И все же, несмотря на свои злобные нравы, обитатели подводного царства любили иногда собираться вместе, поговорить, позубоскалить, особенно после удачной охоты или после обильного «дождя», даром что ли их природа наделила такими огромными в полтела, и даже более, ртами. Но говорить при такой жизни, сами понимаете, было решительно не о чем. Поэтому излюбленной темой послеполуденных бесед удильщиков, каракатиц, фонарщиков, морских сколопендр были всевозможные сплетни со всего глубоководного царства. Свет не видел таких сплетников!
Бывало иногда хитрый удильщик такое наговаривал глупой камбале, что та заслушавшись, охая и ахая, даже не замечала, как хищник заглатывал ее всю целиком своей громадной пастью. После чего удильщик, весьма довольный, потирая свой живот, снова зажигал небольшую лучину над головой, оглядываясь вокруг, не подвернется ли кто-нибудь еще, чтобы дорассказать то, что он не успел камбале. Среди глубоководных созданий выделялась придонная пиявка. Напоминала она чем-то распухший дамский сапог. Страшное это было существо, когда она неслась на бедную жертву с широко раздвинутой пастью, за режущими пластинами в горле были видны все ее внутренности. На жертв покрупней и более сильных она умела подладиться: присасывалась незаметно и отпадала только досыта испив чужой крови. Ах, как она умела кокетничать и веселиться после всего этого, как будто ничего и не произошло, даже на короткое время влюблялась в свою обескровленную жертву. Был среди них и не менее отвратительный подводный рачок, клацающий клешнями беспрестанно при вихляющей своей походке. У него за непробиваемо жестким хитиновым покровом не было вообще ни капли крови. Ему-то уж совершенно не за чем было враждовать с пиявкой. И они и были в самых теплых отношениях друг с другом, даже устраивали совместные коллективные охоты. Пиявка высасывала кровь жертвы, а рачок, орудуя клешнями, доедал остальное. Была среди глубоководных обитателей и добрейшая на вид рыба-губошлеп. Нижняя губа ее большого обвислого рта несколько выступала вперед. У нее не было зубов, но зубоскалить она умела почище других тихо, неприметно, исподволь особенно после того, как туго-натуго набивала свой желудок, всякими мелкими червячками и нечистотами придонного ила, загребая его и процеживая сквозь щетину ковшеобразного рта.
Батюшки мои, а сколько там было смертельно ядовитых змей, мурен, хвостоколов, кальмаров всех и не перечесть! Фантастически-жуткий мир! Ни в одном кошмарном сновидении вам не виделось и сотой доли всего этого, а обыкновенные «наземные» пиявки и тараканы показались бы вам божественными созданиями, при сравнении с ними.
И был среди обитателей океанского дна моллюск. У него не имелось ни острых зубов, ни ковшеобразной пасти, ни ядовитого хвоста. Он был, пожалуй, самым мирным среди них, волочил повсюду за собой неотъемлемый роговой завиток-домик, и аппетит у него был самый умеренный. Больше всего он любил предаваться размышлениям, заперевшись в свой домик. Не беда, что его окружал сплошной мрак, он верил своему крохотному разуму, который согревал его уединение.
Думал-думал он целыми днями, хотя какие там дни на дне океана, и, наконец, додумался, что самому стало весело. Сумасшедшая догадка пронзила его существо еще не отдавая себе никакого отчета, моллюск тут же обессилено забылся, уснул. И приснилось ему в ту ночь, хотя какая там ночь, необыкновенно прекрасное и чудное виденье, что-то вроде розового солнца, заходящего над потемневшим морем. О, это был волшебный сон! Дрожащий и возбужденный со слезами радости на глазах проснулся бедный моллюск, в ушах его все еще звучала божественная музыка зари, а перед глазами мелькали и угасали яркие краски. «Есть, есть он над нами высший и более прекрасный мир!» воскликнул потрясенный моллюск. «Есть нечто гораздо привлекательнее тьмы. Ах, если бы хоть краем глаза, хоть разок в жизни удалось взглянуть на него!»
Долго ворочался в своем домике он, не находя покоя от сделанного поистине великого открытия. Но, разумеется, под водой он никому об этом сказать не мог. Кто бы поверил какому-то вздорному сну. Но моллюск был очень умен. Он знал, что сон ему приснился неспроста. Еще долгие дни и ночи, недели, месяцы по нашему отсчету времени провел он в уединенных размышлениях, прежде чем в голове его не предстала и не прояснилась потрясающая картина мироздания. Мир то, оказывается, вовсе не ограничивается одними лишь этими вечными потемками глубоководной жизни. Если идти и идти строго по прямой вперед это моллюск доказал математически, то дно океана рано или поздно прервется. И там взору должно явиться нечто совершенно иное, обрывки которого, возможно, ему и приснились. Этот мир расположен как бы над нашим миром, обволакивает его, рассуждал моллюск. Еще лучше, если поплыть прямо вверх. Эх, были бы у него плавники, и умел бы он плавать так же хорошо, как и думать. На худой конец, хотя бы такой хвост, как у удильщика. Он не зубоскалил бы на его месте. Размечтавшийся моллюск высунул свою голову из под раковины и глянул над собой вверх. Черный непроглядный мрак. Казалось, во всей вселенной нет, и не может быть, ничего кроме тьмы. На мгновение моллюск даже засомневался в своих догадках. Но, однако же, неумолимые расчеты и дерзкие сопоставления заставили его вскоре вернуться к ним, а через них и к памятному сну. Нет, не могло быть никакого сомнения!
