И не смогла ударить быстро, хотела и промедлила, решиться убить отца оказалось легче, чем сделать это на самом деле. Слуга бросился к ней, обхватил сзади руками, оттаскивая от графа. Тот сначала обмер, не веря ни одному из своих органов чувств. В его понимании, он, как отец, имел право делать со своей дочерью все, что угодно, даже, если что, и убить; но дочь, по его святой вере, обязана была чтить его и испытывать перед ним трепет. В этот миг словно небо раскололось над ним, и мир рухнул. Дочь! Его собственная дочь бросилась на него с ножом?!
Дьявол! Выкрикнул он не своим голосом, вскакивая. Ты дьявол, не дочь! На родного отца руку Чудовище! Выхватил кинжал, но между ними встал герцог.
Стоять! Рявкнул он. Анастейша! Что на тебя нашло?!
Он убил Вэла! Крикнула та, не прекращая вырываться. Он убил моего Вэла, это он, он убил его, дядя! Я любила его, любила, любила!!! И зарыдала, выронив нож. Кенка побагровел.
Еще и шлюха?! Да я весь этот монастырь с землей сравняю Чему они мою дочь научили?! Что я говорю! Ты не моя дочь, ты дочь дьявола! В подвал, в самую темную дыру, и плетей
Молчать! Вновь рявкнул герцог.
Ты за нее заступаешься?! Изумился Кенка. Ты что, не видишь, что это не девушка, это отродье бесноватое
Я не отродье! Выкрикнула рыдающая Анастасия. Я любила его, и он любил меня!
Да как он мог тебя любить, дура толстозадая?! Вскинулся Кенка. Ты рот свой закрой
Он любил меня!!! Завопила Анастасия. Я беременна от него!!! Мы собирались пожениться!!! А ты его убил!!!
Не смей! Крикнул, вне себя, Кенка. Не смей такое говорить! Тварь неблагодарная, дура, за что ему любить тебя, ты сама себя видела, идиотка?!
Герцог, качнувшись вперед, ударил огромными кулаками о стол и издал такой рев, что примолкли и Анастасия, и ее отец. Герцог, зажмурясь и гримасничая, боролся с собой изо всех сил. Выдавил:
Господи есть ли есть ли что в мире более жалкое мерзкое чем отец, ревнующий дочь к молодому парню?!
При чем тут Открыл рот Кенка, но брат его крикнул:
Заткнись! Анастейша! Вон отсюда! Я сам с тобой разберусь И, дождавшись, пока она не выйдет под конвоем того же слуги, чуть повернул голову в сторону Кенки. Дождался?.. Дождался, Дристун?! Я говорил тебе, что девчонку надо забирать из монастыря, еще три года назад Ты держал ее там, чтобы без помех таскаться в вертеп свой поганый. Девка перезрела и сбесилась, и это твоя вина! Он ударил кулаком о стол. Ты пацана с нею оставлял, а ты думал башкой своей озабоченной, что он молодой пацан, а она перезрелая девка?! Что она прыгнет на него, как только ты от монастыря отъедешь?! Теперь у тебя есть бастард Эльдебринков и озверевшая девка, но это он повернулся и уставил в сторону Кенки толстый палец, целиком твоя вина!
Как хочешь, Кенка начал приходить в себя, но я этого так не оставлю
Валяй! Скривился герцог. Убей и дочь, как мать убил Но после этого проваливай на все четыре стороны, Дристун, и сам разгребай свое дерьмо!
А что мне в жопу ее поцеловать за то, что она мне выблядка нагуляла и с ножом кидалась?!
Это не выблядок. Герцог перевел дух. Это Эльдебринк. Если бы ты не полез на него, как ошалевший кобель, они бы поженились.
На хрена мне восьмой сын?!
Заткнись!!! Теперь тебе и восемнадцатый не светит, придурок! Если только мы не обратимся к Анвалонцам, не объясним ситуацию и не предложим им новый марьяж.
Чего?! Опешил Кенка.
