Рай на Канарах
Надолго запомнился один из дней пребывания на острове Гран-Канария посреди Атлантического океана.
На небе ни облачка. Жизнь даёт о себе знать звуками прибоя, криками чаек и радостными голосами детей. Пляж тянется бесконечной полосой, а я иду по нему и оставляю следы на песке, смываемые набежавшей волной.
Поддавшись эмоциональному настрою, оставляю мужа на лежаке под зонтом, а сама вливаюсь в поток босых, полуобнажённых людей, бредущих по берегу с рюкзаками за плечами. Поражаюсь, что за условным ограждением пляжа начинается пустыня. Замираю, увидев на песчаном бархане силуэты молодых, сумевших туда подняться. Дикий пляж без условий и ограничений отвоевал себе здесь личную территорию. Туристы продолжают движение вперёд. Мне почему-то становится тревожно, и я, добежав до места стоянки, слышу раздражённый голос мужа: «Где тебя носит, неугомонная? Говорил же тебе». Я как никогда рада его недовольно-поучающему тону. Расстояние до гостиницы преодолеваем за несколько минут. Вот таким оказался рай под пальмами. Бывает и на него проруха, замедляю шаги. Неожиданно всё вокруг меняется. Чайки кричат пронзительно. Внезапно набежавшая волна окатывает с головой и тянет в пучину. Ветер крутит песчаные барханы. От моей беспечности не остаётся и следа. Вырвавшись из объятий океана, бегу обратно, а волны сбивают, наступают на пятки, сопровождают пеной, грохотом и воем.
Так кто же мы?
В Германии я проживаю вот уже три десятилетия, и потому являюсь непосредственным участником и свидетелем продолжающегося процесса интеграции народа, немцев по историческим корням из бывшего Советского Союза, в жизнь страны, которая стала для наших детей второй родиной.
Недавно мне вспомнилось, как отец, родившийся в одном из немецких сёл на Урале, говорил своим знакомым-немцам, депортированным вместе с ним в Сибирь: «Я хочу, чтобы мои дети не испытали того, что испытал когда-то я. Хочу, чтобы они по-настоящему адаптировались в русской среде. Им здесь жить. И я хочу, чтобы ярлык фашисты не висел над их головами, как дамоклов меч». Именно отец, мой самый дорогой человек, поддержал когда-то моё решение стать учителем русского языка и литературы, хотя я могла бы учиться и на факультете иностранных языков.
В процессе жизненного пути я поняла, что жизнь не спрашивает нас, чего мы хотим, и сами мы не можем желаниями корректировать эту дорогу. Если судьба целого народа, русскоязычных немцев, находится и сейчас не в их руках, то кто знает, куда и как поведёт нас рок событий?
Часто вспоминаю первые годы проживания в Германии. Родственники, прожившие тогда здесь уже более пятнадцати лет, серьёзно предупредили, чтобы мы не вели на улицах и в общественных местах разговоры на русском языке. Им было стыдно за нас перед соседями. При каждом удобном случае они напоминали нам, что мы не в России. Местные прерывали наши разговоры на русском словами: «Если вы сюда приехали немцами, то должны и говорить по-немецки». В душу медленно заползал страх и мысль о том, что надо приспосабливаться, подстраиваться под местное общество. Уже точно не помню, но, думаю, что тогда и начал разрастаться в душе страх, который впоследствии помешал остаться самой собой и привёл ко многим нежелательным последствиям.
Когда я однажды сказала на работе, что у меня две родины, стоявший рядом коллега усмехнулся:
А у меня одна родина. О чём ты говоришь, Ирене? Ты же не можешь нормально разговаривать на немецком? Какая тебе здесь родина?
Я попыталась тогда рассказать парню историю моего рода, но он не хотел слушать и не понимал, о чём я вообще веду беседу. Он просто не хотел этого понимать.
Так кто же мы? думала я, придя в тот день домой и наблюдая за тем, как увлечённо общается мой шестилетний сын, первоклассник, на немецком языке со своим новым другом, мальчиком из семьи местных немцев, с которым он познакомился недавно в школе.
С того момента я начала менять стратегию обучения сына языкам, вернее сказать, начала вырабатывать новую тактику. Таким образом, я, учитель русского языка, предала язык страны, вскормившей меня, и сознательно поменяла мнение о необходимости младшему сыну знания русского языка.
