Он выбирает особенный способ взаимодействия со смысловым наследием своих собеседников: мышление телом и движением. Разговор с (памятливым) пространством всем собой. Превращение самого себя, вкупе со всеми своими обстоятельствами, в инструмент (лучше в орган) понимания.
Предфилософский трактат такое бывает? Теперь да.
Как видно из всего до сих пор сказанного, у «Предместий» есть и куда более канонические жанровые родственники, черты и опыт которых этот большой текст охотно заимствует, сращивая их притом между собою и наращивая за их счет свои мировоспринимательные возможности: с одной стороны это эссе, дневник и травелог, с другой стороны историческое исследование: реконструкция жизни и культуры русской эмигрантской среды, сложившейся во Франции между двумя мировыми войнами, а отчасти и культуры той среды, в которой взрослел автор, знакомившийся с наследием своих нынешних героев «в YMCA-Pressовских репринтах».
От эссе здесь уже упомянутое своеволие: готовность (неразрывных друг с другом) мысли и воображения ветвиться из любой произвольно взятой точки в непредсказуемые стороны (а автора чутко и доверчиво следовать за их общим ростом). От дневниковой записи то, что это, собственно, она и есть: четко датированный рассказ о том, что случилось с повествователем вовне и внутри в один-единственный день, 29 марта 2017 года, когда он гулял по парижским предместьям (чем-то это напоминает мне толстовский, утопичный, так и не воплотившийся вполне замысел написать роман об одном-единственном дне вместе со всем, что в него вместилось. Теперь-то мы знаем, и роман Макушинского, несомненно делающий шаг в указанном Толстым направлении, очередное тому доказательство, что вмещается в любой единственный день по крайней мере вся жизнь. А на самом деле и не одна). От травелога, понятно, путевые впечатления. Ну ещё и чуть-чуть от путеводителя: все факты, имена, цифры, указания маршрутов ведь точные, почти вплоть до расписания поездов. «В Кламар идет поезд с вокзала Монпарнас, вернее, останавливается в Кламаре поезд, с вокзала Монпарнас идущий в Версаль, в Рамбуйе». Хоть бери книгу в руку да иди тем же путем вспоминая по дороге, укладывая в формы видимого пространства свое, единственное. Собственно, как раз это и было бы, кажется, самым правильным способом её прочтения.
По крайней мере, для того, кому, как и автору, не менее высокосложных умопостроений милы, дороги и полны значения «надорванные фантики, подробности бытия». Верные чувствилища мысли.
2020Между жанровых стульев14
От досмысловых истоков к понятийному устью
Дмитрий Бавильский. Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах. М.: Новое литературное обозрение, 2020.
Ну понятно, что Италия настолько уже изъезжена и иссмотрена, до такой уже степени перегружена чужими (бросающимися в глаза вместо самой страны, выдающими себя за неё) толкованиями, что ездят туда, а люди наиболее думающие и критичные особенно, давно уже не ради её самой: а чтобы с её помощью, при её посредстве понять и рассмотреть что-нибудь вовсе другое. И не обязательно себя, как тоже слишком давно и типично делают путешественники. А вот, например, «меланхолию и чувство недостаточности современного человека», его «цифровое» восприятие, судьбы России (всё это в качестве предметов рассмотрения в книге обещает нам аннотация)
И что, думаете, Дмитрий Бавильский такого не делает? Делает, и ещё как; и говорит (а больше показывает, самим устройством текстов) об этих предметах весьма много дельного. Только вот поступает он, кажется, хитрее всех, берущихся ныне писать, во-первых, на итальянские темы, во-вторых, о своих перемещениях в пространстве и об отношениях с ним вообще. А уж об этом последнем текстов сегодня в таком избытке, что и само, издавшее том Бавильского, «Новое литературное обозрение» стремясь, видимо, внести хоть какой-то порядок в это хаотичное изобилие завело у себя специальную серию для них, «Письма русского путешественника». Правда, «Желание быть городом» в эту серию не уместилось и явно не потому, что в нём шесть сотен страниц. По крайней мере не в первую очередь поэтому.
Бавильский сделал (выберем этот глагол, избегая совсем уж умозрительного «выстроил», обычно этот автор склонен к органичному выращиванию своих текстов, впрочем при внимательном всматривании одно другому не противоречит) итак, сделал книгу, намеренно рассчитанную на прочтение несколькими способами (а лучше всеми вместе), и все будут правильными.
