Положение было блестящим, то есть признанный авторитет, материальная обеспеченность, налаженность работы.
В 1936-м всё это рухнуло. Меня обвинили в отрицании возможности построения коммунизма в одной стране и антисемитизме, так как я объяснил, что евреи не нация (на основе определения Сталина, 4 признака наций). Тогда была мода разоблачать, и меня начали разоблачать.
Я заметил, что мои товарищи от меня отвернулись, в РК не слушали, РайОНО копалось во всех моих конспектах. Наконец меня сняли с работы и исключили из партии.
Боже, сколько грязи вылили на меня.
Мой свояк 2-й секретарь РК советовал уехать на Украину, то есть бежать. Я не согласился, не чувствуя вины. Начали уговаривать жену, чтоб она разошлась со мной, но она отказалась. Тёща устраивала дикие сцены «губителю счастья дочери».
Однажды я выпил перед обедом рюмку вина, как обычно делал, почувствовал резь в животе и головокружение. Я чувствовал отравление. Вызвали доктора, и я попал в больницу. Жене запретили являться ко мне, на телефонные звонки отвечали, что её нет дома. Я сбежал из больницы на попутной машине и явился домой. Меня испугались все, М. тоже. Оказывается, что моё отравление объяснили как попытку самоубийства из-за опасения ответственности.
Хлебнув для храбрости немалую чашу пенного, я явился на квартиру к своему власть имущему родственнику, ворвался к нему в спальню, и он проснулся, увидев перед собой моё искажённое злобой лицо, я держал его за ворот сорочки и встряхивал. Он сознался, что он действовал нечестно по отношению ко мне, но он не может идти против общего мнения, он не может рисковать своим благополучием и семьёй. Как он был гадок в эту минуту.
Значит, я должен быть козлом отпущения. Но быть просто козлом скверно. И я не согласился с этой ролью.
В конце концов, я должен был уступить жене и ехать на Украину. Перед отъездом меня арестовали, продержали 17 дней без права выезда, но потом дело прекратили. На Украине (пограничная полоса) встретили меня недоверчиво и чуть не запретили проживание в Жмеринке.
Итак, я мог рассчитывать на работу чернорабочего, пока не добился нескольких магических бумажек.
Нет, тяжело рассказывать.
Сколько я увидел хороших друзей, которые показали мне спину, видел простых людей, дававших мне ночлег и пищу. Видел деликатную ложь и подлость. Но это не сделало меня мизантропом, а показало наглядно одну из черт человеческой психологии.
Всё это прошло.
Мог ли я не ценить М.? Не каждая женщина способна противостоять такой силе и променять благо жизни на жизнь с человеком, репутация которого была залита грязью. Но М. знала меня и не верила этому.
С той поры я любил её как лучшего друга (а это побольше, чем жена).
Ты удивляешься, что я женился без любви. Но я её пережил. И так любить уже не мог. Любил М. по-своему, как мог. И не ожидал, что смогу когда-либо полюбить. Тем более не представлял, что это будет «неравная любовь».
Но злой джинн решил сыграть со мной шутку и теперь хохочет, сотрясая скалы, любуясь, как мужался я три дня, когда не было от тебя писем. Потом подымет надо мною свою ступню и спросит: «Ты был минуту счастлив? Так погибни». И ведь не докажешь ему, что мне нельзя умирать, не поцеловав тебя.
Сегодня очень трудно было писать. Всю ночь была суета, шум, гам, песни, отвлекающие вопросы и дела.
Сейчас уже 4-й час, устал страшно, а в 67 часов надо быть на ногах и без кислой физиономии. Но у меня в кармане 3 листа твоих писем, на дворе будет солнце, Муся меня любит, я жив, что ещё нужно?.. Все?.. Подождать. Вы иногда умно рассуждали: «Разлука испытание любви». Пользуйтесь случаем! Испытывайте. Риск потерять? Но это может случиться значительно позднее потери головы.
Я начал бредить. Ганя.
Последний оплот перед Днепром,
село Ляплёво
(без даты)
У Днепра.
Танки рвали пространство, откидывая пройденный путь гусеницами своего хода. Сердца экипажа работали в такт мотору и рвались вперёд. Грозная машина и человеческие сердца казались одним целым. Яростно и беспощадно давили они метавшегося противника, не успевавшего укрепиться.
Вчера ещё гремели танки по улицам Гадяча, а уж сегодня они проходят Гельмязово. Вот последний оплот перед Днепром, село Ляплёво. Мы стоим на опушке леса, готовые рвануться на прорыв, железным тараном пробивать ход пехоте.
