При разговоре с Абрашей я поразил его тем, что смог добиться отпуска. Он назвал это чудом. Глупый, он не понимает, что значит желать. А мне необходимо было съездить и, кажется, не напрасно.
Я готов трудиться до последних сил, чтоб иметь тебя рядом с собою. Значит, что я буду видеть тебя, безгранично мою. Да зачем писать! Ты, я знаю, понимаешь меня.
Милая Муся, при трезвом суждении я вполне оправдываю твои колебания. Я не из тех, кого можно любить с первого взгляда, но узнав полюбишь, и то не умом, а сердцем.
Пришёл связной и коротко ответил: «Нет». Почему? За пять дней одно письмо. Буду ждать.
Вернулся в 11 часов. С 6 часов был у Абрама. Время провели хорошо. Писем от тебя нет. Получил только одно.
Разлука лучший экзамен любви
1314.4.44
Получил письмо. Долго сидел и думал. Думал тяжело и объективно. И знаешь, логика на стороне матери. Но она, конечно, ослеплена родительским эгоизмом. Ведь бывают же люди из воров и пр., бывают и подлецы под лоском внешнего воспитания. Так что её критерий, с которым она подходит к людям, не признан всеми и далёк от аксиомы.
Что такое культурность: говорить «здравствуйте» тогда, когда хочется сказать «чтоб ты сдох»? Меня удивляет эта культурность людей, впитавших перлы литературы, их содержание и идеи, но коль скоро дело касается своих интересов, то они забывают Герцена и Тургенева. Люблю я смотреть на московскую культуру с задней площадки трамвая. Хорошо наблюдать её, но, когда мне пришлось задеть локтем людей в погоне за счастьем, не украденным, а отданным мне, культурные люди кричат: «Куда прёшь?» как кричат на рабочего в трамвае, глядя на его блузу, но не зная, что он, быть может, сделал что-то большее для человечества, чем тихая жизнь.
Логически: я не пара. Но я не из тех, кто ставит свою фигуру в центр вселенной, хотя и беру себе место в жизни, и смогу ценить счастье, попавшее мне, больше, чем тот, кто примет твою любовь как нечто должное. Вот это основная разница во взглядах на твоё счастье. Пишу не в осуждение Ольги Семёновны23, а отвечаю на письмо так, как я думаю. Но почему она думает, что ты убежишь от меня? Что угодно, но этого не будет. Я не исключаю возможности столкновений по вопросам труда, но не быта.
Что делать?
Герцен порядочно написал по этому вопросу, и, кажется, всё сводится к тому, что человек имеет право на счастье, но ему мешают условности.
Я не Герцен и не берусь решать философских вопросов. Пусть люди отказываются от счастья, я отвечу прозаически: прежде всего, не следует дразнить людей и задевать больные места, коросты быта. Пусть для них небо остаётся без грозовых туч. Это не ложь и не подлость. Вдруг завтра бой, и твой Ганя не будет иметь претензий к жизни, или останется инвалидом и не будет иметь претензий к судьбе. Значит, угроза была напрасной, и она только сделает трещину в семье.
Может, за этот период тебе встретится человек, и тебе трудно будет связать свою судьбу со мной. Вот когда я явлюсь со всеми данными не пылкого любовника, а мужа, мы сами можем решить вопрос, не консультируясь у инструкторов по счастью (вроде Деи).
Но прошу одно: пусть тебя не оскорбляет этот материнский эгоизм. Будет время: ты не убежишь, а вернёшься радостной, тогда сердце матери оттает. Ведь мы знаем друг друга больше.
Ты удивляешься, как это получилось. Детка, да ведь когда я преодолевал препятствия разлуки, я знал, что сила моих чувств передаётся тебе. Ничего удивительного нет, что твоё сердце согрелось около моего огня больше, чем около яркого света твоих товарищей.
По-моему, волноваться нечего. Разлука лучший экзамен любви. И, если на нём мы провалимся, это будет легче, чем поспешно построенная жизнь, которая может раздавить или покалечить её обитателей.
Прости, что я пишу тебе так спокойно. Это письмо мне далось не даром, но я должен уметь спокойно говорить о беспокоящих меня вопросах.
Теперь мне хочется поговорить не с робкой девушкой, ошеломлённой ударом жизни, а с другом, работником, учителем.
Как я рад, что ты понимаешь, что твои знания в Москве «предмет ширпотреба», тогда как в другом месте это насущный хлеб для детей культурно голодных, знающих свою отсталость, стремящихся к свету. Вспомни интеллигентов 50-х 60-х годов, которые бросали карьеру (оклад, квартиру, положение) и шли «сеять разумное, доброе, вечное» в свою Вахлатчину24. Муся, разве ты не чувствуешь свою силу?
