Наследники опасней всего.
Меня не убьют.
Здесь и сейчас не убьют.
Ехать на охоту Дитрих отказался. И полдня клял себя за это. Да, на охоте легко выстрелить в спину. Или конь подвернет ногу, сбросив всадника в овраг. Но в замке ничуть не труднее ударить кинжалом из-за портьеры. Он сидел в своих покоях, набычась, глядел в стену и, как заклинание, как молитву, повторял:
Не убьют. Не убьют. Не
Тонкие кровяные жилки пробивались на щеках.
Комок в горле.
Дышать трудно. Дышать надо. Я останусь жив.
Из окна он смотрел на плиты двора, на дальний сад, где прогуливалась жена с дочерьми. Хотелось к ним. Хотелось на охоту. Хотелось отбросить удушье страха, но опасность подстерегала на каждом шагу. Держись, старик! Я не старик!!! Хотя бы один день Почему день?! Я еще полон сил! Ты умрешь! Я буду жить долго!..
Подошел к двери и громко крикнул:
Священника! Позовите моего духовника!
Когда отец Иероним явился не открывая засова, велел страже обыскать священника. С тщанием, мерзавцы! Оружия при святом отце не обнаружилось, но маркграф, впустив духовника, собственноручно изъял у последнего веревку, которой монах подпоясывался. Веревку можно исподтишка накинуть на шею. Во время молитвы. Ишь, какая толстая! Придушит и глазом не моргнет, святоша
Я хочу исповедоваться, святой отец!
Благое дело, сын мой
Во время исповеди духовник нервничал, то и дело со страхом поглядывая на возбужденного маркграфа. Дитрих злился, сбивался, пытаясь, с одной стороны, подготовиться к возможной гибели, очистив душу покаянием, а с другой усмотреть за крайне подозрительным священником, и в конце концов пинками выгнал отца Иеронима вон.
День казался бесконечным. Бесы колотились в левый висок, делая мир ярко-красным, словно адово пламя. Подписать отречение в пользу сына? Спастись?! Или это лишь обманчивый щит, готовый треснуть от первого толчка?! Жить! Хочу жить!.. Всякий шорох в коридоре грозил обернуться нападением.
Когда под вечер в дверь постучали тихо, вкрадчиво! Дитрих фон Майнц схватил со стены дедовский фламберг. Вжался в угол, спиной к стене. Спина должна быть закрыта. Меч тяжеловат, этот двуручник всегда был слишком массивен для низкорослого маркграфа, но клинком такой длины легче удерживать заговорщиков на расстоянии. Пока успеет подмога.
Подмога ко мне? К ним?!
Держись, старик! Меня не убьют
В окно ударила арбалетная стрела. Вошла под лопатку, каленым железом проникая в сердце. Туда, где в изумлении почему? как же так?! бился тайный гость, выкрикивая назойливое: «Держись, старик! Держись!..»
Держусь, хотел ответить Дитрих фон Майнц.
Держусь за рукоять за портьеру за стену
Все. Больше не держусь.
юный Зигфрид, в самом скором времени новый господин Майнцской марки, смотрел на тело отца. Жаль. Так хотелось, несмотря на поздний час, похвастаться охотничьими трофеями. В смерти отец стал прежним: властным и уверенным. Совсем другим, чем провел сегодняшний день трусливый, испуганный, дергающийся человечишка.
С наружной стороны окна чистил перья голубь, минуту назад ударившийся грудью в стекло.
а-а!.. а
Джакомо Сегалт судорожно глотал ртом воздух. Побагровевшее лицо старика казалось черным.
Господи! Джакомо, умоляю Марцин, спасите! Спасите его!
Тише! Ради всех святых, тише!
Успокойтесь, Люкерда. Видите, ему уже лучше
В-воды
Извини, воды нет. А вот вино сыщется
Джакомо пил прямо из горлышка оплетенной бутыли. Судорожно глотал, дергая хрящеватым кадыком, заливая вином одежду. Наконец глубоко, с хрипом вздохнул:
Ф-фух! Отпустило
Вы старались! Люкерда едва не плакала. Вы так старались, бедненький!..
И ты все-таки не подписал отреченье, старик. Черт, да это был настоящий ад! Я б, наверно, сдох к полудню
Жаль, что ваша попытка провалилась, господин Сегалт. Но еще не все потеряно. Пожалуй, я рискну
Нет! Теперь моя очередь!
Лицо девушки пылало решимостью и праведным гневом.
Вы, мужчины, никогда ничего не можете довести до конца! Надо просто убить маркграфа Зигфрида и никакой войны не будет! Начинайте, Марцин. Я знаю, что делать!
Джакомо пил прямо из горлышка оплетенной бутыли. Судорожно глотал, дергая хрящеватым кадыком, заливая вином одежду. Наконец глубоко, с хрипом вздохнул:
Ф-фух! Отпустило
Вы старались! Люкерда едва не плакала. Вы так старались, бедненький!..
