Нет, я люблю свою Искорку за её быструю мысль, острый язык, пылкую мечту, ну, грешен, и за её стройную фигуру, брови, глаза и родинку.
Привет от Ивакина. Твой Ганя.
На Украине работы найти я не мог
24.4.44
Работа школы шла хорошо. Школа приобрела свои традиции. Началась невыгодная для работы история: посещения представителей, обследования, доклады, требования автограммы. Но пришлось принять энергичные меры, чтоб огородиться от этого нашествия. Больше говорить о недостатках.
Наконец подошёл 1936 год. Школа кончала учебный год, но тут началась комедия разоблачения. Я смотрел на всё это спокойно, не принимая никаких мер, считая всё это ерундой, глупостью, недостойной сопротивления. Все волнения кончались за дверью квартиры, где был мой сын.
В атаку пошли родственники, которые хотели отнять у меня сына. Но тут я сделался зверем. Я ходил во все места, где решались судьбы человеческие, и требовал или ареста, или реабилитации. Подробности я писал уже тебе в одном из писем. Больница, отъезд, арест, наконец я освобождён, могу ехать куда угодно, работать где угодно, без прав занимать административные и педагогические должности.
На Украине работы найти я не мог. Продавал вещи, книги. Заболел сын. Удавалось делать клише, написать вывеску, ретушировать фотографии. Но поколебалась и семья. М. заявила, что она должна или иметь поддержку, или знать, что она одна, и сдаться на милость матери.
Я продал «Лейку», «фотопар», навигационный «герц». Это дало в общей сложности 2000 рублей. Я взял 250 рублей и уехал в Среднюю Азию. Боже, что сделалось с моей школой! Я поспешил уехать. Опять Чимкент, Алма-Ата. Весь состав «вождей» области до Мирзояна47 были арестованы, и мне дали нужные бумаги. Я ждал решения партийного вопроса. Получил телеграмму: «Сын опасно болен». Вечером я был уже в пути. Через шесть дней я уже видел пожелтевшее тельце сына, его незакрывающиеся глаза, худые ручонки. Он слабо улыбался и беззвучно звал меня. Я вызывал доктора. Он осмотрел сына и сказал: «Вы родители, ваше дело ухаживать, но я тут бесполезен». Аккуратно пересчитав гонорар, он сказал несколько ненужных деликатных успокоений.
Сын лежал у меня на руках. Тяжёлая ночь. В 12 часов сын начал задыхаться, он судорожно старался дохнуть, но не мог. Я начал делать ему искусственное дыхание. Он вздохнул, начал дышать глубоко и ровно и уснул. На восковых щёчках появился румянец. Мы уснули. Сын спал до обеда (12 часов). Проснулся весёлым с живым блеском глаз. «Папа, я хочу исти». Значит, живём, Борис!
Поправка шла быстро.
Я получил работу учителя 4 класса сельской школы. Чистенькая квартира, огород, но главное, школа. Первое моё посещение убедило меня, что здесь можно работать. Школа считалась худшей в районе. Ну что ж. М. убеждала меня работать без задора из опасения «как бы чего не вышло». Но этот разумный совет никогда не был моим девизом.
Прошло всего 18 дней разлуки, а кажется года
25.4.44
Вот тебе новый залп воспоминаний. Я уже не извиняюсь за них, но иногда берёт сомнение, ведь я рисую непривлекательные картины провинциальной школы. В Москве ведь этого нет? А если и есть, то всё это проходит в такой форме, что что это минует учителей. Дам передохнуть тебе от этих записей. Сыро, грязно, я почти не выходил на воздух, но теперь надо показать себя. Правда, и на дворе какая-то невесенняя погода: сыро, грязно, холодно. А как тепло вечером в землянке, когда все уснут, а я остаюсь с тобой наедине! Жду почты.
12 часов. Значит, сегодня нет письма. Очевидно, надоело писать и отвечать, можешь быть занята.
2 часа ночи. Тяжело и досадно, что нет твоих писем. Но нелепо побеждать самого себя. Положение осталось прежним, и мне, как знак внимания, предложили отпуск в Москву. Ожидали от меня прилив восторга, но я, подумав, их поблагодарил и отказался. Москва без тебя для меня не имеет никакой ценности. Приехав сейчас, я буду так же бессилен, как и в первый приезд. А мне (как говорила ты) хочется всё или ничего, но не воровство счастья. Чувствую, верю, что скоро судьба решится и тогда я буду рваться в Москву изо всех сил. Прошло всего 18 дней разлуки, а кажется года. Ты не осудишь моё решение? Я уверен, что нет, не осудишь. Быть может, мне мучительно хочется внезапно позвонить тебе от Семёна, встретиться Всё это я представляю ярко, а дальше?
Перечитываю твою открытку. Милая, ты думаешь о нашей жизни. Разве это не счастье? Мысль наша одна. Я выслал телеграммы Ткаченко, он, наверное, думает, что я болен или ранен. Но он недалёк от истины, если думает, что я мучаюсь. Прошло 26 дней, как я послал согласие. На этих днях жду ответ. А времени хватит. Я боялся движения.
