Только к вечеру Сазонову доложили, что граф Пурталес вновь требует встречи. Министр понял, что решающий час наступил. Сергей Дмитриевич перекрестился на маленький образок, прежде чем из квартиры перейти в официальный кабинет.
Сняв перчатку, посол извлекает, из внутреннего кармана расшитого золотом мундира конверт из плотной белой бумаги с печатями, украшенными германским гербом, и торжественно, словно делая салют шпагой, передает его Сазонову.
Оба понимают, что момент передачи конверта с объявлением войны сам по себе не отворит реки крови. Она начнет литься лишь тогда, когда две военные машины столкнутся, когда войска войдут в соприкосновение. Два старых человека понимают, что очень многое их связывало лично и будет продолжать связывать, несмотря ни на что, ни на какие фронты, которые лягут между ними. Но символика акта такова, что оба вздрагивают, как от удара электрическим током, когда белый конверт переходит из руки посла в руку министра.
Сазонов это нужно для истории произносит снова свою фразу:
Вы совершаете преступное дело!
Мы защищаем нашу честь! с дрожью в голосе говорит посол. Он крайне расстроен и еле стоит на ногах.
Сазонов открывает конверт и читает текст об объявлении войны. Нота коротка. Ему бросается в глаза сначала последняя, самая существенная фраза:
«Его величество германский император, мой августейший монарх, от имени империи принимает вызов и считает себя в состоянии войны с Россией!»
Перейдя к вводной части, Сазонов видит вдруг в скобках два варианта формулировок. Изумлению министра нет предела. Ведь небрежность переписчиков делает ноту не документом, творящим историю, а посмешищем, заодно и чиновников посольства, выпустивших ее в таком виде.
Сазонов зачитывает вслух эти два варианта.
Затем министр в упор смотрит на посла и удивленно поднимает одну бровь.
Пурталес сам поражен и не может сказать ни слова. Он то краснеет, то бледнеет, в глазах его начинают блестеть слезы.
Сазонов заканчивает чтение и торжественно изрекает:
Проклятие народов падет на вас!
Мы только защищаем нашу честь! снова, но уже шепотом повторяет граф Пурталес.
Ваша честь не была затронута, с пафосом продолжает Сазонов. Вы могли одним словом предотвратить войну, но вы не хотите этого! Помните, что существует божественное провидение, и оно вас накажет!
Это правда, существует божественное правосудие!.. И оно накажет вас!.. Божественное правосудие! бормочет растерянный и подавленный посол.
Почти себя не контролируя, бедный Пурталес направляется к раскрытому окну и останавливается, уткнувшись в штору. Старый слабый человек тихо плачет, скрыв лицо от министра.
Мог ли я знать, что так закончится мое пребывание в России?! слышно сквозь рыдания.
Сазонов подходит к нему, чуть обнимает за плечи и пытается успокоить старого друга, ставшего теперь врагом.
Дорогой граф, я никогда вас не забуду Давайте теперь простимся как добрые знакомые предлагает Сазонов.
Прощайте, прощайте!.. обнимает его Пурталес.
Никто в Петербурге еще не знает, что с этого часа Россия находится в состоянии войны с Германской империей.
2 августа
На кануне в субботу вечером весь Петербург уже знал, что Германия объявила войну России. К трем часам дня в воскресенье офицеры гвардии Петербургского военного округа, и высшие сановники империи были созваны в Зимний дворец на торжественный молебен и акт объявления войны Германии. Приказано явиться в походной форме, государственным деятелям в парадных мундирах.
Утро началось колокольным звоном во всех церквах, толпы чисто одетой публики сбирались из всех частей города на Невский, Миллионную, на Дворцовую площадь и на набережные Невы.
На утро, 2 августа 1914 г., царь издал указ о начале военных действий. Это был сверкающий, жаркий летний день. Дворцовая площадь, одна из самых больших в Европе, была переполнена тысячами изнывающих от зноя зевак, толпами возбужденных людей, несших флаги, иконы, ожидающих появления монарха, чтобы в его присутствии выразить свои патриотические чувства. На той стороне Невы, куда царь должен был прибыть из Петергофа, тысячи людей толпились на мостах и набережных реки, распевая и выкрикивая приветствия. Нева была покрыта яхтами, пароходами, парусниками, рыболовецкими суденышками, лодками с поднятыми флагами и с многочисленными зрителями на борту.
