«Так исчезают заблуждения». Том II - Владимир Леонов 3 стр.

Пушкин словно задает нам вопрос со своей потаенной лирической деликатностью: «Ты веришь в чудо?  Нет.  Это ты зря В себя нужно верить!»

И дает свой «божественный» совет: Не забывай благодарить Бога. Он же не забывает будить тебя по утрам Куда бы ты ни шел, иди со всей душой.

Мир простых строф и сложных чувств. И рядом «призрак философии»  страсть и любовь как божественный заменитель вечности, душевный мелодичный камертон и в то же время  абсолют, константа человеческого бытия. Непомерная тяга к Звездам и Небу, когда на пъедестал личной гордости возводятся высокие чувства, духовный и нравственный поиск и обретение смысла и свободы

Пушкин  многолик и многомерен, автор со своей душевной обнаженностью и «божественной» откровенностью, той горючей смесью колдовских настоев, обжигающих самые потаенные уголки человеческой души.

Удивительно ласкающие слова для любви и молитвы, подкупающие своей прямотой, искренностью и невинностью. Такой удивительный антропоцентризм Пушкина, которого остро не хватает современной культуре, запутавшейся в своих экзистенциалистских рефлексиях и мнимых святостях. Он высоким октановым числом вводит в поэтический реестр «божественное начало»  систему библейских нравственных ценностей. И приходят на ум слова Блеза Паскаля: «Существует достаточно света для тех, кто хочет видеть и достаточно мрака для тех, кто не хочет»

Сама органика мира и органика стиха связаны у него в единое целое  мысли у него рождаются стихийно, сами по себе, что создает эффект чарующей обольстительности: «Человек есть сумма Мира, сокращенный конспект его Величия».

Паутинка» индивидуальной гармонии, конкретная крупица творческого бытия Пушкина, где не обновка и польстительные речи, а талант имеет вес.

Ему присущи импрессионистическое своеволие, смелая артистическая прихоть; образы его порой смелы и динамичны, а сравнения  экспрессивны:

Поэт не признает полуправду или приятную имитацию правды, этот усыпляющий наркотик, этот успокаивающий туман действительности:

«Боже, и это он про нас?»  спросит кто  то. «Да»,  кивнет устало Боже».

Поэт Пушкин  это Ахилл и Ясон, Адам и Иов, Соломон и Христос, Данте и Леонардо. Но все цельно и органично подчинено одной тайне  Судьбе и Пути Человека. Его бесконечным исканиям, взлетам и падениям, за которыми угадывается одно великое стремление.

Подчинено  вечной трагедии Человека, трагедии человеческой души, распятой между небом и землей. Блужданиям во тьме в поисках света. Мелеагр, чья жизнь зависит от горящего полена.

Здесь и общая человеческая история, и воспоминания автора, и вопросы веры, покаяния и молитвы за человека. И превращение жизни в «даму» своего сердца. И архаичные желания  держаться за все хорошее.

Это гимн величию Человека и это все  Пушкин.

Его произведения не лишёны поэтической барельефности и готической монументальности. Пушкину было не только важно в череде стихотворных сочинений создать целое, структурно и содержательно синкретичное, слитное, но и, последовательно, поступательно поднимаясь по ступенкам литературной Вселенной, выстроив свою картину сущего, доказать, аргументировать, что она имеет право на существование.

Внутри поэтических рассуждений поэт создал систему смысловых оппозиций, эмоциональных ассоциаций, выстраивал семантические ряды, развивая их и смыслово, и интонационно. Из-за этого в лексических оборотах одновременно живут гармонично, по законам поэтического времени, несколько философских и христианских мыслительных пластов, плавно и логически дополняющих и обогащающих друг друга:

Для Пушкина сила человека в прощении, в полете духа, а не в том, чтобы найти вину и неправоту или создать свод возмездия Немезиды, под которым нередко агонизирует душа, словно Зевс, придавленный стоглавым Пифоном. Он знает, что важнее веры нет ничего. И его убедительность впечатляет, он словно силой Ахиллеса вбивает в душу корпус надежных, устойчивых моральных перлов  выступая своего рода пантократором солнечных мироощущений.