Ему только начинать жить. И он будет здесь продолжать свой род, так пусть уже сейчас пустит свои корни, так решила я тогда сразу за всех: и за себя, и за сына, и за будущих внуков.
В тот момент я совершенно забыла о величии могучего и прекрасного языка Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Достоевского, Толстого
Старшие дети, дочь и сын, к тому времени уже вылетели из родительского гнезда. В Германию они приехали, когда дочери исполнилось шестнадцать, а старшему сыну четырнадцать лет. Дети накапливали уже свой жизненный опыт в новой стране, создавали свою судьбу, имея за плечами знание русского языка, полученного в стране их рождения.
Прожив в Германии много лет, я поняла многое.
Профессиональное становление старшего сына, развивающееся на наших глазах, убедило ещё раз в том, что знание языка никогда не бывает лишним. В детстве, примерно до двенадцати лет, иностранные языки усваиваются без особых усилий, а вот позже эту ошибку исправить уже трудно. Старшему сыну знание русского языка помогло подняться по служебной лестнице. Он в настоящее время работает советником по оздоровительному питанию, по обмену опытом он частый гость в Москве, Петербурге, Новосибирске и даже в Туркмении.
А младший член семейства, которого мы привезли сюда в трёхлетнем возрасте, так и остался человеком, не до конца понимающим нас, своих родителей, когда мы разговариваем с ним на русском, что затрудняет процесс общения. Сейчас он программист, имеет постоянное место работы на одной из известных в нашем краю фирм. Но он имел бы больше возможностей профессионального роста, если бы знал русский язык в совершенстве. Да, он может сейчас читать в подлиннике Гёте и Шиллера, о чём я мечтала в своё время, но не может прочесть ни одного слова из книг, написанных мною на русском языке, в которые я вложила частицу души, своё понимание счастья. Сын внимательно слушает мои рассказы о литературных героях. Их мысли и чувства выражают у него сопереживание. Он может дать дельный совет, направить мысль мамы-автора в нужном направлении. Но когда я понимаю, что мои книги в оригинале он, наверное, никогда не прочтёт, руки опускаются. Это трагедия, когда дети хотят, но не могут понять, из-за незнания и неумения различать тонкости языка, самых близких в жизни людей. В последнее время работаю над созданием родословной. В совершенстве могу это сделать только на русском языке. Вы бы видели беспомощный взгляд сына, когда я ему рассказываю о своих находках и открытиях. Он и в этом случае проявляет интерес. Но сможет ли когда-нибудь продолжить дело, начатое матерью?
Ведь это невосполнимо, когда дети не понимают языка матери. Но, может быть, ещё не всё потеряно, и в какой-то момент сын захочет заполнить эту душевную нишу, и начнёт самостоятельное изучение языка страны, в которой родился? Всё возвращается на круги своя: я тоже вернулась к пониманию того, что не надо предавать идеалы молодости, не надо приспосабливаться к обывателям, которые пытаются унизить, неоднократно напоминая о том, что если мы приехали на историческую родину, то должны забыть прошлое. Как хочется верить, что через десятилетия никто не скажет в адрес наших правнуков: «Ах, вы из того дома, в котором живут переселенцы (аусзидлеры)?»
Осколки прошлого
Тропинками памяти
«Не стану я жалеть о розах,
Увядших с лёгкою весной;
Мне мил и виноград на лозах,
В кистях созревший под горой,
Краса моей долины злачной,
Отрада осени златой,
Продолговатый и прозрачный,
Как персты девы молодой».
Много написано об oсени, но каждый пишет о ней по-своему. Мне близки слова поэта, увидевшего в лозах винограда, созревшего в долине под горой, «отраду осени златой». А я в год переезда в Германию была поражена холмами, на которых располагались виноградные плантации. Они и сейчас, почти через три десятилетия, поражают своей красотой и жизнеспособностью. А тогда я в течение нескольких месяцев на автобусе сопровождала трёхлетнего сына в детский сад, который был расположен в одной из окрестных деревень.
Надо сказать, что в то время мы проживали вместе с другими переселенцами из Союза в доме-общежитии семей на пятьдесят. Это было трудное время для всех, но детям было труднее. Мы и сейчас не знаем, что творилось в их маленьких головках, когда они оставались в чужой атмосфере, обстановке и среди незнакомой речи. А наш малышка к тому же ещё только недавно научился говорить по-русски и никогда не жил в окружении незнакомых людей.