Следующий работорговец выскочил на него прямо из травняка, наводя тяжёлый арбалет. Кромм в темп бега ушёл с линии атаки, слева засадил несчастному нож в горло, подхватил арбалет и, не разбирая дороги, ринулся в густой жёлтый травняк, пригнувшись так низко, как только мог.
Со стороны пещеры до него донёсся крик, то ли победный, то ли горестный, Кромм не разобрал. Он чувствовал на губах противный привкус крови, предательская колика пронзила печень, но спасительная кромка леса шумела буквально в нескольких метрах впереди. Наконец, он добежал до густого хвойного полога и, запыхавшись, обернулся. Люди в масках стояли, растерянно озираясь. Аэриния яростно выла, стоя у входа в пещеру, и веером палила иглами в светлое небо.
Кромма трясло от страха. Нападавших оказалось слишком много. Не помня себя от ужаса, он добежал до овражка, скатился вниз, поднимая тучу опавших листьев, ударился башкой о корпус аэрокаба. Ремень кожуха оборвался, бинокль полувыпал из него и блестел медной окантовкой на чёрной земле. Кромм быстро подхватил его, запихал на место, зажал ремень зубами и вскарабкался в аэрокаб, бросив ненужный арбалет.
Первым его порывом стало желание ударить по газам и лететь вперёд, не разбирая дороги. Потом он подумал, что хорошо бы развернуться и расстрелять по работорговцам весь боезапас пневмопушки. Но вместо этого он тяжело выдохнул, посчитал удары сердца и на самом малом ходу повёл аэрокаб между деревьями на юг, стараясь не удариться корпусом о ствол.
Кромм крался через лес до тех пор, пока адреналин не перестал плескаться в крови, печень не успокоилась и дыхание не пришло в норму. После чего развернул машину и слегка приподнялся над кронами. Глянул в бинокль. Крохотные как муравьи работорговцы стреляли из пневмопушек в лес, явно наугад. Кромм встряхнул головой и полетел обратно в Сеэру на самом полном ходу, стараясь не подниматься слишком высоко. Ещё через полчаса его накрыло, колени размякли и затряслись. Не останавливая аэрокаб, Кромм достал из бардачка бутылку и жадно сделал несколько обжигающих глотков. Дурильня теплом расплескалась в желудке и он почувствовал, как быстро пьянеет. К чёрту, сказал он: в небе препятствий нет. Он поднялся выше и полетел так быстро, как только позволял роскошный аэрокаб Каймана. Щепоть живого песка издевательски резвилась на кокпите, поднимаясь тонкими столбцами и вновь опускаясь вниз.
***
К одиннадцати часам вечера он уже был у ворот Большой Сеэры, почти разрядив тревожно покашливающие подъёмники. Уровень эфирона в системе упал почти до нуля и силовая установка раз в минуту подавала тревожный сигнал. Кромм кое-как довёл аэрокаб до дворца кана Иебедайи и аккуратно посадил его между фонтанов. Охрана изумлённо переглянулась и на всякий случай взяла секиры наизготовку.
То ли разбуженный воем перегруженных двигателей, то ли ещё неложившийся кан Иебедайя в толстом халате вышел на крыльцо с развесистым канделябром в руках, прикрывая ладонью самую большую из свечей. Между распахнувшихся пол халата выглядывала смешная кружевная ночнушка, спускавшяся на разношенные войлочные тапки. Что случилось, обеспокоенно спросил кан Иебедайя, глядя, как Кромм неловко вываливается из кабины, и сползает на мраморные плитки двора, скользя спиной по полированному корпусу аэрокаба.
Вы мне сейчас не поверите, великий кан, но я почти угодил в ловушку, прохрипел Кромм: и расставлена она была так грамотно, что мне остаётся только восхититься Коггом Химероном или кто там ещё всё это придумал. Он истерично хохотнул, колени подкосились, и Кромм упал на четвереньки, чувствуя, как всё тело сотрясается от крупной дрожи. Он попытался приподняться, но не сумел и просто сел по-турецки, чувствуя холод мраморных плиток под задницей. Мне срочно нужно выпить, сказал Кромм, потом заметил Каймана, маячившего за спиной Иебедайи с обеспокоенной рожей и добавил: заметьте, на вашем аэрокабе ни единой царапинки, патрон Кайман.
Он проснулся около полудня в своём гостиничном номере. В постели рядом валялись несколько бутылок сидра и ополовиненная бутыль крепкого самогона, однако похмелья Кромм не чувствовал. Все мысли покинули его и только ярость холодной голубой стрункой пульсировала внутри в такт щепотке живого песка, бесившегося рядом. Ох, спасибо тебе, великий буамакан, ты спас меня этим своим песком, прошептал Кромм, чувствуя сильное желание поцеловать танцующие песчинки.
