По воду пошла, ответила девушка, все еще недоверчиво сверкая глазами в мою сторону. И потом, как будто успокоившись, прибавила, смеясь: Долго ходит: один час ходит, один ведро несет
Собака опять залаяла как-то особенно, с перерывами и хрипом, повернув голову к тропинке, горбом спускавшейся книзу. Над ее обрезом показалась голова и плечи старого человека, который тихо поднимался в гору. Голова у него была красивая, круглая, густые кудрявые волосы были не седые, а какие-то серые, и завитки кудрей были точно присыпаны пылью. Тот же оттенок какой-то тусклости, лежал на сильно загорелом лице, на толстых бровях, даже на зрачках глаз, глядевших прямо, ровно и безучастно. Плечи были широкие, сложение очень крепкое. Но во всех движениях сквозило что-то особенное. Не усталость, не болезненное старческое одряхление, а какая-то равнодушная медлительность. Казалось, этому человеку было совершенно безразлично, какое именно место в природе занимать в данное время. И теперь, поднявшись на ровную дорожку, он поставил ведро и совершенно равнодушно смотрел перед собой: на нас, на сарай, на виноградник, на белую тучу, тихо клубившуюся над обрезом горы, на свою собаку Старый пес тявкнул ему навстречу с жалобным выражением, как будто спрашивая: видишь? Старик посмотрел в его сторону, как бы отвечая: «Вижу ну, что ж из этого». И вновь поднял ведро.
Казалось опять ему не было тяжело: ни старческого вздоха, ни кряхтения, ни напряженного усилия. Движения были свободны, только очень медленны. Мне вспомнились часы, завод которых кончается, но колеса все еще отбивают обычные секунды Он вошел в сарай, поставив ведро у входа, и, подойдя к Биби, взял принесенные ею припасы.
Здравствуй, дед Емельян, сказал мой спутник. Мне показалось, что в тоне его чувствуется какая-то неловкость. Как будто подошедший сейчас человек, обративший на нас так мало внимания, имеет право за что-то сердиться или, по крайней мере, может чувствовать за собою такое право, хотя его основания присутствующим неизвестны.
Здравствуйте и вы, ответил дед после некоторого молчания.
Можно напиться? спросил молодой человек.
Вода, вот.
Мы напились холодной воды, и наступило опять неловкое молчание, которое почувствовала, по-видимому, даже Биби. Она стала собирать принесенную ранее посуду и как будто собиралась уходить. Но что-то ее все-таки удерживало. Она стояла в темном месте сарая, но несколько ярких лучей света, прорываясь в щели, испещрили светлыми пятнами ее фигуру, а одна полоса скользнула вкось по ее лицу. Мне было видно в этом лице выражение почти детского любопытства, яркого и непосредственного. Ей было лет семнадцать. Движения ее были эластичны и упруги, в каждом движении чувствовалась сдержанная юная сила, которая может вдруг неожиданно развернуться, как крепкая пружина Она искоса кидала на деда и на нас пытливые взгляды, и мне казалось, что я понимаю их выражение: она органически не могла понять этого тусклого старческого равнодушия, и то обстоятельство, что дед «один час ходит» за неполным ведром воды, интересовало ее, как явление природы, которое она, быть может, видела много раз, но теперь хотела знать, что думаем об этом мы
И она следила за каждым шагом старика глазами любопытного молодого зверька, готового юркнуть в свою норку
Дед по-прежнему не обращал внимания ни на нее, ни на нас. Он сел против входа, на обрубке, в пространстве, освещенном солнцем, и, расставив ноги, повесил голову. Казалось, он будет сидеть так до ночи Биби опять отметила это быстрым взглядом в направлении моего спутника.
Что, дед, неможется тебе? спросил тот.
Э!
Дед махнул рукой, как будто признавая, что предмет, о котором заговорили, совершенно не стоит внимания.
Что там!.. Неможется Э!.. Ничего Старость пришла, вот и неможется
А вам, должно быть, много лет? спросил я, тоже чувствуя какую-то непонятную неловкость и в то же время стараясь поддержать разговор, готовый утихнуть.
Опять тот же отмахивающийся жест и то же пренебрежительное восклицание
Э! Много лет!.. Конечно, много лет. Старого графа хорошо помню Конечно, лет много
Вы не здешний?
Э-э! Не здешний? Конечно, не здешний. Черниговский.
Значит, с Украины.
Не помню я ничего Тут вырос.
А сюда зачем попали?
Э! Зачем?..
Он как будто усмехнулся. Одеревеневшие черты тронулись странной гримасой, точно от горечи.
Э! Зачем?..
Он как будто усмехнулся. Одеревеневшие черты тронулись странной гримасой, точно от горечи.
Зачем попал Э! Когда взяли маленького от отца-матери и отправили у Крым То и попал.
Он опять замолчал, опустив круглую голову с завитками седых кудрей Но через некоторое время, точно какие-то колеса опять задвигались в старом механизме, начал говорить все тем же тоном горького полунасмешливого пренебрежения.
Набирали тогда малых деток. Для климату Потому что видите: лихорадка Такая лихорадка была крымськая Дюже народ валила Карла Людвигович был, управляющий И говорит грахву: надо малых брать Малые попривыкают, то и не будет валить
Так вы, значит, и попали сюда?
А как же? Так и попал Когда малого взяли и повезли То и попал Э!.. Возьмут и повезут, то и попадешь
Подобие улыбки прошло опять по застывшему лицу, улыбки над моим непониманием простого закона, что если повезут, то и попадешь, или над самым фактом, что его взяли от отца и матери «для климату»
Малый был хлопчик от такой
Он показал рукой аршина полтора над землей, и улыбка проступила на лице деда яснее. Казалось, ему самому было странно вспомнить, что и он когда-то был маленьким хлопчиком «вот этакого роста». Еще более странным показалось это юной Биби, которая при этом удивительном сообщении вся как-то даже подалась вперед