Перечитываю твою открытку. Милая, ты думаешь о нашей жизни. Разве это не счастье? Мысль наша одна. Я выслал телеграммы Ткаченко, он, наверное, думает, что я болен или ранен. Но он недалёк от истины, если думает, что я мучаюсь. Прошло 26 дней, как я послал согласие. На этих днях жду ответ. А времени хватит. Я боялся движения.
Муся, только не оставляй меня без писем. Если я поеду, то напишу тебе, свяжусь по телефону или пришлю телеграмму, тогда наступит перерыв в письмах. Но пока не забывай, что я очень, очень тоскую о тебе и твоих письмах. Потом я уж буду тосковать о тебе.
Ивакин скептический чёрт сегодня на мои опасения потерять тебя ответил, что ты такой не можешь быть, что ты видела много людей, значит, за что-то выбрала меня из всей массы, а раз выбрала, то не отдаст. Я попросил назвать какие-либо качества, которые так возвышают меня, он говорит, что особых, быть может, нет, но для тебя я буду стараться быть лучше и лучше, плохие спрячу, уничтожу. По его теории, ради тебя я должен сделаться совершенством. Его бы слова да богу в уши!
Не мог удержаться от письма, а только сегодня послал полукилограммовые письма. Сейчас ещё долго буду видеть тебя в темноте землянки, а утром опять мысли о тебе. Пусть это глупо, но это хорошо. Целую, Ганя.
Размагнитился я, Муся, растаял, раскис: плохо
26.4.44
Второй день нет писем. С нетерпением ждал прибытия почты.
Нет, так не годится. Слишком сильно действует отсутствие писем. Пока я читаю твои исконные слова, я верю в твою любовь, но вот двухдневный перерыв и в голову лезут всякие сомнения: я недостоин её, она передумала, она поняла ошибку, словом, не любовь, а зубная боль. Подумаю логически, что, если ты передумаешь сейчас, это лучше, чем потом, когда терять тебя будет ещё больней, но всё же не хочется. Да ведь этого и не случится? Может, ты больная или очень занята, а я уже чёрт знает что передумал.
Наверное, завтра будут письма.
Сейчас пришёл с партсобрания, разбирали мой материал. Отнеслись очень горячо к этому вопросу, постановили оформить приём на общих основаниях, возбудив ходатайство перед ЦК о восстановлении стажа. Так или иначе, мы связаны ещё одной дружбой партийной, литературной, педагогической и вообще дружбой. Разве плохо будет? Вот я с присвоением звания до получения ответа от Ткаченко воздержусь, так как это может помешать выполнению намеченного плана о перемене работы.
На хозяйственную работу я не пойду. Нет у меня способностей к тем выкрутасам, которые связаны с этой работой. Как говорит украинская пословица, «сладкий будешь слижут, горький выплюнут».
Милая Муся, пойми, что я жду каждый день хотя бы маленькой открыточки. Разлука ещё будет продолжаться долго, месяца два, а может, и больше. Без тебя тяжело.
P.S. Утомился физически, а для этого много надо было поработать. Пришёл грязный, но весёлый. Думаю: быть может, физическая работа моя сфера, и незачем лезть «не в свои сани». Однако за историю части надобно садиться. Вчера слушал радио. Играла скрипка. Словно принял тёплую ванну. Но музыка плохо действует на меня. Будит бескрылые желания, хочется кусочек Луны, встречи с тобой, словом, самые невероятные вещи.
Утром начполитотдела упрекал меня в ослаблении работы. Сослался на болезнь, но ведь боли и раньше были, он чувствует перемену. Но сегодня оправдал себя. Нет, размагнитился я, Муся, растаял, раскис. Плохо.
Ничего, тронемся, снова буду человеком.
Если сегодня не будет письма, воздержусь от этих выстрелов в пространство. Но не думать о тебе не могу.
Если б силу своей любви я мог привить тебе, тогда бы я был спокоен. Целую крепко, крепко, твой Ганя
Когда начинается анализ, рождаются сомнения
27.4.44
Три дня не было писем. Связной вчера пришёл расстроенным, зная, что это огорчит меня, но я постарался сохранить внешнее спокойствие, только, ссылаясь на болезнь, лёг спать засветло. Спал ли я? Можешь догадаться. Когда начинается анализ, рождаются сомнения. Ведь я ещё «не перепрыгнул» и не могу кричать радостных междометий. Слава всевышнему, есть письма, но, пока нет тебя, сомнения останутся.
Ты просишь сказать, что есть в тебе отрицательного (я писал, что кое-что мне тоже не нравится), изволь: хотя это, конечно, мелочь, не нравятся мне твои «алые паруса», способность мечтать до реальности. Жизнь признаёт только реальное. Ты способна верить своей мечте. Помнишь, после первого отъезда ты «считала, что вся эта история ограничится письмами. А что мне жалко письма написать?». Но ты любила не меня, а мечту. Ты полюбила Барсукова, а уверяла, что любишь меня. Таким образом, ты доверчивого человека можешь завести в свою мечту, а потом убьёшь его этим миражом.