось, что буду обожать город и людей. Проступил тот свет, которого давно не хватало. Уверяли, что если продержусь вдали от родительского дома три месяца, то не захочу никогда туда возвращаться. Они оказались правы, не зная, что я уже полгода там не была. Аргументом служили деньги. Дура. Окончила бы провинциальный университет и получила бы малооплачиваемую работу, при этом имела бы общепринятое счастье. А сейчас как мне его испытать? Через неделю, так и не найдя работы, выла от одиночества и звонила подругам, рассказывала душещипательные истории про герцогов и замки. Я поймала себя на том, что много думаю, причем вслух. С ума схожу. Стало жутко. Закурила. Поднимала с асфальта сухие сигаретные окурки, вытряхивала горелый табак и скручивала из газетной бумаги папиросы. Через месяц объявился мужчина из агентства. Привел к похожему на сутенера негру. Тот окинул меня взглядом, попросил на утро прийти в колготках, выдал адрес. Резко сделалось все равно на все, я пошла. Опять сосать зато безбедно. Долго не готовилась, просто пришла.
Мне выдают зеленую форму горничной: мешковидное платье на размер больше и передник с двумя вместительными карманами. В раздевалке толпятся двадцать женщин разного возраста. Я самая молодая и хилая. Показывают, где брать тележку, выписывают шесть номеров на все пять часов. Крепкий кофе в столовой и скоро обед. Мастер-класс от грузной латиноамериканки и вперед. Гостиничный номер примерно тридцать квадратных метров, чаевые и прочие остатки того, чем можно поживиться, уже забрали старшие по званию. Сначала постельное белье им потом можно мыть ванную. Простынь и наволочки легко поддаются смене, а покрывало не поднять. Трачу на него четверть часа. Пылесосить легко. На кафеле в туалете не должно виднеться разводов это труднее. Я в поту и уже устала. Обед. После него еще пять комнат, другие девушки уже убрали по четырнадцать. Во втором номере не смыто. Это моя работа, но меня рвет. Кровать в свежей моче. Иду вниз, выяснить, как быть с матрасом. Говорят переходить в другую комнату. Здесь пепельница. Включаю телевизор, закуриваю. И так становится жалко себя, так все внутри сжимается от отвращения к жизни. Смотрю на окно, прыгнуть бы вниз, а оно не открывается. Номер готов. В коридоре встречает напомаженный мужчина и манит к себе знаком Свободы и Независимости с цифрой пятьдесят. Как думаешь, соглашаюсь? Я независима, я в жопе.
Несколько месяцев в отеле каждый, кто хотел меня поиметь, платил по полсотни баксов, а я твердила: «Я буду жить, буду жить!». Дома рыдала в подушку, вымывала из вагины дрянь, которая все сильнее и сильнее из меня лилась и воняла, но я жила. Однажды моя начальница меня застукала и с позором выгнала. Заработанное потратила уже в другой стране на лечение сразу от четырех болезней, одна из них нервное истощение».
Выпил еще. В сумке отравленной грудной клетки хаос, бедлам: мятые, рваные, испачканные плевками и жидким навозом чувства. Копнуть сверху изрезанное неудачами прошлое. Следующий пук хлама обязательно прокричит о предательстве и злом умысле. За ними обжорство гнилыми правилами. Дальше? Интересно, что бы мог значить бывший тетрадный лист, скомканный и изуродованный чернилами, давно расплывающимися подо льдом слез? Ах, да Попытки несуществующей дружбы. Была. Объятая пламенем жажды общения затмевала на время глаза, расслабляла рассудок, внезапно оказывалась несовершенной, плодила подвох и бесчестие; руки в свободном полете облепляли истину, душили и, как из тюбика, выдавливали предательство. Себя. Его. Нас вместе и того, что нам жизненно важно. И уже не спасти. Не переплавить обрывки в искусство, светлое, ценное и заветное.
И последнее. Старательно спрятанное и, пожалуй, опасное, острое упущение. Моя любовь. Классически непостоянная, взрывная и скользкая. Тьфу на нее! Не одобряю всечеловеческой слабости: погрязнуть в ком-то! Заплатить пухлому белому ворону, а у дятла с рогами и копытцами принять тот товар. За блестящим пунктиром праздничного банта треск, крапива и нож. Распорядись ими сам! Хочешь пропей!
Вытряхну соринки детства и прочие сувениры из сказок, чтобы вовсе не осталось в огромном мешке воспоминаний, окуну в прохладную воду прозрачного озера, смою пыль сомнений и кляксы попыток, подвешу на сук дерева пусть солнце сожжет микробов сжирающей изнутри неуверенности.
Пустой и готовый принять новое, я вдыхаю химический воздух и жмурюсь.
Вперед! Гадьте в мое дохлое, вычищенное дотла сердце!
День пятый. Два поколения
Если трясутся слегка руки, то в тексте жизнеописаний подпрыгивают непростительные опечатки. Я попадаю на ненужные клавиши и порчу, порчу поток энергии слов. Представлялось, что история завернется в сложный сюжет, окажется серьезной и ужасной, а получается порнографический роман дряхлеющего извращенца.
Конечно, это в определенной степени составляло когда-то мою жизнь, частично, физически. В укромных местах моей души темно и тоскливо оттого, что не хватает отзывчивости и любви в светлом их проявлении.
Зверски опостылело гниение, поэтому, ссылаясь на безнравственность, подчеркиваю доброту и нежность. Обезвреживая и оголяя пороки, принуждаю к славным поступкам. В серой массе найдутся герои, за ними последуют и будут подражать. В утопии есть истина, не прикладывать ее ко всем с безразличием перевоплотится теория в практику. Спорный вопрос о необходимости и итогах, но разве не приходилось человеку испытывать на себе миллионы новых веяний? Разве не выжил он из-за этого? Видим видимое, обоняем обоняемое, а судить об исключениях дано иным.