Тогда лицо, которое прежде, как казалось, мрачно и укоризненно наблюдало за ним из сердца сверкающего заката, лицо это отодвинулось от него и оставило наедине с душевной радостью и мыслями о том, как этой очень важной ночью он будет произносить волшебную брачную клятву своей Люси; ну, a юность, более счастливая, чем Пьер Глендиннинг, сидела и наблюдала, как солнце этого дня клонится к закату.
IV
После этого веселого утра, уже в тот полдень, когда все случилось, и тем же вечером, столь наполненным различными мыслями, душа Пьера уже обрела радостную мягкость и спокойствие; бесподобное чувство дикого мучения от ожидаемого восторга в более слабых умах слишком часто уводит милую влюбленную птицу из ее гнезда.
Начало ночи было теплым, но темным из-за еще не взошедшей луны, и Пьер прошел под развесистыми пологами из длинных ветвей плакучих деревенских вязов, почти непроницаемой чернотой окружавших его, но не ведущих к залам, мягко освещенным его очагом. Он отошел не очень далеко, когда на некотором расстоянии от себя он заметил свет, медленно приближавшийся с противоположной стороны дороги. Поскольку носить фонарь было обычаем некоторых более пожилых и, возможно, робких жителей деревни, выходящих из дому темной ночью, то увиденное не было чем-то новым для Пьера; тем не менее, пока тот тихо приближался, единственно различимый им, его так или иначе охватило невысказанное предчувствие, что свет должен искать именно его. Он почти дошел до двери дома, когда фонарь пересекся с ним; и, как только его быстрая рука коснулась, наконец, маленьких створок калитки, которая, как он мыслил, пропускала его с большим восхищением, так тяжелая ладонь легла на него, и одновременно фонарь был поднят к его лицу, закрыв темную фигуру человека, чье лицо он мог, пусть и неотчетливо, но различить. Но Пьера, открытого для обозрения, как оказалось, уже быстро исследовал другой человек.
«У меня письмо для Пьера Глендиннинга», сказал незнакомец, «и я полагаю, что это вы». Одновременно с этими словами письмо было вынуто и вложено в руку Пьера.
«Для меня!» воскликнул Пьер, бледнея и приходя в себя после странной встречи. «Мне кажется, что сейчас странное время и место для доставки вашей почты, кто вы? Стойте!»
Но, не давая ответа, посыльный обернулся и уже повторно пересек дорогу. Первым импульсом Пьера было шагнуть вперед и преследовать его, но, улыбнувшись над своим собственным беспричинным любопытством и трепетом, он снова остановился и плавно повернул письмо в своей руке. Какой таинственный корреспондент, подумал он, своим большим пальцем обводя печать по окружности; никто не пишет мне, кроме как из-за границы, и их письма приходят через контору; и что касается Люси фу! только что она сама была на этом месте, и едва ли её письма были бы доставлены от её собственных ворот. Странно! но я приду и прочитаю его; нет, нет так; я приду и прочитаю снова в ее собственном сладком сердце это дорогое официальное письмо с небес ко мне, и это дерзкое письмо для меня занятно. Я подожду, пока не приду домой.
Он вошел в ворота и положил свою руку на дверной молоточек дома. Внезапная прохлада в его руке вызвала бы небольшое и, в любое другое время, необъяснимо приятное чувство. Непривычно для него, но дверной молоточек, казалось, произнес «Входа нет! Прочь, и сначала прочитай свое письмо»
Наполовину встревожившись и наполовину подтрунивая над собой, уже уступив этим темным внутренним наставлениям, он, подсознательно оставив дверь полуоткрытой, повторно прошел через ворота и вскоре снова обнаружил себя идущим домой.
Он больше не говорил с собой намеками; мрачный дух уже заполнил его сердце и погасил там свет; тогда, впервые за всю свою жизнь, Пьер осознал непререкаемые наставления и предчувствия Судьбы.
Он незаметно вошел в зал, поднялся в свою спальню и, поспешно закрыв в темноте дверь, зажег свою лампу. Как только зажженное пламя осветило комнату, Пьер встал перед круглым столом, куда его рукой лампа была поставлена на медный круг, который регулировал фитиль, и взглянул на отражение в противоположном зеркале. У отражения были черты Пьера, но лицо уже странно изменилось и стало ему незнакомым; лихорадочное рвение, страх и невысказанные плохие предчувствия! Он бросился на стул и какое-то время безуспешно боролся с непостижимой силой, которая овладела им. Затем, отвернувшись, он вытянул письмо из-за пазухи, шепча себе на тебе, Пьер! каким робким теперь ты будешь считать себя, когда это ужасное письмо окажется приглашением на завтрашний ночной ужин; быстрее, дурачок, и напиши шаблонный ответ: г-н Пьер Глендиннинг будет очень рад принять мисс такую-то и далее подобное вежливое приглашение.
