Вечерняя звезда. Очерки публицистики и воспоминания - Терентiй Травнiкъ

Вечерняя звезда

Очерки публицистики и воспоминания

Терентiй Травнiкъ

© Терентiй Травнiкъ, 2020

И вновь о Высоцком

Несколько дней назад исполнилось 82 года со дня рождения Владимира Высоцкого. Поэт родился в один год с моей мамой, Людмилой Георгиевной, и потому этот год запомнился мне с детства. Иногда, наблюдая за мамиными делами или образом мышления, я видел в них проявления характера и взглядов героев песен Высоцкого: некую силу, правду, верность долгу С тех пор поэт стал для меня образцом благородного человека, коим и остается по сей день. Я не раз в своих статьях обращался к творчеству Владимира Семеновича, но сегодня речь пойдет несколько об ином, и это лишь косвенно коснется судьбы великого русского поэта. Итак

Безответственное, во многом упрощенное отношение к вручению сегодняшних наград приводит к явному обмельчанию того или иного приза, премии или медали. Вознаграждение, сопутствующее сегодня званиям, орденам или медалям, порой в сотни раз меньше ежемесячного дохода самого награждённого. При таком подходе наградная девальвация, вне всякого сомнения, рано или поздно скажется на уровне уважения подрастающего поколения не только к делам героев, но и к ним самим. Безусловно, наградное протежирование было во все времена, но сегодня, и это касается прежде всего гражданских достижений, оно вышло за рамки всякого приличия. Порой список наград у того или иного человека настолько огромен, что теряется всякий смысл и сам факт достигнутого им. Не буду оспаривать ни один факт вручения награды, ибо решение обычно принимается коллегиально и, надеюсь, вполне компетентной комиссией, но печалит иное, а именно то, что среди чемпионов и орденоносцев присутствуют и недалекие, во многом безыдейные функционеры, чья деятельность открыто занижает уровень полученных ими наград.

Однообразные кабинетные экспозиции, что состоят из фотографий, запечатлевших рукопожатия с сильными мира сего, а также из дипломов, грамот, свидетельств, лицензиий и благодарственных писем, призваны «придавить» всякого входящего на прием к хозяину, при этом вытравить естественность и искренность самого жизненного процесса, делая его нелепым и бутафорским. При таком положении вещей единственно верным «удостоверением» качества дел того или иного мастера было и остается народное признание.

Работая над статьей, я поинтересовался тем, какова та грань судьбы Владимира Высоцкого, что связана с наградами. Так вот, всенародно любимый поэт и артист за роль Глеба Жеглова был отмечен, но посмертно в 1987 году Государственной премией СССР, а спустя почти 20 лет после смерти, в 1998 году,  премией МВД России. И всё

По сравнению с советским временем сегодня наблюдается явная наградная деградация. В Советском Союзе достойные деятели большей частью получали достойные награды. Но Высоцкий стал исключением по той причине, что порой не вписывался в советский строй.

Преемницам Сафо

Пожалуй, никого так сильно не сторонятся мужчины, как женщин, пишущих стихи. Если в мужчинах-поэтах есть всё или почти всё, желанное для женщины,  и ум, и сердце, и романтическая отстранённость, и загадочность, и притягательная смелость, близкая к дерзости, и сила, и благородство  то в поэтессе, если она действительно талантлива, преобладают язвительность, неуправляемость, страстность и даже нечто хищное. Если поэт, вольно или невольно, но покоряет женские сердца, то поэтесса мужские скорее разбивает, а женские вводит в смущение, а то и в неприязнь. Очевидно, что многие из пишущих женщин не менее, а то и более талантливы, чем мужчины, но в то же время наличие поэтического дара пестует в них гордыню, делая их одинокими, саркастически озлобленными, обидчивыми, взрывными и неустроенными чудачками, пытающимися отвоевывать свои права там, где они и без этого им предоставлены. Таким образом, поэзия в руках женской души весьма часто превращается из благородного клинка в змеиное жало. И кажется, что даже здесь женщина, продолжая оставаться совращённой коварством князя мира сего, самоупоённо упорствует в выдуманном ею же ощущении собственной избранности.