И что, думаете, Дмитрий Бавильский такого не делает? Делает, и ещё как; и говорит (а больше показывает, самим устройством текстов) об этих предметах весьма много дельного. Только вот поступает он, кажется, хитрее всех, берущихся ныне писать, во-первых, на итальянские темы, во-вторых, о своих перемещениях в пространстве и об отношениях с ним вообще. А уж об этом последнем текстов сегодня в таком избытке, что и само, издавшее том Бавильского, «Новое литературное обозрение» стремясь, видимо, внести хоть какой-то порядок в это хаотичное изобилие завело у себя специальную серию для них, «Письма русского путешественника». Правда, «Желание быть городом» в эту серию не уместилось и явно не потому, что в нём шесть сотен страниц. По крайней мере не в первую очередь поэтому.
Бавильский сделал (выберем этот глагол, избегая совсем уж умозрительного «выстроил», обычно этот автор склонен к органичному выращиванию своих текстов, впрочем при внимательном всматривании одно другому не противоречит) итак, сделал книгу, намеренно рассчитанную на прочтение несколькими способами (а лучше всеми вместе), и все будут правильными.
К слову, мне показалось до обидного несправедливым представление автора в начале книги как «известного блогера, писателя» в таком порядке, даже если он так представил себя сам. Он прежде всего писатель (независимо от того, принимают ли его тексты в результате облик книг, которые можно поставить на полку), потому что в принципиальное отличие от блогера, простодушно и по большому счёту необязательно фиксирующего протекающую мимо реальность, создаёт сложные, умышленные конструкции для уловления этой реальности и её рассмотрения. Многофункциональные оптические приборы. Книга об итальянском путешествии ярчайший пример таковых, хоть исследуй на нём особенности их построения. Заинтересованный читатель помнит вышедший в 2016-м «Музей воды»: похожим образом устроенный, с помощью новейших гаджетов выстроенный дневник-травелог Бавильского о единственном городе Венеции. Та книжка была, среди прочего, лабораторией приёмов и испытательным их полигоном: техники наблюдения, описания, осмысления, отработанные в венецианской экспедиции, автор теперь развивает, усложняет, уточняет на куда более обширном материале.
Так вот, способы прочтения интеллектуального романа Бавильского с Италией. А это и роман во всех значениях слова, включая любовь: сложного, не склонного очаровываться, пристально-внимательного человека к сложнейшей героине-адресатке, предстающей ему по меньшей мере в тридцати пяти обликах; её (заведомо неполное) познание, выстраивание отношений с нею сквозной сюжет книги. (В одном месте автор обмолвится: «экзистенциальная проза». Поймаем на слове.) Кстати, это ещё один способ прочтения, сразу считаем: во-первых. Во-вторых, это типичный травелог со всеми классическими признаками жанра: хроника посещения тридцати пяти городов Италии, осмотра их (тут безупречно работает туристическое словцо) достопримечательностей в исторически конкретное время: осенью 2017-го, всё расчислено по календарю. Книга прекрасно поддаётся и это уже в-третьих не просто прочтению, а прямо-таки использованию как путеводитель, с внятно проложенными маршрутами и чётким объяснением того, что они дают: бери в руки и ориентируйся. В-четвёртых, она может быть прочитана как сборник искусствоведческих этюдов (в том числе и о том, чего автор не видел: искусство не перестаёт быть искусством в зависимости от того, видишь ты его или нет). В-пятых, культурологическая эссеистика: рефлексии включённого наблюдателя обо всём, обещанном нам с первых страниц (а наблюдаемое пространство самой своей формой задаёт осмыслению этих тем жёсткий порядок): и о меланхолии с недостаточностью, и о судьбах печального нашего отечества, и о цифровом восприятии, и о восприятии вообще Да, в-шестых, but not least и даже не last, порядок этого перечисления произволен, тут и не знаешь, что назвать первым, диалог с Павлом Муратовым, в ответ «Образам Италии» которого книга была замыслена, гигантская пометка на полях муратовского «исторического путеводителя», активное возражение ему, «почти полностью» сосредоточенному на описании «памятников истории и шедевров искусства» и выносящему за скобки обстоятельства их восприятия. Для Бавильского же они страшно важны, и вот почему: настоящий, главный его герой (не только этой его книги, но вообще) восприятие в его истоках и осуществлении и построение смысла, начиная от его досмысловых истоков и вплоть до понятийного устья.