Долго ворочался в своем домике он, не находя покоя от сделанного поистине великого открытия. Но, разумеется, под водой он никому об этом сказать не мог. Кто бы поверил какому-то вздорному сну. Но моллюск был очень умен. Он знал, что сон ему приснился неспроста. Еще долгие дни и ночи, недели, месяцы по нашему отсчету времени провел он в уединенных размышлениях, прежде чем в голове его не предстала и не прояснилась потрясающая картина мироздания. Мир то, оказывается, вовсе не ограничивается одними лишь этими вечными потемками глубоководной жизни. Если идти и идти строго по прямой вперед это моллюск доказал математически, то дно океана рано или поздно прервется. И там взору должно явиться нечто совершенно иное, обрывки которого, возможно, ему и приснились. Этот мир расположен как бы над нашим миром, обволакивает его, рассуждал моллюск. Еще лучше, если поплыть прямо вверх. Эх, были бы у него плавники, и умел бы он плавать так же хорошо, как и думать. На худой конец, хотя бы такой хвост, как у удильщика. Он не зубоскалил бы на его месте. Размечтавшийся моллюск высунул свою голову из под раковины и глянул над собой вверх. Черный непроглядный мрак. Казалось, во всей вселенной нет, и не может быть, ничего кроме тьмы. На мгновение моллюск даже засомневался в своих догадках. Но, однако же, неумолимые расчеты и дерзкие сопоставления заставили его вскоре вернуться к ним, а через них и к памятному сну. Нет, не могло быть никакого сомнения!
И вот однажды, наконец, на собрании глубоководных обитателей моллюск решил заговорить о своем открытии.
Подумать только, перед грозными удильщиками, каракатицами, морскими чертами осмелился высказать он до возмутительности дерзкую мысль о том, что, мол, где-то там, наверху, обитают другие неведомые существа, что вода там теплая и светлая и что над водой размещается совершенно иной мир. Вот ведь до чего можно додуматься. Ха-ха-ха Хе-хе-хе Хо-хо-хо
Как только они в ответ на это не заржали, не забулькали, не засвистели, всяк свой лад и во что горазд, захлопали плавниками в неистовой горячке, повалившись на бок от судорог смеха, замолотили упругими хвостами. Это только так кажется, что рыбы безмолвны. Более голосистых тварей не найти подтвердят мои слова специалисты.
От всего этого шума-гама опешил, растерялся вконец бедный наш фантазер, он даже не думал, что так может переполошить морское дно. Спрятался моллюск с головой в своей раковине, чтобы больше не показываться, был он совсем махоньким и беспомощным, а они вон какие пасти у всех громадные, безразмерные. Молча потащился он в свой угол, как говорят.
Долго еще не умолкали смех и ржанье по глубоководью. Сделался моллюск всеобщим посмешищем. Всякая рыбешка улюлюкала ему вслед, то есть пускала пузыри. И хотя бедный наш герой под впечатлением всего этого почти уверовал в собственную глупость, уже и тщательно проведенные им расчеты, записанные на внутренней стороне раковины, показались ему поверхностными и однобокими. Однако же Мысль о том, что есть где-то там нечто совершенно иное, не покидала его. Правда, прекрасная заря больше уже никогда ему не снилась, но он хорошо помнил тот сон. В ушах его все еще звучала временами чарующая музыка заходящего солнца.
Шли дни, месяцы, годы в нашем понимании, жизнь подводного царства неслась своим раз и навсегда заведенным порядком. Ничего не менялось и не могло изменится там, где отродясь не бывало света. Даже сплетни оставались теми же. К тому времени моллюск уже заметно подрос, домик сделался его большим и красивым. Уже никто, казалось, не помнил о его памятном выступлении, но, по-прежнему, среди них он был и оставался ничтожнейшим Но все это отнюдь не мешало ему предаваться излюбленному занятию размышлениям. Изредка кто-то нарушал его покой, довольно бесцеремонным образом стуча прямо по раковине. Так и обращались к нему «Эй, раковина». И вот однажды очень крепко задумался моллюск обо всем, и, наконец, решился: «Нет, так дальше жить нельзя, а то и в самом деле от тебя останется всего лишь пустая, бесполезная раковина». И решился моллюск идти и идти по дну океана по прямой на край света, поскольку он не умел плавать, чтобы припустить прямо вверх. Он должен в конце концов прийти туда и увидеть то, что приснилось ему. Если, конечно, все его расчеты верны. А нет, так нет, лучше умереть в дороге, чем оставаться здесь.