Стихотворная притча «Государь ты наш батюшка» написана в 1861 году. А это, как известно, год самых громких и спорных реформ Александра Второго. Год отмены крепостного права, в частности. Чего же тут спорного? Давно пора! И ведь давно, очень давно предлагалось умными и совестливыми чиновниками расстаться с этим всемирным позорищем, когда людей на борзых щенков меняли, бессудно пороли на конюшнях не только мужиков, но и баб, и детей веками пороли. Но как с ним расстаться, с этим сладким для помещиков и дворян, для всей доблестной аристократии правом? Это же мафия, причём управленческая мафия!
Первым предложил отмену крепостного права «жестокий царский сатрап», «крепостник» Аракчеев. Предложил ещё Павлу Первому. И тот горячо поддержал его. Но дворянская мафия быстро убрала Павла с дороги. Александр Первый, в свою очередь, снова поддержал Аракчеева. Так ведь и новый царь не смог справиться с дворянской мафией! Она сожрала Аракчеева, и надолго похоронила идею отмены крепостного права. Почему? Были ведь среди аристократии благородные, умные люди? Были, конечно. Но ведь и они все, говоря по-современному, являлись олигархами, крупнейшими собственниками земли. Аракчеев же предлагал им о ужас! поделиться землёй с крестьянами, с земледельцами. Это было непременным условием реформы. Аракчеев был реалист, хорошо знавший основы русской жизни, и прекрасно понимал, что безземельный крестьянин это никто, и звать его никак. Впрочем, уже в 20-м веке ему нашлось имя люмпенпролетариат. Аракчеев же ещё столетие назад понял, что безземельный крестьянин неизбежно хлынет в города, станет там в лучшем случае разнорабочим а то и пьяницей, побирушкой. Это чревато революцией. Что история и показала со всей наглядностью. «Какой матерьялище для Революции!..» вслед за Плехановым восхищался Ленин.
А Великий Некрасов, наш «заступник народный», после реформы 1861 года почему-то не впал в ликование, а написал почему-то:
«Распалась цепь великая,
Распалась и ударила
Одним концом по барину,
Другим по мужику»
Доныне вопрос этот крайне спорный, а уж тогда какой взрыв эмоций, дебатов, литературной полемики он вызвал! Реформа была ублюдочной, половинчатой казалось одним, другие, «прогрессивные», горячо поддерживали её Вопрос спорный доныне. Но и тогда уже стало очевидно безземельный крестьянин уходит в города, назревает предреволюционная ситуация.
А.К.Толстой это почувствовал одним из первых, но, в отличие от ярчайшего полемиста Некрасова, стал осознавать проблему из самой глубины русской истории.
Притча «Государь ты наш батюшка», впрочем, вызвала множество полемических споров у современников, да и для самого Алексея Константиновича она оказалась далеко небесспорной. Настолько небесспорной, что в какое-то время он даже отказывался от неё, считая, что написано это в период увлечения славянофильством, а Толстой пришёл к выводу, что Россия является европейской страной, и русский народ европейский. Правда, в отличие от западников, к самой буржуазной Европе относился он с большим скепсисом. В письме Тургеневу писал, в частности: «то, к чему идёт Франция, это господство посредственности».
Он вглядывался в глубины русской истории, и особенно его волновал один из центральных её персонажей Пётр Первый. В период отречения от славянофильства он писал М.М.Стасюлевичу: «Пётр Первый, несмотря на его палку, был более русский, чем они (славянофилы), потому что он был ближе к дотатарскому периоду Гнусная палка Петра Алексеевича была найдена не им. Он получил её в наследство, но употреблял её, чтобы вогнать Россию в её прежнюю родную колею» (Письмо 1869 года). Здесь очень примечательно слово «вогнать». Нелишне напомнить, что почти так же потом пытались Россию «железной рукой вогнать в счастье» большевики
На чём окончательно, в этом вопросе, остановился поэт и мыслитель Алексей Константинович Толстой, неизвестно. Умер он довольно рано, оставив после себя очень разнообразное предельно честное в каждом повороте творческое наследие.
Да и может ли быть поставлена точка в этом вопросе? Ясно одно нам оставлена, в частности, выдающаяся стихотворная притча, выводы из которой может сделать для себя и ныне любой читатель. Тем более, что и доныне она читается так, словно написана в наши дни. То есть навсегда.