Он тяжело выбрался из кровати, распинывая одеяло ногами, добрёл до ванной, пропустил непрогревшуюся воду, налил почти до краёв ванны исходящего паром кипятка, подождал, пока он слегка остынет, и медленно опустился в воду.
Идиот. Торопыга. Кто тебя гнал? Кромм нырнул, чувствуя, как обжигает лицо, вновь поднялся над поверхностью, отплёвываясь и отжимая бороду, и снова спросил, глядя на собственное раскрасневшееся отражение в зеркале: доволен, блядь? Тебе, бойцу деревенскому, живодел Деметрия понятным языком сказал: не спеши, людей насмешишь. Кромм вспомнил издевательское выражение лица Каймана, вместе с Иебедайей выслушавшего всю историю поездки к машине снов, и снова нырнул-вынырнул со словами: господи, стыдно-то как. Он растёр лицо, словно соскребая с кожи невыносимое ощущение стыда и вылез из воды, роняя крупные капли.
Ненавижу. Ненавижу себя, проскрежетал он, шлёпая ногами к полотенцу. Он кое-как почистил зубы, чувствуя на губах привкус перегара, наспех оделся и спустился в холл. Церемонный гостиничный служка посмотрел на него с гримасой преданности, но Кромму почудилось, что он тоже насмехается. Кромм скрипнул зубами, неразборчиво буркнул в ответ на предложение позавтракать, и вышел на шумную площадь, залитую пением и звуками льющейся отовсюду музыки.
09. Цвет яшмы
Чарица шла, слегка пританцовывая на носках, легко кружилась и пела. Капюшон скрывал тяжёлую золотую корону на её кудрявой голове и прохожие не подозревали, что всесильная царица чафали запросто идёт по улице ледяного города вместе с тысячами трудяг, за гроши вкалывающих по десять часов в день. Тем не менее, от неё исходила внутренняя сила, которую они чувствовали, несмотря на тягостные раздумья о том, что сегодня добыть на ужин, как дотянуть до зарплаты и как не лишиться даже той беспросветной работы, что изнуряла их день за днём. Мужчины удивлённо и с некоторым возбуждением глядели ей вслед, любуясь лёгкостью её походки, тем, как она парила над неровными чёрными камнями мостовой. Женщины, наоборот, не скрывали своей зависти, делали брезгливые гримасы, шептали: дурочка сумасшедшая.
Она действительно улыбалась как сумасшедшая, чувствуя, как внутри неё разбухает неведомая ранее сила. Она никогда не была беременна, но сейчас чувствовала так, словно бы понесла от любимого мужчины. Это было совершенно новое для неё ощущение, ведь она никогда не любила по-настоящему, никогда не позволяла себе всецело рухнуть в манящие глубины страсти, всегда притормаживала на краю, всегда вела себя рассудочно и хищно. Но теперь ничего не могла с собой поделать, танец сам зарождался в её крутых бёдрах, будто бы она слышала заразительную игру праздничных барабанов.
Чарица владела этим миром, всем, без остатка. Она смотрела на жалких смертных, уныло проползающих мимо в своих истрёпанных сюртуках и многократно перелицованных платьях с пожухшими, ещё бабушкиными шёлковыми бантами, потерявшими цвет. Они никогда не поймут, никогда не поверят. Погрязшие в своём никчёмном рыбьем существовании, в тине повседневности, в бессмысленных заботах, в тупой борьбе за начисление дополнительных социальных баллов, чтобы получить право на рождение второго ребёнка и дополнительный паёк. Рождённые жрать и работать. Дураки. Чарица запрокинула голову и её смех колокольчиком прокатился по улице, пронзив медью тяжёлый грохот катящегося над прохожими монорельса, чугунно покачивающегося и капающего мазутом на ажурные опоры.
Прохожие испуганно отворачивали лица. Точно, сумасшедшая, шептали они, притягивая к себе детей. Чарица сняла ботинки и закружилась по холодным камням босиком, чувствуя, как шершавая мостовая приятно охлаждает раскалённые стопы. Она не замечала горькой вони, исходящей от небольшого стихийного рынка, где в раскалённом масле жарили мелкую рыбёшку и крыс, которых на бегу покупали работяги по дороге к климатической фабрике, или к ядерной энергостанции, или к швейным мастерским, или куда их там чёрт несёт, где они там гробят здоровье и получают такой землистый цвет лица.
Два призрака-иерпы из касты бойцов чафали неслышно следовали за ней вдоль стен, готовые с оружием напасть на каждого, кто попытается дотронуться до их повелительницы. Появление чафали в ледяном городе считалось чрезвычайным происшествием, здесь было очень опасно, городская милиция рыскала по улицам в поисках неблагонадёжных и обычно Чарица всегда соблюдала осторожность. Но сегодня её охватило чувство неслыханной свободы. Впервые она не прятала глаза на этих улицах, не теребила кинжал, спрятанный под плащом, не бросала косых взглядов на своих невидимых провожатых.