Вот отдали меня в ученики к Липину. Определил Липин меня к гранильщику. Тут я и увидел товарища Яковлева. Высокий, худой. Борода черноватая. Развитие гражданское имел он слабое. Высказывался всегда медленно, гордо, а говорил неизвестно что и к каждому слову присказку добавлял: «Совершенно что»
Вот спросят его:
Ефим Митрич, война-то чем кончилась?
Тогда китайская война была.
А товарищ Яковлев рукой до воздуху проведет, и отвечает:
Война Совершенно что Постреляли, постреляли совершенно что, переходи на нашу сторону.
Вот такой был в гражданском развитии товарищ Яковлев. Но по камню имел он большое умение. Все свойства и капризы камней знал. Вот хозяин Липин дает ему аметист. Камень весь белый, хуже стекляшки. Только капелька одна лиловая в боку, по-нашему: куст краски. Куда камень такой годится? На взгляд хуже всего. Покрутит в руках тот камень Ефим Митрич, и так и этак посмотрит его. Молча все это, и начнет он огранку вести. Спервоначала придаст [73] ему приблизительную форму, дальше больше и в конце процесса глядишь отдает хозяину, вместо стекляшки белой, камень дорогой, самоцветный. Камень горите, переливается. Дело-то в том, что товарищ Яковлев знал, как гранильщик, что куст краски надо поместить в самый испод. Испод это слово наше, уральское. Помню, как меня Яковлев учил этому слову. Положит камень, сделает неопределенный жест и говорит:
Вот лежит камень, совершенно что, а под ним вода течёт, совершенно что Откуда она течёт? Из-под камня Из-под, совершенно что Понимаешь: из-под, испод Испод это, значит, самый испод камня совершенно что.
Товарищ Яковлев знал, что, ежели в правильно ограненный камень куст в самый испод направить, тогда весь камень цветом зальется, как водой самоцветной Оттого и говорят: камень «чистой воды»
Тут, конечно, нужно умение. Ежели куст чуть-чуть в бок пошел, ну, и все пропало. Одна грань лиловая, густая, а остальные белые. Обесцененный камень. Больше полтинника не стоит.
И ни за что в жизни, бывало, не держит при заправке Ефим Дмитриевич аметисты над самым огнем. Нельзя. Аметист имеет природу выгорать от огня. Краску теряет.
Ефим Дмитриевич и гранил, и шлифовал камни, как полагается. Бог, например, фенакит. Этот камень имеет свои свойства, свой каприз. Торцевая [74] сторона не дается огранке ни на сухом ни на мокрой. Надо впросух. То есть надобно, чтобы на трепловом кругу, на котором происходит огранка, было ни сухо ни мокро, а когда просыхает. Здесь надо большое умение и знание дела.
Одним словом, Яковлев был, если говорить по-теперешнему, мастер большой квалификации, и камней он передержал в своих руках, на своем веку, многое множество. А счастье-то он имел, я вас спрошу? Принес ли ему счастье, удачу камень какой-нибудь? Скажу прямо, нет. При всем своем умении, Яковлев жил плохо, бедно. Прямо говорить, хуже нищего. И в пьянстве.
Редко он был в трезвом виде и состоянии.
Я, говорил он, когда трезвый, злой очень на хозяев, совершенно что. А для моего организма это вредно совершенно что
Ну, и пил. И утром, и в полдень, и в полночь. И жена его тоже пила. Бывало, даст ей тридцать копеек и говорит:
Иди, Наташа, совершенно что, принеси сороковку.
Это, значит, полбутылки.
А она обижается:
Сороковку? Мне не надо! Чего же это я буду по грязи два раза бегать На бутылку давай!
А он вздохнет и даст. А как напьются, сейчас у них драка. Не из-за чего, прямо по пьяному делу. [75]
А то, бывало, зайдет к Яковлеву кто-нибудь из гранильщиков. То ли камень показать, который достал но шмуку Шмук это так называлось воровство от хозяина То ли просто так. Посидит гость, о делах поговорят. Конечно, водка, на столе. Сначала пьют за деньги, а потом одежонку в кабак понесут и до тех пор пьют, пока голыми не предстанут. И гость, и хозяин в чем мать родила.
В общем, Яковлев одевался плохо. Хуже нищего в отрепьях да в заплатах. И очень страдал через это, потому что в бога верил и в церковь хотел ходить. А только не мог: стыдно было в нищенской одежде к Богу дойти. Людей совестился. И через это пил еще больше.
В остатнее время жил, прямо удивляться можно, сверх всякой возможности. Утром возьмет у хозяина два дешевеньких аметиста для огранки. Посидит за ними до обеда, огранит, отшлифует. Получит но четвертаку за камень полтинник. И сейчас своей старухе:
Наташа, ступай за водкой, совершенно что.