Когда император и императрица спустились на набережную Невы, прокатились волны приветственных криков: «Батюшка, батюшка, веди нас к победе!» Николай был одет в парадный мундир пехотного полка, Александра Федоровна в белое платье. Она подняла поля своей нарядной шляпы, чтобы народ мог видеть ее лицо. Четыре великие княжны шли за царем и императрицей. Царевич, еще не поправившийся после несчастного случая на «Штандарте», остался в Петергофе.
Вступив во дворец, царь и императрица медленно проследовали по большой лестнице и широким коридорам дворца, заполненным людьми. Николай Александрович проходил сквозь толпу, кланяясь и кивая. Мужчины и женщины падали на колени и восторженно пытались поцеловать его руку. Богослужение состоялось в огромном беломраморном Николаевском зале, где в мерцании свечей собралось 5 тысяч человек. Алтарь, воздвигнутый в центре зала, был украшен знаменательной святыней иконой Владимирской Божьей Матери
После окончания этой церемонии царь и императрица вышли к народу, собравшемуся за стенами дворца. Когда они появились на задрапированном красными полотнищами высоком балконе, огромная толпа опустилась на колени. Николай поднял руку и попытался заговорить. Передние ряды затихли, но в последних возбуждение и движение людей были слишком велики, и слова царя потонули в шуме. Потрясенный Николай опустил голову. В ответ люди под влиянием переполнявших их чувств запели национальный гимн, мелодия которого была использована Чайковским в финале «Торжественной увертюры 1812 года», «Боже, царя храни».
Сжав руки друг друга, человек в военной форме Император Самодержец, и женщина в белом платье российская Императрица стояли на балконе и плакали вместе с народом. «Для тех, кто стоял тогда на коленях, сказал Палеолог, царь был действительным самодержцем военным, политическим и религиозным диктатором, абсолютным хозяином души и тела народного». И так было по всей империи: взрыв воодушевления, толпы народа на улицах, смех, слезы, пение, возгласы, поцелуи. Волна патриотизма захлестнула Россию. Рабочие оставляли красные революционные флаги и брали в руки иконы, портреты царя. Студенты покидали университеты и добровольно уходили в армию. Офицеров, встречавшихся на улицах, восторженно качали на руках.
В Санкт-Петербурге каждый день проходили демонстрации в поддержку царя и союзников. Из окна французского посольства Палеолог наблюдал массовую процессию людей с флагами, иконами и возгласами «Да здравствует Франция!» Отмечая крепнущий антигерманский союз, Палеолог, с присущим ему галльским вниманием к внешним деталям, отмечает, что «флаги трех наций слились в одно целое. Состоящие из одинаковых цветов синего, красного и белого, они представляют собой живописное и впечатляющее свидетельство союзной коалиции».
В германское посольство, огромное гранитное здание, увенчанное двумя могучими скульптурами коней, ворвалась, как это и предсказывал граф Пурталес, разъяренная толпа. Однако вопреки тому, что предвидел посол, гнев толпы был направлен не против собственного правительства, но против Германии и самого германского посла. Захватив здание, толпа выбила окна, разодрала ковры и, поломав и разбив, выбросила на улицу не только мебель, фарфор, старинное стекло, но и принадлежавшую лично Пурталесу бесценную коллекцию мрамора времен Ренессанса и бронзу. Конные статуи на крыше были обвязаны веревками, сотни рук схватили и потянули их. Вздыбленные кони кайзера с грохотом упали на мостовую.
В эти первые дни войны патриотизм населения был тесно связан с уже укоренившейся ненавистью к немцам. «За веру, царя и Отечество» и «На защиту святой Руси» эти призывы охватили казармы, фабрики, деревни.
Война была объявлена, но пока оставалась в России понятием, отвлеченным. Лишь огромные толпы мобилизованных у воинских присутствий, безоружные колонны будущих солдат, нестройно шагающих в казармы и на железнодорожные станции, бесконечные молебствия духовенства во всех храмах о победе постоянно напоминали о ней.
Царская семья собиралась в Москву, чтобы, как писали газеты, «по обычаю державных предков, искать укрепления духа в молитве у православных святынь московских».
Наголо бритый маленький надутый человек, представляющий республиканскую Францию при дворе российского самодержца, не знал покоя со дня объявления Германией войны России. Война в его стране не была еще юридически свершившейся, но Палеолог уже развил бурную деятельность в петербургских салонах и со своими осведомителями.