В любом случае, есть снег казалось безумием. Но Дима ел его и ехал потом на соревнования. Что-то в этом мире было не так, как я думал. Что-то запрещалось одним и дозволялось другим. Я причислял себя к первым. Почему-то так выходило всегда. Так, я никогда не ходил в бассейн. Считалось, что у меня аллергия на хлорку и после единственного моего «погружения» тело мое покрылось пятнами. Из-за этого каждый год мне выписывали справки. У меня было освобождение. Поначалу объяснение это казалось мне правдивым. Каждому, кто меня спрашивал, я серьезно отвечал у меня аллергия. Все, кто отлынивал от занятий, сидели в специальной каморке. Народу собиралось немало. Мы знали друг друга в лицо. Я был постоянным членом клуба старейшим и почетным. Одни бывали у нас неделями и затем исчезали. Другие приходили часто но с перерывами. Третьи на денек-другой. Я чувствовал заслуженность своего положения но куда сильнее испытывал облегчение. Чем старше я становился, тем труднее было поверить, что я окажусь когда-нибудь в бассейне и действительно буду плавать. Особенно страшным казалось то, что я жутко отстал и уже никогда не нагоню остальных. С каждым годом чувство неловкости за свою «болезнь» становилось все сильнее и все труднее было сохранять уверенность. Новые члены клуба смотрели на меня привычно но с легким удивлением. Сколько же он будет сидеть тут? Вечность. За эту вечность мы перепробовали множество игр. Здесь рассказывались анекдоты. Здесь составлялись заговоры. Здесь мы дрались с Никитой. Здесь был разбит мой телефон. Меня впервые схватили за ухо и поставили в угол тоже здесь. Здесь я провел десять лет.
Многое запоминается из-за влюбленности. История моей школьной жизни история влюбленностей. Начальная школа Рита Островская. Тогда чувство было неотчетливым и детским, выражаясь в желании видеть постоянно и быть поблизости. Позднее стало сильнее, но не серьезнее и глубже грубее. Пятый класс Лара Милюкова. Она перевелась к нам в тот год, на первых неделях сентября. Я, как и всегда, болел. Выход с больничного был тяжелым и мучительным временем. Мысли об отставании не отставали ни на минуту. Войдя утром в класс, я обнаружил там незнакомую девочку. Я был поражен. Как и все новички, она сидела сзади. Был урок литературы. Дома мы рисовали богатыря былинного героя, придуманного самостоятельно. Рисунки спрашивали не со всех. Лариса Федоровна заставила нас голосовать. В числе победителей оказалась новенькая. Богатырь ее был великолепен. Так я понял, что Лара особенная. Во время голосования ее называли по имени, ее фамилию знали она училась не первый день. Это открытие поразило меня уже второй раз. Стараясь отвлечься, я поглядывал на доску. Там висел богатырь. На длинной лошади и с длинным копьем, утонченная внешность Алеши, но по виду Добрыня. Зеленый и в шлеме. Я голосовал за него. В воздухе нарастало что-то тяжелое, я чувствовал это. Тяжелело мое сердце, сжимавшееся при мысли о человеке, с которым я не был знаком но с которым познакомиться требовалось. Я знал, что не решусь на это сразу, не подойду и не поздороваюсь на перемене. Буду оттягивать. Оттягивать, сколько возможно. Так, момент моего знакомства с Ларой камнем повис на душе, маяча в далекой и грозной перспективе. Но я не запомнил его. Я уже говорил ей Лара, а она мне Астахов.