Что слышал. Герцог пошел, вновь уселся в кресло и жадно набросился на копченые желудки. Пусть спасают ситуацию. Их мальчишка обесчестил твою дочь. Она носит их внука. Сыновей у них, как грязи, пусть женят одного из них на Анастасии.
А они так и бросились родниться! Фыркнул Кенка, не желая отказываться от мечтаний о том, как станет тестем герцога Элодисского.
Согласен: предложение не особо выгодное. Учитывая ситуацию с мальчишкой, почти безнадежное. Но другого выхода у нас нет. Кому еще мы ее сунем с животом? Хлорингам? Забудь. Лефтеру, Бергстремам? Кюрманам?.. Идиот Господи, какой идиот! За что мне такое у»»ще вместо брата?!
А она, значит, будет сидеть и угорать, да?! Возмутился Кенка. После того, что сделала, после того, что с ножом, с ножом на родного отца
Посидит взаперти, остынет. Покается. Вздохнул герцог. Хватит. Ты уже ею распорядился, как надо. Я сам теперь ею займусь. Девка-то, он помолчал, смакуя вино и пытаясь отдышаться и успокоиться, не дура, и не рохля. Всю жизнь, считай, в монастыре просидела, а ведь смогла и удрать, и сюда добраться Хоть кто-то в нашей семье, после меня, на что-то дельное способен. Только нужно дурь-то из ее головы выбить, и умные мысли ей внушить. Но займусь этим я, а не ты. Ты уже все, что мог, испоганил и испортил.
А ты не забыл, что дочь это моя, а не твоя?! Кенка был так возмущен и шокирован, что решился, неслыханное дело, на открытый бунт. Ты малолеток тискаешь и даже жениться не сподобился, а теперь
Молчать! Грохнул кулаком по столу герцог. Мои дела это мои дела, они с твоими извращенствами ничего общего не имеют! Все! Наделал делов! Хватит!!! Теперь я буду твое дерьмо разгребать! Пошел вон Он задохнулся, побагровел так, что даже Кенке стало страшно. Герцог замер, закрыл глаза, и Кенка вдруг так испугался цвета его лица и синих губ, что струсил, подался к нему:
Тит Братишка Медикус! Где эта клизма медицинская, мать ее?!
Доктор вполне оправдал свою репутацию и свое содержание, пустив без промедления герцогу кровь, дав ему какое-то свое лекарство, велев уложить его особым образом и выхаживая его почти сутки. Герцог реально был близок к смерти, как никогда, и Доктор чувства при этом испытывал сложные. С одной стороны он терял могущественного покровителя, защиту от Барр. С другой Хлоя издевалась над ним так, что Доктор света невзвидел белого благодаря ей. Он прошел за самое короткое время все стадии, что проходит взрослый, которого выбрал объектом своей травли ребенок. Если за этим ребенком стоял могущественный взрослый, и если тронуть этого ребенка было смерти подобно. Доктор пытался угрожать, потом игнорировать, и, наконец, задабривать. Не помогало ничто. Ни попытки взывать к здравому смыслу, ни мольбы даже: «Оставь меня в покое!». Хлоя оказалась не просто коварной она оказалась очень изобретательной и не по годам умненькой девочкой, и вдобавок, полностью подчинила своей воле младшую Дафну, которую заставляла так же измываться над Доктором, чтобы у герцога не появилось неизбежное подозрение. Доктор уже несколько раз был нещадно избит, а ведь именно побоев и боли он и боялся больше всего на свете. Но это было не самое худшее, что произошло за это время с ним. Эта перемена была такой естественной и тонкой, что он даже не сразу сам понял, что с ним происходит. Просто он вдруг перестал чувствовать вкус еды, перестал получать забвение и удовольствие от опиума. Ему постоянно хотелось есть и пить, но он не только не мог напиться или насытиться, но и вкуса еды или питья не чувствовал. Он постоянно чувствовал себя уставшим, но отдохнуть не мог, ни сон, ни покой облегчения не несли. Решив, что виной всему противная девчонка, он всерьез задумался о том, как бы избавиться от нее, но та оказалась просто дьявольски хитрой: так и заявила ему, прямо в глаза, что если он попытается подсунуть ей какое-то зелье, она обвинит его в отравлении, и тогда «папочка тебя убьет, противный вонючка!». Так что, выхаживая герцога, он в то же время не мог не думать, а не лучше ли бы Но Кенка недвусмысленно дал ему понять, что если брат умрет, то и ему, Доктору, не жить, а Доктор был слишком труслив, чтобы рискнуть и проверить, так ли это?.. Полагая, что происходящее с ним следствие какой-то болезни, он пока еще надеялся распознать эту болезнь и справиться с нею.
Прибыв в Валену, Гэбриэл поразился величине и красоте своего «титульного» города. Валена оказалась даже больше Гранствилла, хотя южане традиционно представляли себе этот северный порт маленьким и убогим, очень чистой и куда более просторной, чем южные города. Посреди бухты в этом месте стоял одинокий каменный остров, больше похожий на неприступную одинокую и очень узкую скалу, которая предсказуемо называлась Птичий Столб. На ее отвесных склонах гнездились тысячи северных птиц чаек, крачек, тупиков, бакланов и прочих, и множество этого птичьего народа ринулось встречать незнакомый корабль, с криками и писком носясь над ним, пока тот входил в порт и швартовался у причала. Раненого Гарри разместили в портшезе, его сопровождали неразлучные друзья, Кирнан и Марк, вместе со школярами, всю дорогу развлекавшими Гэбриэла и остальных веселыми, а то и скабрезными песенками. Гэбриэл, Кину и Дэн поехали впереди, и Гэбриэл, не уставая, разглядывал свой титульный город и его жителей.
Сам город карабкался на плечи горы Туманной, используя рельеф, как естественную защиту, и потому больше походил на эльфийские города, чем на человеческие, простором, отсутствием мрачных высоченных заборов и узких окон-бойниц. Каменный кремль был окружен деревянными пригородами, очень много было прекраснейшей резьбы по дереву, даже в городе, где дома были каменные, резными были наличники, ставни, двери и все, что только можно было покрыть резьбой. Кривые улочки петляли меж огромных камней, берез и елей, затмевая в сознании Гэбриэла и Блумсберри, и Гармбург, и даже Гранствилл. Гора Туманная, нависающая над городом, была так высока, что небольшое облачко зацепилось за ее каменный бок, скрывая покрытую снегом вершину, прямо над какой-то разрушенной постройкой из красного кирпича, возможно, бывшей сторожевой башней. Зная о том, что это даже еще не горы, а так, предгорья Белых гор, не самых высоких на Острове, Гэбриэл испытал смесь восхищения и недоумения: так какие же огромные те?! В его сознании горы навсегда остались символом утраченной свободы и чистоты, он до сих пор не переставал сожалеть, что не бежал тогда с фермы, побоявшись холодов. Теперь, пожалуй, даже больше, чем прежде теперь Гэбриэл лучше понимал, чего именно лишился и что утратил, и что именно с ним сделали, и не только физически. Его душу изувечили не меньше, чем тело, и он постоянно помнил об этом. Каким бы он был сейчас, где был бы, с кем?.. Брат нашел бы его, в этом теперь Гэбриэл не сомневался. Может, чуть позже, а может, напротив, и раньше. Их ложь была бы правдой, он был бы разбойником в банде может, Кошек, а может, Птиц Или наемником в дружине Ставра, почему нет?! «Господином горных дорог Назову тебя, вспомнился ему голос Алисы, кто сказал, что холоден снег? Перевал пройду и порог, перепутие, Перекресток каменных рек». Она никогда гор не видела, но так угадала его чувства и тайные мысли, что до сей поры мурашки по коже. «Я ухожу вослед не знавшему, Что значит слово «страх»». Я знаю страх, Алиса. Знаю.