Но я не против Москвы. Только в ней я жить не буду. Километров 50100 и там я буду не просто выполнять, а трудиться. Муся, дай мне свою руку в этом труде, и мы пройдём небесполезную дорогу (хотя и нелёгкую).
Ну и разболтался, да ещё и на три гласа. Не сердись. Чувствуй себя бодрей. Мудрец сказал: «Если твоя правда настоящая, то час её прихода недалёк». Аминь!
Чтоб не нервировать семью, разреши писать или на школу, или до востребования. Мне всё же не хочется доставлять лишних мучений твоей маме.
Жду писем, таких, как это, я вижу его откровенность, и это радует меня. Твой Ганя
14.4.44. (опять 4 четвёрки) помнишь 4.4.44. твоё решение. Это я считаю нашим днём.
Добиваться чего-либо против своей совести не намерен
1314.4.44
Снова и снова перечитываю письмо. Я рад, что моя Ласточка любит меня до такой степени, что даже открыла это родным. Нет, это уже не ласточка, а орлица, способная защищать свою судьбу.
Неприятно, что близкие против меня.
Моя милая Муся, меньше анализируй события и не задавай вопросы: «За что?». Разве любят за то, что вкладывается в табель? Да, ты права, я достаточно плох, чтоб не обязательно возбуждать симпатию окружающих. Но тебе я отдал не показную сторону, а лучшие чувства. Отдал доверчиво и беспредельно. Отныне ты хозяйка моей души, а мне остаётся только управлять судьбой.
Как я рад твоим откровенным письмам! Это лучший залог взаимного доверия. Пусть правда не всегда приятна, но не от нас ли зависит жизнь?
Быть может, это письмо, как и многие другие, будет уничтожено, но мои мысли адресованы тебе, и пусть они доходят до тебя, минуя систему Наркомсвязи.
Ты пишешь о том, чтобы я не менял характера. Было время, когда желание и сомнения расшатали характер, а сейчас этого нет. Я чувствую себя спокойным. Добиваться чего-либо против своей совести не намерен, но у меня есть достаточно возможностей добиться. Муся, посылаю тебе справку как память: для одного ордена не поставлен номер, так как приказ есть, а получить до сих пор не могу. Если погибну сохрани как память.
Твой нелепый Ганя
Часть 3. Да, я не из «вашего круга»
Глава 31. Не хочу соваться в шум Москвы
Невольно вспоминается случай из моей жизни
15.4.44
Тяжело без писем. Перечитываю старые, но иногда их трудно бывает читать, особенно твоё «добавление к письму». Мне невольно вспоминается случай из моей жизни. Если не хочешь слушать печальных «сказок» брось письмо.
Мне было 26 лет. Я имел положение, которое принято называть «блестящим». Это обстоятельство открывало передо мною двери порядочных семейств. Я решил жениться на М. Она любила меня за весёлый характер, умение работать и какие-то другие качества. Я видел в ней неплохого товарища. Мамаша была недовольна её выбором, но её ошеломил мой приступ, она не посмела сказать «нет», ссылаясь на дочь. А дочь сказала «да».
Прошёл год. Родился Боря моя мечта. Но надо мной сгустились тучи. Муж сестры М. второй секретарь райкома посоветовал ей развестись со мной. Мать настаивала на этом. Она не могла бросить меня (нашла во мне что-то хорошее). Тогда началась травля: вечные споры, упрёки о загубленной девичьей чести и её молодой жизни. Пришлось закрыть двери перед родственниками, но от матери она не могла отказаться (ухаживание за ребёнком). По какой-то роковой ошибке в моей привычной рюмке вина оказалась примесь яда. В бесчувственном состоянии я был отправлен в больницу. Жене запрещено было туда являться. Из больницы я уехал на попутной М-125 и явился домой в больничном халате. Встреча была не из радостных.
Наконец, мне посоветовали переехать на родину жены (Жмеринка). Я сдал вещи, купил билет и ждал поезда. Подъехала машина районного прокурора. Меня арестовали. На вопрос жены «Что делать?» мать ответила, что они едут домой и будут ждать решения вопроса. Но, доехав до Ташкента, М. категорически заявила, что до моего освобождения она никуда не поедет. Через 17 дней меня освободили.
Когда мы приехали на Украину, начался чёрный период моей жизни: безработица, отсутствие надежд, голод и болезнь сына. Всё это проходило на фоне упрёков и сцен. Мать, имевшая доходы, себе и дочери готовила отдельно. Я в это время находил дела и исчезал из дома. Наконец, я съездил в Среднюю Азию и добился гражданской реабилитации. Это дало мне возможность работать в начальной школе.