После первое ключевое событие, конец второй четверти. Большой перерыв между уроками заставил нас спуститься в раздевалку и ждать. Нас был немного. Лара и Ира Талызина, Аня и Коля Зацепин, Тимур и Саша Терешков и Петухов поблизости. Всех названных (в их числе и меня) связывали определенные отношения. Тимур, Коля и Саша относились к «друзьям» но слово это понималось в каждом случае по-разному. Больше всех на меня походил Коля как внешне, так и по образу мыслей. Под «образом мыслей» понималось одно единственное сходство интерес к девочкам. Проявлять его должен был каждый мальчишка но среди моих товарищей интерес этот был мне не известен. Вероятно, он умело скрывался но мастером скрытности был и я. Открыто проявлял его только Коля объектом же обожания становилась Лара. Своей любовью он делился со мной о моей же вряд ли подозревал. Не считая страсти к взрывам и убийствам, Саша был скромным и безобидным мальчиком. Истории о «сундучке», восторженные крики об оружии, керосин, порох, динамит все это звучало и пахло не слишком, но было терпимо и по-своему весело. Саша был веселым. Саша был вежливым. Саша был артистом. Но главное Сашу не воспринимали всерьез. Саша плохо учился. В шестом классе он уехал в Тулу. Тимур был непостоянным. Об этом говорилось раньше и будет сказано позднее. Главным же было то, что Тимур враждовал с Ирой. Местных «Ангелов Чарли» она представляла вместе с Ларой и Аней Тимур враждовал со всеми. Я видел иначе. Противостояние двух лагерей (во втором и мы с Колей) было своеобразной игрой в любовь, в которую играют дети, не умеющие признаваться в чувствах серьезно и в лоб. По этой причине выражалась она грубо и по-детски в виде пинков и поколачиваний. Бьет значит любит про это слышали все. Но серьезных травм любовные заигрывания школьников не приносили. Болезненные для того возраста ушибы, неприятно, обидно но не более. У мальчиков кулаки, у девочек каблуки. Равновесие достигалось. Противостояние же наше становилось событием, вызывало живейший интерес, вовлекало. Мы жили в мире зубрежки и послушания, школьных столовых и классов, детских шалостей и обид. Здесь же было иное манящее и взрослое, либо его прототип. Ира представлялась хитрой и коварной женщиной. В сравнении с Аней насмешливой и гордой наблюдательницей немного простоватой и грубой но все же опасной исполнительницей. Во главе сладкой троицы незримым божеством высилась она моя ненаглядная. Ослепленный я был уверен, что и Тимур поклоняется ей, притворяясь. Вражда с Ирой прикрытие, Аня не так хороша, не так интересна, не высшая награда. Лара да.
После первое ключевое событие, конец второй четверти. Большой перерыв между уроками заставил нас спуститься в раздевалку и ждать. Нас был немного. Лара и Ира Талызина, Аня и Коля Зацепин, Тимур и Саша Терешков и Петухов поблизости. Всех названных (в их числе и меня) связывали определенные отношения. Тимур, Коля и Саша относились к «друзьям» но слово это понималось в каждом случае по-разному. Больше всех на меня походил Коля как внешне, так и по образу мыслей. Под «образом мыслей» понималось одно единственное сходство интерес к девочкам. Проявлять его должен был каждый мальчишка но среди моих товарищей интерес этот был мне не известен. Вероятно, он умело скрывался но мастером скрытности был и я. Открыто проявлял его только Коля объектом же обожания становилась Лара. Своей любовью он делился со мной о моей же вряд ли подозревал. Не считая страсти к взрывам и убийствам, Саша был скромным и безобидным мальчиком. Истории о «сундучке», восторженные крики об оружии, керосин, порох, динамит все это звучало и пахло не слишком, но было терпимо и по-своему весело. Саша был веселым. Саша был вежливым. Саша был артистом. Но главное Сашу не воспринимали всерьез. Саша плохо учился. В шестом классе он уехал в Тулу. Тимур был непостоянным. Об этом говорилось раньше и будет сказано позднее. Главным же было то, что Тимур враждовал с Ирой. Местных «Ангелов Чарли» она представляла вместе с Ларой и Аней Тимур враждовал со всеми. Я видел иначе. Противостояние двух лагерей (во втором и мы с Колей) было своеобразной игрой в любовь, в которую играют дети, не умеющие признаваться в чувствах серьезно и в лоб. По этой причине выражалась она грубо и по-детски в виде пинков и поколачиваний. Бьет значит любит про это слышали все. Но серьезных травм любовные заигрывания школьников не приносили. Болезненные для того возраста ушибы, неприятно, обидно но не более. У мальчиков кулаки, у девочек каблуки. Равновесие достигалось. Противостояние же наше становилось событием, вызывало живейший интерес, вовлекало. Мы жили в мире зубрежки и послушания, школьных столовых и классов, детских шалостей и обид. Здесь же было иное манящее и взрослое, либо его прототип. Ира представлялась хитрой и коварной женщиной. В сравнении с Аней насмешливой и гордой наблюдательницей немного простоватой и грубой но все же опасной исполнительницей. Во главе сладкой троицы незримым божеством высилась она моя ненаглядная. Ослепленный я был уверен, что и Тимур поклоняется ей, притворяясь. Вражда с Ирой прикрытие, Аня не так хороша, не так интересна, не высшая награда. Лара да.