1
«Государь ты наш батюшка,
Государь Пётр Алексеевич,
Что ты изволишь в котле варить?
Кашицу, матушка, кашицу,
Кашицу, сударыня, кашицу!
2
Государь ты наш батюшка,
Государь Пётр Алексеевич,
А где ты изволил крупы достать?
За морем, матушка, за морем,
За морем, сударыня, за морем!
3
Государь ты наш батюшка,
Государь Пётр Алексеевич,
Нешто своей крупы не было?
Сорная, матушка, сорная,
Сорная, сударыня, сорная!
4
Государь ты наш батюшка,
Государь Пётр Алексеевич,
А чем ты изволишь мешать её?
Палкою, матушка, палкою,
Палкою, сударыня, палкою!
5
Государь ты наш батюшка,
Государь Пётр Алексеевич,
А ведь каша-то выйдет крутенька?
Крутенька, матушка, крутенька,
Крутенька, сударыня, крутенька!
6
Государь ты наш батюшка,
Государь Пётр Алексеевич,
А ведь каша-то выйдет солона?
Солона, матушка, солона,
Солона, сударыня, солона!
7
Государь ты наш батюшка,
Государь Пётр Алексеевич,
А кто ж будет её расхлёбывать?
Детушки, матушка, детушки,
Детушки, сударыня, детушки!
1861
СЛУЧЕВСКИЙ
Константин Константинович Случевский (26 июля 1837 25 сентября 1904гг.) принадлежит к тем выдающимся русским поэтам, чьи имена как-то слишком уж скромно, в сравнении с подлинной значимостью их творчества, обозначились в грандиозной панораме русской поэзии. Такова, например, и судьба (вплоть до «Серебряного века») младшего его современника Иннокентия Анненского. Только в 20-30-х годах двадцатого века стало ясно, что и сам-то блистательный «Серебряный век» зарождался по глубинной своей сути ещё в конце 19-го века. И одним из первых его провозвестников и зачинателей был никто иной, как скромнейший человек, директор Царскосельского лицея, а главное истинный поэт, Иннокентий Анненский. Это ныне, особенно после признаний самих лидеров «Серебряного века» (Ахматовой, например) ни у кого не вызывает сомнений.
Менее очевидно другое. Та «необычность», тот неявный, но, можно сказать, семантическиобразующий, стилевой «перекос», даже некий «вывих» зрения, лежащий в основе творчества практически всех поэтов «Серебряного века» (независимо от их самоидентификации), закладывался ещё в 80-90-х годах 19 столетия. И закладывался поэтами не самыми знаменитыми. К их числу в первую очередь можно с полной уверенностью отнести Константина Случевского, старшего современника Анненского. Интересно, что год смерти обоих поэтов символически совпал: 1904-й, год трагических, революционных предвестий в судьбе России. Кажется даже, что предчувствие грандиозных преобразований, внешне выразившихся в трёх революциях и в полном переделе быта, стиля, всей жизни страны, каким-то невероятным образом задолго до внешних событий проявилось в творчестве этих поэтов, изнутри «взломавших» не столько форму русского классического стиха (было и это, конечно, и об этом мне уже приходилось говорить в рамках настоящей книги), сколько внутреннюю его суть, динамику, лексику стиха. Если пояснить кратко сравните любое известное стихотворение Пушкина, и любое стихотворение Гумилёва, к примеру. И размер, и ритм, и даже тематика могут совпадать, но какое-то неуловимое, странно тревожащее различие сразу бросится в глаза. Можно даже сказать, что сам «витаминный состав» стиха явно неоднороден. И эта очевидность стала особенно ясна через столетие, в самый разгар «Серебряного века». Куда менее ясно это различие в творчестве поэтов, стоящих как бы посередине поэтического столетия, особенно у Случевского. (Год рождения его совпадает с годом смерти Пушкина, что тоже, кажется, символично). Но ведь если сравнить хотя бы экспрессию и лексику пушкинского стиха со стихом Случевского, то разница, пусть не столь явная, но в глубине своей разительная, проявится несомненно. Вот два кратких шедевра, к примеру. Один из них со школы знают почти все, поэтому не станем цитировать целиком, приведём лишь знаменитую концовку:
«я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимым быть другим».
Это Пушкин. А вот куда менее знаменитый (и здесь несправедливость, или, может быть, случайность несправедливости?) шедевр Случевского: