Смолк оркестр и публика ринулась в гардероб. Я походила по фойе, набираясь решимости. Почему-то казалось, что во второй раз мне уже ни за что не отыскать его гримёрную. Да и зачем мне идти туда? Смешно и стыдно
Но ведь он сказал: «Заходите!»
Отодвинула портьеру кулис и сразу увидела его! Он улыбнулся и пошёл мне навстречу, как будто ждал меня На нём красная водолазка и тёмный костюм. Ему очень идёт красное его бледному лицу и чёрным волосам. Он был очень красив в эту минуту.
Подождите меня у служебного входа, я скоро выйду, сказал он.
Я стояла неподалёку от служебного входа и смотрела на его портрет. Свет фонарей и тени деревьев пробегали по нему, и лицо на портрете то ласково хмурилось, то улыбалось
Он не заставил себя долго ждать. Легко, по-мальчишески выбежал из ярко освещённой двери, с синей аэрофлотовской сумкой, перекинутой через плечо, взял меня под руку, и мы пошли по Цветному бульвару к Самотёке.
Я всё прочёл, сказал он. Спасибо вам.
Я быстро взглянула на него он улыбался.
А ведь я помню тебя! неожиданно сказал он. И столько тепла было в его голосе, и в том, что он перешёл на дружеское «ты», что сердце моё дрогнуло и оборвалось. Я очень хорошо помню тебя. Но ты тогда была посветлее
Просто выгорела на солнце
А ты знаешь, что я ещё помню?.. «Я пишу тебе письма, я пишу тебе длинные Опускаю их в ящик, холодный от инея» Согласись, что у меня хорошая память.
Потрясающая! сказала я. И, как ответ на пароль, прочла: «Я карманный вор. Я король карманных воров. Я богат и счастлив. Я почти что счастлив»
Жаль только, что никто в кармане не носит сердца, закончил он.
И я едва удержалась, чтобы не сказать ему то, что хотела сказать ещё три года назад
Подошли к Самотёке. Площадь была пуста, и мы перешли её на красный свет.
«Значит, он действительно всё помнит, ничего не забыл»
У входа на Самотёчный бульвар огромная лужа, целое озеро. Мы свернули на боковую аллею.
Мой любимый бульвар, сказал он.
Нигде ни души. Только жёлтые луны фонарей среди тёмных деревьев, да похрустывает ледок под ногами. И мой локоть поддерживает тёплая, сильная рука Енгибарова. Я даже сквозь пальто ощущаю её тепло.
Ну, как я сегодня работал? спрашивает он.
Просто замечательно! И так много Больше всех в спектакле. И так каждый вечер?
Сегодня и ежедневно! улыбнулся он. Но это не страшно. Всё-таки меня здорово подлечили. Видишь, как я поздоровел?
Да, вы возмужали
В прошлом году болел долго. Полное истощение нервной системы. Пятьсот спектаклей дал за год, представляешь? И много писал, добавил он как бы в скобках. А что тебе понравилось больше всего?
Мне всё у вас нравится. Но больше всего «Тарелки», пожалуй За живое берут.
Я эту вещь очень люблю.
И «Медали» хороши. Так остро!
А ты поняла, да? Всё поняла?
Ещё бы не понять!..
Ну, а ещё кто тебе понравился?
Борисов красиво работает, сказала я, вспомнив молоденького укротителя львов.
А я не люблю зверей в клетке, сказал он. Тоску нагоняют Лев, прыгающий через верёвочку, это уже не лев. А по-моему, лев должен оставаться львом. Как мужчина мужчиной, а женщина женщиной.
Мы некоторое время шли молча. Я стеснялась задавать ему вопросы, было дорого то, что он сам рассказывал мне.
А как ты? Что нового написала с тех пор? спросил он.
Мы шли по тёмным, пустым аллеям, и я читала ему стихи, которые были адресованы ему одному:
Шуты смеются сквозь слёзы,
Но что увидишь под гримом?
Шутам не бросают розы
К ногам, а хохочут в спину!
Такая у них работа.
Они выбирают сами.
Но только, о ради Бога,
Не нужно завидовать славе!
Работа каких немного.
Ей жизнь отдана до капли.
Но только, о ради Бога,
Не нужно над ними плакать,
Когда увидишь без грима
Шута
Читай ещё, попросил он.
И, вдохнув морозного воздуха, я читала дальше:
А что же делать,
коль рождён шутом?
Поэтом
под дурацким колпаком!
Как жить, что делать,
зная, что потом
наверняка!
начнут хлестать кнутом,
вдавив между лопаток бубенец
Так, смеха ради,
будто не грешно,
раз это шут
Я прошепчу: «За что?!»
За то, что шут,
но не смешон, подлец!
Мы остановились. Он смотрел на меня так пристально, как будто увидел впервые.
Мы остановились. Он смотрел на меня так пристально, как будто увидел впервые.
Спасибо, миленький.
Он взял моё холодное лицо тёплыми, ласковыми руками и поцеловал в губы.
Приходи ещё в цирк.
Конечно, приду.
У тебя нет телефона? Жаль И у меня нет. Но ты разыщи меня. Завтра выходной, а потом приходи. И стихи приноси. Обязательно разыщи меня, ладно?
Мы вышли на площадь Коммуны. В чистом ночном воздухе кружились белые пушистые хлопья В аллеях бульвара мы и не заметили, что пошёл снег. Дальше нам было в разные стороны, мне к метро, а он торопился домой в Марьину Рощу. Там его ждала мама.
Без меня чай пить не будет, сказал он. Ну, не пропадай надолго, ладно?
Теперь не пропаду! Ваш автобус, бегите
И он побежал через пустынную, казавшуюся в тот поздний час огромной, площадь. Я проводила взглядом автобус, пока он не скрылся за поворотом, и пошла к «Новослободской». Шла осторожно, неся на своём лице прикосновение его рук, его губ Шла и думала о его доме в Марьиной Роще, о его маме. Интересно, какая она? Представляла, как они вместе пьют чай, и он рассказывает ей о премьере
* * *
Он вошёл во двор, освещённый желтоватым светом углового окна.
Две ступеньки покосившегося крыльца, ясень у окна, турник и деревянный настил в глубине двора всё припорошено снегом Он сам сколотил этот настил, ещё когда учился в училище, и почти все свои номера отрабатывал здесь на потемневшей от снегов и дождей домашней эстраде.
Похлопал по крепкому стволу старый ясень «Привет, дружище!»
Заглянул в окно. Мать сидела у стола, накрытого к чаю, в тёплой телогрейке, накинутой на плечи, и штопала его свитер. Ждала его