Кулаки и каблуки уравнивались, но несправедливость существовала. «Ангелов» было трое. Чувствуя, что Ира уступает, те валькириями набрасывались на Тимура. Получая множественные ранения, он отступал. Война продолжалась вот уже несколько месяцев. Завязавшийся в раздевалке диалог с «ангелами» перерос в новую схватку. Она самая лучшая, самая умная, самая красивая. Как хороша она в бою, как задорно вздернут ее носик, как блестят ее глаза, какой удар! Она противник мечты. Мы с Колей думали об одном. Предоставлявшийся уникальный шанс не был упущен. Битва началась в раздевалке но масштабы ее разрастались. Несколько ближайших коридоров, верхние этажи в корпусах младших и старших, все лестницы между ними все было задействовано, везде мы бегали, везде сражались. На лестницах бои протекали особенно тяжко. Каменные ступеньки предназначались для ног, но на них оказывались тела, вернее тело. Тимура валили и валяли, пинали и тянули. Аня и Лара в одну, мы в другую сторону. Ему серьезно доставалось, так как от Коли и от меня не было большой пользы. Большую часть времени Зацепин сидел в раздевалке и защищал Сашин портфель. Тот стал своеобразным «флагом» или сокровищем, за обладание которым и бились обе команды. Сам Саша ничего не понимал и молча, с глупой усмешкой, сидел в сторонке. Я носился за Тимуром и «ангелами» но смысла в этом не было. Я помогал вырваться, но не помогал отбиваться таков был мой характер. Я хотел быть свидетелем всех событий, видеть и слышать все, что говорят и делают другие. Я не мог смириться с тем, что кто-то и где-то занимается чем-то, о чем я не подозреваю и не знаю. Я хотел быть там и тут быть везде, быть всеми, быть участником всего. Мне хотелось быть своим, хотелось быть в курсе, в теме. Быть, как Никита или Фадеев, быть принятым туда, где меня не было, куда меня не звали где я был лишним. Не выделяться. Но я был нерешителен в притворстве и неумел в игре. Мои намерения легко раскрывались. Я говорил на чужом языке, не так смотрел, не так выглядел. Я был другим. Меня знали. По этой причине подражания оставались подражаниями, участие же мое иллюзией. За воображаемой активностью пассивности было не скрыться. Я был и оставался наблюдателем, вечным свидетелем чужих жизней, губкой, впитывавшей живительный сок общения. Общения с теми, кого считал ниже себя но кому симпатизировал и хотел подражать. Я думал, что мы можем быть друзьями (все мы, без исключения), что все будет запросто и открыто, что каждый стремится именно к этому. Сам же бывал молчалив и нелюдим даже в центре веселой компании. Я злился и винил себя за это, и оттого еще больше краснел, запинался и опускал глаза в землю. Я еще не умел надевать маску, полностью теряя себя но становясь говорливым.