Для Пушкина сила человека в прощении, в полете духа, а не в том, чтобы найти вину и неправоту или создать свод возмездия Немезиды, под которым нередко агонизирует душа, словно Зевс, придавленный стоглавым Пифоном. Он знает, что важнее веры нет ничего. И его убедительность впечатляет, он словно силой Ахиллеса вбивает в душу корпус надежных, устойчивых моральных перлов  выступая своего рода пантократором солнечных мироощущений.

Его стихи гибкие, эластичные, в меру нарративны, но при этом насыщены образностью, создающей пульсирующую чувствительность, как полет цветной бабочки по весне. А главное, что в строках живёт «Божественное предназначение» и осеняет их подлинной, не заёмной силой. И всё это, повторюсь, в рамках чудодейственной эстетики русского классицизма, ставшего авангардом поэтического таланта Александра Сергеевича. И пусть Пушкин  поэт проявляется во множестве личин, но ходит он только в одном облике  в категорически ригоритской позиции Достоевского, утверждавшего, что ничего не стоят наши познания, если они причина слезинки ребенка:

Глава Он выполнил работу мира

Пушкин  мастерски создает многофоновые, многокаскадные и многофигурные композиции, органически заключает свои произведения в оконные и более широкие, дверные проемы пространства и времени. Он так тонко и ювелирно отточено составляет свои поэтические конструкции, что архитектура слов и словосочетаний приобретает осязаемое явление, становится для читателя вдруг самостоятельной душой, жизнью, смыслом, сущностью  видимым рисунком, в котором играют яркие краски:

Читаешь стихи Пушкина и словно заново видишь и «пришвинский закат» с розовеющим небом, и белый цвет старомодной акации, и мелкое топтание голубей, и самую что ни есть обычную лужу с истрепанным листом и оброненным фантиком.

К этому узаконим авторский взгляд, перспективный концепт на Пушкина  природа одарила его редкостным генетическим кодом с крепким стержнем в душе, и он не остается в должниках  встал, удержал, устоял за Россию свою, создав национальный душевный поэтический мир, как сильный продукт психической деятельности:

В нем поэт, помимо воли, увековечивает свою личность со всеми своими особыми качествами, со всей динамикой своего сознания и своей совести, с исходящим от нее немеркнущим светом для других, душа и чувства которых влекутся к нему, как к магниту, с неудержимой силой. Как будто грехи чужие он искупает!

Перед нами встает полный образ того, «кто уже не страшится более смутиться перед людьми» (Достоевский), потому что человечество любит творящих достойное и редкое.

Как глубоко открывается в строчках течение его дум и глубина его чувствований! И ты вдруг начинаешь ясно сознавать себя добрым спутником на душевной улице человека, обозначившего свой нравственный культ пронзительной метафорой «Друг человечества», с замиранием влюбленного сердца перелистывая страницы книг, как будто смотришь в освещенное окно.

И радоваться, как удаче, что был в этом качестве «доброго спутника» замечен, отмечен, привечен в стихах, отмечен как гражданин России: « И примирен с отечеством моим». Той силой, которая дает тебе устоять и на которой держится твоя жизнь.

Реализм красоты, рожденной отчасти в природе, отчасти в мечтах и воображении Пушкина, очаровывающий гармоничным соединением человека с окружающей его природой, расстилающимся ландшафтом, окаймленном мягкими лирическими описаниями гор и долин, течением малых и больших рек среди цветущей зелени, лесистых взгорьев под синеющим сводом небес, вносит в душу читателя покой и умиротворенность и одновременно повергает в страх и смятение любого самоназванного поэта.