И ты все-таки не подписал отреченье, старик. Черт, да это был настоящий ад! Я б, наверно, сдох к полудню
Жаль, что ваша попытка провалилась, господин Сегалт. Но еще не все потеряно. Пожалуй, я рискну
Нет! Теперь моя очередь!
Лицо девушки пылало решимостью и праведным гневом.
Вы, мужчины, никогда ничего не можете довести до конца! Надо просто убить маркграфа Зигфрида и никакой войны не будет! Начинайте, Марцин. Я знаю, что делать!
На доске, словно в ответ, шевельнулась резная дама.
От сквозняка, должно быть.
«Сегодня я совершу подвиг», поклялась Белинда ван Дайк.
Дочь бургомистра вольного города Хольне, обреченная на жалкое прозябание у пяльцев и сплетни ровесниц, втайне она всегда была уверена: время для подвига настанет. Однажды придет день, гордый и светлый, позволив шагнуть ввысь, встать вровень с героинями древности, оставив свой след на ступенях бытия. Так пели трубадуры, которых Белинда готова была слушать сутками. Так писали поэты, которых она привечала и подкармливала, невзирая на брюзжанье скупердяя-отца. О, отец! Этот ничтожный, низкий человек, эта гора сала, утес жира, более пекшийся о тугом кошельке, нежели чем о достойном месте в памяти потомков, он отказался оборонять Хольне! Швырнул в темницу кучку истинных патриотов, согласных умереть на родных стенах! Вместе с себе подобными открыл ворота Зигфриду фон Майнцу и склонился пред поработителем, держа на подушке ключи от ворот!
Интересно, как у такого отца родилась ТАКАЯ дочь?!
Жаль, мама умерла, не открыв дочери сей тайны
Белинда тайком огляделась. В большой зале ратуши шло пиршество. За столами, вперемежку с захватчиками-майнцами, сидели испуганные члены магистрата, синдики ремесленных цехов, судьи и иные почтенные граждане. Многим кусок не лез в горло, пугая призраком возможной резни. Во главе центрального стола, в кресле с высокой спинкой, украшенной гербом Хольне, восседал не кто иной, как маркграф Зигфрид, скучающим взглядом обводя залу. Оставшись в легком доспехе, маркграф являл собой воплощение отваги и воинственности предков, лишь брезгливо оттопыренная губа придавала его молодому лицу налет вульгарности. Холодные, стоячие змеиные! глаза Зигфрида теплели лишь в одном случае: останавливаясь на ней, на Белинде ван Дайк, нарочно надевшей сегодня самое открытое платье.
Да, теплели.
Белинда чувствовала это кожей.
Жарко. Смущает гогот пьяных. Подвиг представлялся иначе: красивее, что ли? Впрочем, истинные героини не выбирают, а делают. Сегодня на рассвете Белинда поняла это раз и навсегда. Тайная гостья, поселившаяся в душе, шепнула, что надо делать.
Да, именно так.
«Юдифь же сказала громким голосом: хвалите Господа, хвалите, хвалите Господа, что он не удалил милости своей от дома Израилева, но в эту ночь сокрушил врагов наших моею рукою. И, вынув голову из мешка, показала ее и сказала: вот голова Олоферна, вождя ассирийского войска, и вот занавес его, за которым он лежал от опьянения, и Господь поразил его рукою женщины! Жив Господь, сохранивший меня в пути, которым я шла! Ибо лицо мое прельстило Олоферна на погибель его, но он не сделал со мной скверного и постыдного греха!..»
Пируйте, господа! Зигфрид фон Майнц встал. На миг в зале стало тихо, хотя маркграф отнюдь не повышал голоса. Просто некий холодок пробежал меж столами. Пируйте, не стесняйтесь! И простите меня, что покидаю вас в столь раннее время
«Час настал», поняла Белинда.
Здесь и сейчас.
Она подняла взгляд на маркграфа. Улыбнулась. Опытно и завлекающе. Теперь отхлебнуть из оловянного кубка. Облизать губы язычком. Медленней. Еще медленней. Эти трусы попрятали жен и дочерей. Трусы боятся за своих трусих. Тем лучше. Тем легче.
Вы оставляете нас, мой рыцарь? Как жаль
Пауза.
Точно рассчитанная, выдержанная, словно старый херес.
А я полагала, что эту ночь проведу не одна
У него в опочивальне наверняка отыщется меч. Или кинжал. Кровь не станет брызгать было бы нелепо совершать подвиг в одежде, испачканной красным. А утром Белинда выйдет ко всему городу, держа мешок с головой поработителя. На картине «Юдифь и Олоферн» работы безумного живописца Фонтанальи все по-настоящему: красиво и возвышенно. Без пятен крови и синюшного цвета лица у покойника. И будут греметь колокола собора Св. Иоанна, а трубадуры примутся славить подвиг гордой девицы, и Господь не допустит скверного и постыдного греха, ибо Господь всегда на стороне добродетели!