Авиация ведёт подготовку. Гул самолётов, визг бомб и взрывы вот оркестр, исполняющий прелюдию победы. Высоко поднялся столб пыли и дыма. И только самолёты легли на обратный курс, как рванулись танки.
Загудели леса и дюны от мощного гула. Машины врезались в пыль и дым, сокрушая своим ходом противника.
Промчались через село, переехали ложбину, входим в лес в пойме Днепра. На бугре на какую-то долю минуты танки встали, открылись люки, поднялись автоматчики, улыбка показала жемчужный оскал зубов.
Огонь! и мощный залп ударил по песчаной полосе Днепра, где метался противник.
Так, наверное, средневековые рыцари глядели на Иерусалим. Днепр для многих был родным и великим: там лежит Украина, там родные места, дом, любовь.
Вперёд к Днепру!
Падают под танками деревья, колонны танков тонут в туче пыли, слышится только гул, который далеко разносит эхо. Кончился лес. Шквал огня обрушился на остатки войск и Заднепровскую оборону.
Мотопехота подъехала к танкам, соскочили с машин и кинулись к воде. На досках, на плотах, понтонах, резиновых лодках устремились к крутым берегам Заднепровья. Днепр кипел от взрывов, но люди плыли упорно вперёд. С высоких берегов лил пулемётный дождь. Вот первые бойцы вступили на заветный берег и устремились к глиняным обрывам. Многие падали с высоких яров, уже достигнув верхнего края. Но серые люди всё шли, ползли, цеплялись за траву и кусты, ножом делая ступеньки. Казалось, это двигаются муравьи, гибнет первый ряд, а по их трупам идут вторые ряды. Земля сотрясалась, как в судорогах. До ночи бушевал огонь артиллерии. Семь атак одна за другой были отбиты за ночь. К утру мы имели четыре километра плацдарма за Днепром.
Впереди лежала Украина.
Мы стоим на Заднепровской земле, хотя знаем, что враг примет все меры, чтобы сбросить нас в Днепр. Но приказано отдыхать.
Наспех отрываем окоп, закидываем верх ящиками вот и готова солдатская вахта. Мокрая одежда, холодный песок, грязь. Только горькая махорка, подсушенная в каске, подгоняет работу сердца. В окно лезет Ивакин:
Эй, гвардейцы болотные, согрелись?
Что, Андрюша, жмёт русского солдата в английском сукне?
Есть грех, братцы. Пустите переночевать.
Укутав затвор автомата носовым платком, он протискивается в окоп. Тесно, но теплей. Взаимно жмём друг друга.
Эх, жизня! вздыхает Черкасов.
Друг ты мой Лёня, не плачь, золотко. Брось детскую привычку от мокрых коленок плакать. Пупок не разъест, не бойся.
Барсуков43 мечтательно говорит:
Лежим мы с вами вот здесь. Клянём жизнь. А когда-то сказки о нас рассказывать будут. Сегодня форсировали Днепр. Видел ты сегодняшнюю картину?
Нет, браток, не заметил что-то. Билетов не застал. Ваш брат, орденоносцы, расхватали.
Но скоро и он переходит на мечтательный тон, уверяя, что русский солдат всё может. Говорит с восторгом о русском солдате, как о хорошо знакомом, не чувствуя, что это он.
Надо выходить в секрет. Едва согревшееся тело охватывает холод и сырость. И авторы чудной эпопеи жмутся, стараясь согреть тело или сохранить остаток тепла.
Сон смежает веки. Сквозь дремоту представляешь фойе театра, электричество, тепло, красоту и нежность женщин.
Назойливый вой мин разгоняет дремоту. Началась артподготовка. Жди атаки. Снова натянуты нервы, а перед собою видишь стратегические бугры и ждёшь атаки
(Атака из очерка «О Трянке»44. )
Утром прибыла пища, взошло солнце, и крайности были не нужны. Жизнь была снова хорошей, только из неё ушёл Чуднов и ещё несколько товарищей литеры этой сказки, собранные в гранки боевых рядов.
Это не очерк, тем более не что-либо, претендующее на литературность. Ты видишь, что тут почти нет исправлений, а написано под галдёж, песни и шум.
Высылаю тебе вырванный из дневника листок с записью, сделанной в окопе. Посылаю тебе в подтверждение мыслей об образовании. Эти мысли возникли не в Москве.
Такие записи я делал в период боёв, большинство их погибло, теперь буду посылать тебе, но надеюсь, мы встретимся раньше, чем появятся новые записи.
Скоро придёт почта. Будет ли письмо? Я даже передоверил работу, чтоб застать её приход первым.