И всё-таки я верю

Для меня всегда было непонятным и во многом удивительным то, каким образом люди во время сражения, не зная друг друга и потому не имея никакой личной обиды и никакой злобы друг на друга, сходились в бою и без сомнения убивали тех, кого видели первый раз в жизни. Как и почему, сидя в окопах за сотни метров друг от друга, они обстреливали себе подобных, даже не думая о том, чего, собственно, плохого сделали им их противники.

В свое время на меня произвели сильное впечатление романы Ремарка, позволив мне увидеть войну глазами человека с другой стороны холма. Писатель изумительно описал переживания людей, являющихся по сути врагами тех, кого мое сознание всегда воспринимало как героев, причем положительных. Помню, как в детстве, играя в войну, никто из нас не хотел быть немцем, потому как с этим был связан образ зла, образ врага, вложенный в нас предупредительными взрослыми. И вдруг  иная точка зрения, да еще и такая, что цепляла за саму душу.

Это случилось на первом курсе института, а учился я в таком вузе, где центром обучения была военная кафедра. К третьему курсу я окончательно разуверился в необходимости милитаристского потенциала и впервые осознанно взглянул на пацифизм как нравственное учение. Тогда я не был религиозным человеком, не руководствовался идеями любви к ближнему, но перестал воспринимать идеи взаимного человеческого противостояния, что, собственно, и отразилось на моем решении покинуть институт. В армии я не служил по причине неожиданно обнаруженного нездоровья, получал отсрочки, что тем не менее никак не отразилось на моих патриотических убеждениях. Но с какого-то момента я начал испытывать настоящие моральные трудности, пытаясь разобраться в себе и во врагах, коих мне навязчиво подсовывала тогдашняя идеологическая система. Вскоре я стал понимать, что во всем этом что-то не так: меня словно кто-то заставлял поверить в плохие дела того или тех, о ком я и слыхом не слыхивал. Отрастив волосы в знак восприятия идей смиренных иноков и паломников и вполне осознанно выполняя заповедь непротивления злу насилием, я был преследуем своими же согражданами-комсомольцами только за то, что не вписывался в образ молодого строителя коммунизма тех лет.

Прошло время, и, к счастью, многое стало другим: теперь длинноволосые и бритоголовые мужчины живут в согласии, ценности изменились и уже никого не преследуют за хождение в храм, но и по сию пору у меня нет точного ответа на вопрос: что или кто формирует в молодом, неопытном человеке неприязнь, а то и ненависть к тем людям, народам, и даже к странам, которые никоим образом не причастны к нашему личному пространству? Плохая это забава  внушать открытым душам идею существования врага среди тех, кого они толком не знают да и вряд ли когда-нибудь узнают. Но как бы там ни было, а я все-таки верю, что когда-нибудь настанет такое время, когда, услышав оголтелый призыв «умников» к ненависти  призыв идти на войну  на него никто не отзовётся и не придёт, и это будет началом воистину иной эры для всего человечества  эры преображения, ради которой когда-то так коротко и ярко прозвучала эпоха Возрождения.

Наперегонки со временем

Вспомнил свое двадцатилетие И дело не в том, что были приглашены почти все, с кем я был тогда знаком, а в самом ощущении, что преодолена какая-то очень важная планка жизни, что много прожито и жизнь (целая большая жизнь!) позади. Это странное ощущение юной личности присуще, как потом выяснилось, почти каждому. А ещё помню, как моя супруга, когда ей исполнилось двадцать два, серьёзно сказала, что до тридцати ей не дожить  и не потому, что больна, а потому что там, в старости, делать уже нечего. Таково восприятие времени почти всеми молодыми. А потом все меняется: будет тридцать, сорок, пятьдесят и больше ни на каком отрезке времени душа не испытает подобных ощущений. Набирая жизненный опыт, она замрёт в непонятном для неё состоянии вечной молодости и будет наблюдать, как медленно и неотвратимо разрушается тело  прижизненное убежище души. Время перейдёт на повышенную скорость и понесётся, унося вас туда, откуда ещё никто и никогда не возвращался.