Выпьют! И обратно идет за двумя камушками. А к вечеру их огранит, отшлифует и снова:
Ступай, совершенно что, за водкой.
И это каждый божий день, хоть в будни, хоть в праздник, хоть в пост, хоть на Пасху. Одну бутылку кончил, за другой тянется.
Надо прямо сказать: при всем своем пьянстве, при всей своей бедности честный и гордый был [76] человек. Чужой даже искорки не возьмет Искорка это, по-нашему, камень, такой мелкий, а по-вашему, осыпь. И шмука не делал.
Тяжелая, в общем, была жизнь его. Детей он имел четверых. Но дома они не жили. Порастыканы они были по чужим людям, в прислугах жили.
Один из сыновей его ну, прямо идиот был. Зачатый от пьяного отца и пьяной матери, что толку. Сын-то этот был такой. Ходит по улицам Екатеринбурга, да все слушает. И слушает не зазвонят ли в церковь на похороны. Тогда особый звон на похороны был. И как услышит он этот звон, так идет туда. За покойником. Там ему, конечно, пообедать дадут, за упокой души покойника Так и жил. Покойники-то каждый день были, Да и не один. Ну, он и сыт. А уж в революцию встретил я его, когда еще церковь не сломали, он мне говорит:
Я, говорит, теперь служу.
Где? спрашиваю.
В комитете церковном
А что же делаешь?
Уборщиком.
Вот какой малоумный был сын у Ефима Дмитриевича.
И вот какое понятие было у него про службу.
Сам Ефим Дмитриевич верил в эти самые предания насчет счастья и камней. И все, [77] бывало, камня счастливого дожидался. И в бога верил. Как ложился сдать, все крестился да молился Хоть трезвый, хоть пьяный, стоит высокий такой, худой, как этот Дон-Кихот на картине, и поклоны бьёт Видно, у бога счастливого камня просил.
А умер товарищ Яковлев в самой нищете. В гроб не в чем было положить, хоть у соседей белье занимай.
А ведь за жизнь свою много камней передержал он в руках: и изумруд, и аквамарин, и александрит. Все камни имел он. А счастливого не нашел.
И кто это счастье видел из рабочих при царском положении?
Вот в роде Яковлева был у нас Чеканцев. Тоже мастер по камню, гранильщик. И у этого счастье было, как у Яковлева. И этот тоже пил. Горе Ненависть у него была к тем, на кого работал. Этот допился до горячки. Он бросился под поезд. И много таких было гранильщиков.
Почему же они пили? Я скажу прямо: раньше мастерские были алкогольные гнезда. Ученика мастер посылает за водкой. Не пойдет ученик мастер ему ничего не покажет, ни про какой каприз камня не разъяснит. Ничему подросток не научится. А пойдет, мастер сначала сам выпьет, своим друзьям поднесет, а потом ученику дает стакан и говорит:
Пей.
Отказываться не смели. Вот так и втягивались сызмалетства. [78]
А хозяину, конечно, выгодно было иметь дело с пьяными мастерами. Легче было в кабале держать. И обсчитать можно и недодать. И я так полагаю: предание насчет счастливых камней чепуха это, затмение мозгов. Дурман, как говорится.
Когда рабочие взяли власть в свои руки, тогда, конечно, все камни для людей стали счастливыми. Взять звезды на башне Кремля, которые мы делали. Они, действительно, показывают человеку счастье.
Но тут опять вопрос: а может быть, предание про счастливые камни правильное?
Но только один факт я вам скажу: раньше, при царском положении, не было рабочему человеку счастья: ни при «счастливом» камне, ни без него
(Записано по рассказу гранильщика А. П. Подкорытова) [79]
в издании 1959 года концовка грубо искажена.
;
КАПЛЯ КРОВИ
Никто не знал доподлинно, в чем дело, но уверяли, что в трагической этой истории виновата женщина.
Вдова екатеринбургского мещанина Анастасия Прокопьевна Попова, сорока девяти лет, показала:
В моём доме действительно что, истинная правда, жил поименованный гранильщик Павел Белоглазов. Двадцать второго октября 1906 года, в двенадцать часов пополудни, в мой дом вошли двое: господин Неруш и какой-то, неведомый мне доселе, барин. Барин, должно быть, был богатый, еще богаче господина Неруша. От барина духовито пахло. Такой, знаете, запах А усики, хотя седые были, но подстриженные. Сам-то одетый он был в пальто длинное, суконное и в шляпу бархатную. Очень приличный господин. Только, извините, вместо носа у него, знаете, ну, просто [57] гладкое место на физиономии и тут же две, извиняюсь за выражение, дырочки.