Я тоже серьезно, вполне.
Писательство все же занятие несерьезное, вздохнула Люся, им денег не заработаешь, а ты сам знаешь, какое у меня положение, придется после девятого уходить в вечерку и работать.
Тогда я тоже уйду из школы, пригрозил я.
Только попробуй, воскликнула она и погрозила точеным кулачком, у тебя большое будущее, но только после десятого, берись за учебу пока не поздно, понял?
Понял, улыбнулся в ответ на это я и поднялся, смотря на простор в противоположную от нее сторону, ожидая пока она застегнет платье и приведет себя в порядок, вот в тот момент я и увидел за плотными рядами кустарника (как ещё сумел разглядеть!) спрятавшуюся и наблюдающую за нами с невероятной нескрываемой ненавистью Алену. Внутри у меня все перевернулось, ну поймите правильно, не за себя я испугался в тот миг, а за Люсю, если бы Аленка в тот момент приняла решение сделать два и три шага на поляну, то рухнул бы её и без того шаткий, только-только начавшийся выстраиваться в какую-то логическую последовательность мир. Но, к счастью, у Алены хватило такта не сделать этот роковой шаг, хотя позже оказалось, что она из своей королевской милости просто дала нам отсрочку.
Пора нам, Люся, напомнил я, а то автобус уйдет, а до города топать ого, к завтрашнему первому уроку придем.
Я и не спорю, вздохнула она, но как в город неохота, ты бы знал. Я промолчал в тот момент, потому что понимал, что означали для Люси эти выезды за город.
Глава 7
Через два дня после нашей последней поездки за город состоялось первое заседание нашего литературного школьного клуба. Правда, народа собралось совсем немного я, Люся, собственно сам литератор Игорь Николаевич и две пятиклассницы, но совсем неожиданностью было для меня, что пришла Алена. Правда, ей, как комсоргу, нужно было быть в курсе всех школьных дел, но теперь её присутствие меня совсем не радовало никак.
Ну-с, проговорил Игорь Николаевич, наше первое заседание, можно сказать, открыто, он обвел нас всех долгим вопросительным взглядом и остановился на Люсе. Ну кому, как не Мухиной начинать, с радостью подытожил он, я наслышан об её талантах, да-с.
Люся вышла к сцене (заседание происходило в актовом зале), какая-то уж совсем чересчур торжественная в белой кофточке (уже и домой успела сбегать, форму скинуть, переодеться!) ну, однако, не шла ей эта тетушкина кофточка, как-то делала старше, однозначно не шла, так ведь и юбка у нее была почти до пят, что мне еще больше не нравилось. А читала Люся очень хорошо, с каким то трепетным, яростным надрывом, видно было что читает сердцем, и темы-то были такие, самые модные в то время социум, разрушенные храмы и школьные проблемы. Я слушал, затаив дыхание, и все мне нравилось, но в какой то момент я специально оглянулся на Алену, встретился с её горящим ненавистью взглядом понятно по отношению к кому, и мне стало не себе. Игорь же Николаевич сидел с откровенно скучающим, очень равнодушным видом, вертел в пальцах ручку, и мне тоже здесь все стало понятно. Правда свой шквал аплодисментов Люся по окончании чтения собрала, но Игорь Николаевич только произнес довольно суховато:
Неплохо, весьма неплохо Мухина, но только без обид, от тебя ожидал большего.
Подошел мой черед, мой дебют. Я вышел к сцене, приготовил тетрадь, но перед тем, как начать читать, окинул взглядом зал и лица, устремленные взглядами ко мне, пылающий гневом Аленкин, восхищенные пятиклассниц и Люси, вопросительный Игоря Николаевича, чего от тебя мол там ожидать, графоман малолетний? И по мере того, как я бубнил свой текст, весьма неумело бросая реплики в слушающих (как они ещё это вытерпели после Люси?), читать на публику я, право, не умел совсем, да ещё и жутко стеснялся, зажимался, проглатывая целые фразы, то увидел, что лицо Игоря Николаевича пере-шло от полного равнодушия к какому-то странному для меня дикому восхищению, глаза его прямо-таки горели, он весь подался вперед и просто не отрывал от меня взгляда.
Ну, собственно, все, говорил же, рассказ не окончен, сказал я. Игорь Николаевич повернулся к пятиклассницам.
Девочки, не обижайтесь, но на этом пока все, жду вас на следующем заседании, Люся, ты тоже иди.
Ну, вот ещё! громко возмутилась Люся, сейчас или никогда, говорите мне все, что положено, и ему, я сразу хочу знать, бросать это в костер или нет, она потрясла кипой листочков.
Бросать, однозначно бросать, ответил Игорь Николаевич, но не прекращать работу над словом и к каждому заседанию приносить что-то новое, а бросать будем, пока не найдем то, что уже в костер никак не бросишь.
Спасибо за откровенность, ответила Люся и вышла, громко хлопнув дверью. Игорь Николаевич посмотрел на меня с каким-то виноватым видом.