Он незаметно вошел в зал, поднялся в свою спальню и, поспешно закрыв в темноте дверь, зажег свою лампу. Как только зажженное пламя осветило комнату, Пьер встал перед круглым столом, куда его рукой лампа была поставлена на медный круг, который регулировал фитиль, и взглянул на отражение в противоположном зеркале. У отражения были черты Пьера, но лицо уже странно изменилось и стало ему незнакомым; лихорадочное рвение, страх и невысказанные плохие предчувствия! Он бросился на стул и какое-то время безуспешно боролся с непостижимой силой, которая овладела им. Затем, отвернувшись, он вытянул письмо из-за пазухи, шепча себе на тебе, Пьер! каким робким теперь ты будешь считать себя, когда это ужасное письмо окажется приглашением на завтрашний ночной ужин; быстрее, дурачок, и напиши шаблонный ответ: г-н Пьер Глендиннинг будет очень рад принять мисс такую-то и далее подобное вежливое приглашение.
Пока он все еще считал письмо оповещающим. Посыльный поспешно обратился к нему и поставил такую задачу, которой у Пьера еще не было, покуда он не бросил один взгляд на адрес на письме. И сейчас же дикая мысль пронеслась в его голове, каков будет результат, если он сознательно разорвет письмо, не посмотрев на почерк человека, который обращался к нему. Едва он начал тешить себя этой полубезумной надеждой самому полностью навести четкий порядок в своей душе, как ощутил, что обе его руки, сложенные посередине письма, раздвинулись! Он вскочил со своего стула небеса! пробормотал он, невыразимо потрясенный силой того настроя, который впервые за всю его жизнь невольно появился при совершении в тайне постыдного для него действия. Хотя его настроение никак не приводило к собственному преднамеренному поиску; все же теперь он быстро осознал, что он, возможно, немного потворствовал ему вследствие несомненно странного, безумного увлечения нежностью, с которой человеческий ум, даже энергичный, иногда сопереживает любой эмоции, как романтической, так и мистической. В такие моменты неохотно, никто не думает, что это может быть страшно но мы пытаемся найти чарующую силу, которая покажет, что с течением времени нас всех, удивленных, впустят в туманное преддверие духовного мира.
Пьер теперь, казалось, отчетливо чувствовал в себе две противоречивых силы, одна из которых просто боролась в его сознании, и каждая из которых боролась за господство; и между их одновременным финальным восхождением он решил, что в состоянии осознать, пусть и не пророчески, свою способность стать единственным судьей. Одна предлагала ему покончить со всем при помощи эгоистичного уничтожения письма, поскольку неким темным путем его прочтение безвозвратно запутало бы его судьбу. Другая предлагала ему отклонить все опасения; не потому, что для них не было никакого возможного основания, а потому, что отклонить их было бы более мужественно, если не брать в голову то, что может случиться. Этот хороший ангел, казалось, мягко говорил Прочитай, Пьер, и если даже чтение сможет запутать тебя, ты все же таким путем сможешь распутать другое. Прочитай и почувствуй, что больше всего счастлив тот, кто, проникнувшись исполнением всех обязанностей, останется к счастью равнодушным. Плохой ангел вкрадчиво дышал Не читай его, мой дорогой Пьер, а разорви его и будь счастлив. Затем от взрыва его благородного сердца плохой ангел канул в небытие, а хороший начал вырисовываться всё яснее и яснее, возвысившись и почти приблизившись к нему, улыбаясь печально, но благожелательно; в то время, как издалека, минуя бесконечные расстояния, замечательные гармонии пробрались к нему в сердце, да так, что каждая вена запульсировала в нем, словно некий небесный свод.
V
«Имя в конце этого письма будет совершенно необычным для тебя. До настоящего времени мое существование было совершенно неизвестно тебе. Это письмо тронет тебя и причинит тебе боль. Я хотела бы уберечь тебя, но не могу. Мое сердце это мой свидетель, который заставляет меня думать, что если бы эти выстраданные строки, передаваемые тебе, могли бы в самой слабой степени сравниться с этими мыслями, то я навсегда отказалась бы от них.
«Пьер Глендиннинг не единственный ребенок твоего отца; в глазах солнца, силы, которая ведет его, я являюсь твоей сестрой; да, Пьер, Изабель называет тебя ее братом её братом! о, это самое сладкое из слов, о котором я так часто размышляла наедине с собой и едва ли не считала богохульным для такого изгоя, как я, так говорить или думать. Дражайший Пьер, мой брат, дитя моего собственного отца! ты воплощение ангела, поскольку сможешь перепрыгнуть через все бессердечия и нравы окружающего мира, который назовет тебя глупцом, глупцом, глупцом! И проклянет ли он тебя, если ты уступишь этому небесному импульсу, единственному, что может принудить тебя ответить на долгую тиранию и теперь, наконец, утолить неутолимую тоску моего разорванного сердца? О, брат мой!