Прости меня, конечно, тихо произнес он, но поэтом ей не быть никогда, мне такие вещи открыты, но твой рассказ, за сорок лет я впервые встречаю у школьника такой безупречный стиль, язык, и образность, ты можешь стать новым Чеховым, но надо работать.
Да не думал я об этом! Ну так, накарябал что-то, почиркал, побаловался, чтобы Люсю поддержать, я и сочинения-то ни одного толком не написал
Врет он все, Игорь Николаевич, врет, вдруг подала реплику Аленка, он гений, он талантище! А мы с литератором будто и забыли о её присутствии, дружно повернулись к ней, услышав голос.
Ален, не надо, тихо, почти беспомощно попросил я.
Да надо, надо, Славка, надо, ты не ценишь себя! ты себе цену не знаешь! И Мухина эта! Дурак какой! её, поначалу достаточно спокойный и уверенный, голос внезапно сорвался в крик, в истерику, а потом она выбежала, оставив тетрадь с записями на парте и громко, просто оглушительно хлопнула дверью. Я в растерянности посмотрел на Игоря Николаевича.
Найди её, не попросил, а потребовал он, ты ей сейчас нужен. Что все эти девчонки так любят хлопать дверями, последнее, что я услышал из его мыслей вслух перед тем, как побежал догонять Аленку. Алену я, разумеется, нашел в парке, она увидев меня не зашипела, не заругалась, а приняла напускно этакий равнодушный вид, затягиваясь какой-то дорогой сигаретой из папиных закромов, естественно.
Ален, сказал я, присаживаясь на скамейку, ну дурак я, понимаю, но не могу я её бросить, понимаешь, она нуждается сейчас во мне больше чем ты, ох, что я говорю
Дурак, ты говоришь сейчас, что ты круглый дурак, ответила она, и внезапно миловидное её лицо исказилось гримасой такой ненависти, что я поневоле отпрыгнул на другую сторону скамейки. Жди беды, дурак, понял?! Рассказовы ничего никогда своего задаром не отдавали! Понял?! Не ходи темными переулками и Мухину не пускай, ты будешь жить в страхе отныне всегда, пока не вернешься ко мне, все, пшел вон от меня! Иди же! Иди
Но, ведь, ты этого не хочешь?
Самое страшное и дурацкое в том, что я действительно не хочу тебя гнать.
Я же честно признаюсь тебе, что люблю другую, ведь не вру же!
Она подошла и уткнула голову с распущенными беспорядочно волосами мне в плечо.
Послушай, а ты можешь со мной так же, как с Мухиной, ездить за город, и все остальное что вы там делаете
Извини, нет, мне пора.
Я дошел до конца аллеи, оглянулся, Алена так все и стояла на том же месте, глядя мне вслед.
Люся, сказал я, нам надо прекратить ездить за город, я не хотел говорить, но Алена была там и нас видела.
Ну и что, ты боишься? я же знаю, тебя никогда ничем не напугаешь, улыбнулась она. В это время к нам подбежала Алина Громова, активистка-семиклассница и, сбиваясь, путая, глотая от волнения слова, произнесла нечто невероятное.
А вы знаете, что приехали киношники? По классам будут ходить, им массовка нужна, они в нашем городе кино снимают про таких же школьников, как мы.
Мы с Люсей недоуменно переглянулись и, вроде бы, не поверили, но буквально на первых же уроках киношники действительно пришли. Невысокая пожилая женщина в очках неспешно ходила между рядами, внимательно вглядываясь в наши лица, и наконец произнесла желаемое:
Мне нужны вот эти две девочки и вон тот мальчик. По какой-то доброй или злой ли иронии судьбы, но выбрала она именно нас троих Люсю, Алену и меня.
Завтра в 10:00 мы будем ждать вас в тринадцатой школе, сказала она, там идут сьемки, не подведете? Но прийти нужно в школьной форме, фильм о школе, хорошо?
Не подведут, ответила за нас учительница, это честь для нашей школы. Так в последние дни мая 1990 года в нашу юную жизнь неожиданно ворвалось кино, а вослед за ним пришли последние страсти утекающей юности, любовь и страх, песни Виктора Цоя, ну и, конечно, ненависть, запечатленная в свинцовых волнах нашей реки, то есть, Волги.
Глава 8
На следующий день, томимые любопытством и ожиданием чего-то нового, необыкновенного, мы с Люсей пришли даже не в установленное время, а гораздо раньше. Алена, кстати, так и не пришла, но причину этого я узнал только спустя несколько лет. Полчаса мы с Люсей томились в коридоре тринадцатой школы, наблюдая, затаив дыхание, как идет приготовление к процессу сьемки, ставился свет, люди из сьемочной группы бегали туда-сюда, то разыскивая кого-то, то устанавливая и подправляя какие-то недостающие детали для сьемки. А многочисленные школьники, призванные изображать массовку, шныряли тут же, мешая процессу приготовления, боже как же нам тоже захотелось окунуться в эту сказочную круговерть!